История нравов России

Русский народ (а он в подавляющей своей массе представлял крестьянство) воспринял Христа как идеального человеколюбца; поэтому истинное духовное просвещение, замечает Достоевский в своих «Дневниках писателя», народ получает в молитвах, сказаниях, в почитании великих сподвижников (81, февраль, 1,2). Историческими идеалами нашего народа являются Сергий Радонежский, Феодосии Печорский, Тихон Задонский. Особенно большое влияние на нравственность русского народа и его нравы оказал жизненный путь «великого старца» Сергия Радонежского, который бежал от общества людей, а в итоге стал его духовным предводителем. Своим «высоким житием» он внушал людям веру в их нравственные силы. Ярко это выразил В. Ключевский: «При имени преподобного Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной. Это возрождение и это правило — самые драгоценные вклады преподобного Сергия, не архивные или теоретические, а положенные в живую душу народа, в его нравственное содержание. Нравственное богатство народа наглядно исчисляется памятниками деяний на общее благо, памятниками деятелей, внесших наибольшее количества добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное чувство народа; они его питательная почва; в них его корни; оторвите его от них — оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное чувство есть чувство долга. Творя память преподобного Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведенные в нем траты». (123, 209).

Для русского народа характерно стремление к абсолютному идеалу; в случае сомнения русский способен дойти до крайнего скотоподобия или равнодушия ко всему, он может быстро перейти «от невероятной законопослушности до самого необузданного безграничного бунта» (Л. Карсавин). Русский ориентирован на целостный подход к миру, на идеал абсолютного добра. Об этом пишет в своей великолепной книге «Европа и душа Востока» — В. Шубарт, прекрасно и глубоко знавший русскую культуру и русский язык. Он исходит из существования двух типов человека: прометеевского, героического, и иоанновсхого, мессианского, человека, т. е. человека, следующего идеалу, данному в Евангелии от Иоанна. Прометеевский тип человека характерен для романских и германских народов, иоанновский — для славян, особенно русских.

Иоанновский, «мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле иыстгай божественный порядок, чей образ он в себе роковым образом носит. Он хочет восстановить в себе ту гармонию, которую он в себе носит… Мессианского человека одухотворяет не жажда власти, но настроение примирения и любви… Он видит в людях не врагов, а братьев; в мире же не добычу, на которую нужно бросаться, а грубую материю, которую нужно осветить и освятить» — (156, 244). Именно иоанновский человек должен вернуть человечеству душу, которой лишил его Запад. Ведь русский человек в своей религиозности устремлен к Царству Божию, т. е. к сверхземному абсолютному добру.

Такого рода характер православия ярко выражен во всем богослужении и в «празднике праздников» — Пасхе, Воскресении Христовом, знаменующем победу над смертью в форме Преображения (жизни в небесном царстве). Святая Пасха особенно торжественно праздновалась в императорской России; по народному представлению, в праздник Пасхи для всех умирающих в это время открывается светлый рай. Начиная с понедельника, во все дни недели в городе и селе устраиваются качели, карусели, балаганы, где идут комедии и иные зрелища, каждый город и село оглашается колокольным звоном и все христосуются и употребляют красные яйца (92, 51–52). Обряд христосования, как известно, занесен к нам из Греции; он выражает общую радость и всеобщее спасение, дарованное людям воскресением Спасителя. Вот почему наши предки на праздник Пасхи христосовались не только с живыми, но и умершими. Этот обычай в старину особенно соблюдали благочестивые старики и старушки, ходившие на кладбище и христосовавшиеся со своими покойниками, причем обряд сопровождался плачем, стонами и разными причитаниями (302, 180).

Не менее уважался в нашем народе и другой обычай, освященный православной церковью, а именно: употребление на Пасху красных яиц. «В яйце, скрывающем жизнь птенца, наши предки могли видеть наглядное изображение живоносного гроба и воскресения Христова; с другой стороны, вос–кресенское яйцо своим красным цветом легко могло напоминать ту бесценную кровь, которою исходатайствовано нам вечное спасение» (302, 181). Вместе с тем из истории культуры нам известно, что в представлениях дохристианских народов — египтян, персов, римлян, греков и других — яйцо выступало своего рода Творцом всего мира. В крестьянском мировоззрении яйцо является символом всего жизненного и цветущего в природе, и это своими корнями уходит в языческие времена. Иными словами, обычай употреблять красные яйца на Пасху, празднование Пасхи выражает доверие, свойственное крестьянской религиозности. В более широком смысле можно сказать, что народный календарь, в котором записаны традиционные обряды и праздники с их святыми и который дошел до нас в записях XVIII — начала XX века, демонстрирует соединение языческого и христианского на чал, или, по выражению А. Ф.Некрыловой, «народное православие», а не двоеверие (136, 7).

Следует помнить, что языческие народные праздники естественным путем как бы «сплавлялись» с церковными, ибо все они были проникнуты двойственным мироощущением. Тема жизни и смерти, постоянный переход из одного состояния в другое, возрождение и воскресение через смерть, гибель, сожжение, зарывание — главенствующие темы церковной и народной культуры (11, 15, 151). В свою очередь, христианские праздники не встречали трудностей в бытовом и трудовом переосмыслении народа, так как большинство из них имело «Языческое происхождение», — писал В. Я.Пропп. И добавлял: «Русская церковь, запрещавшая святки, масленицу, семик, Купалу и другие праздники, преследовала то мировоззрение, из которого она родилась сама» (216, 5, 100). Вот почему крестьянину не составляло особенного труда перетолковать и язычество, и христианство в необходимом для него смысле.

Все крестьянские (общинные) праздники — приходские, волостные, деревенские (местные) — делились на большие (главные), годовые и малые (полупраздники). К большим праздникам, охватывавшим исторически сложившиеся этнокультурные единства, относились: во–первых, церковные — престольные, Пасха, двунадесятые (рождество, троица, Иванов, Петров, Ильин дни и т. д.); во–вторых, не установленные церковью, языческие — святки, масленица, пятницы, кануны и др. На последнее обратила внимание Кэтрин Вильмот, которая писала: «У меня есть еще немного места, и я опишу один национальный обычай, который интереснее, чем ты можешь предположить; наряду с русскими костюмами, музыкальными инструментами, деревенскими увеселениями, прорицателями и суевериями он доказывает, что русские и греки произошли от одних прародителей: все у них очень схоже. Вообще, может быть, самое любопытное в путешествии по России — наблюдать за крестьянами, они являют собой подлинную картину ушедших веков. Интересно отметить, что все деревенские развлечения, тщательно сохраняемые и в наше время, происходят от языческих обрядов, объясняются языческими преданиями и являются объектом всеобщего почитания» (98, 374). Ничего удивительного в этом нет, ибо все праздники перетолковывались с точки зрения земледельца.

К малым праздникам относились праздники, справляемые одной деревней, а не волостью или приходом, «преддверие» или продолжение больших праздников, а также полевые праздники: «Ссыпки со всего села на еду после пашни и посева», «Окончание молотьбы празднуется как семейный праздник», «Дожинки — женский праздник» и т. д. (19, 138). Число малых праздников увеличивалось за счет разнообразных религиозно–магических обрядов, сливавшихся с бытовым православием и происходивших в будни (делая эти дни полупраздниками), что отразилось в пословице: «Сколько дней у бога в году, столько святых в раю, а мы, грешные, им празднуем».

Сам праздник содержит идею вечности, поэтому любой праздник сопровождался преображением всей будничной обстановки и внешнего облика людей: убирали и мыли в избе, ставили в божницу праздничные иконы, надевали лучшую одежду, меняли приветствия и обращения друг к другу (преобладали величания по имени–отчеству), содержание разговора (о насущных хозяйственных делах предпочитали не говорить) и пр. «Праздничное поведение взрослых заключалось, — отмечает Т. Бернштам, — в следующем: полная праздность («день свят, и дела наши спят»); постоянное столованье с приемом гостей и хождением в гости; питье и пение песен. Несоблюдение этих норм поведения определялось понятием греха» (19,142). Картина посещения церкви в прошлом столетии во время больших церковных праздников поразительно напоминает таковую же во времена Владимира Мономаха: в церкви пусто, а толпы людей находятся на игрищах.

Для праздников характерно то, что мужчины и женщины «гуляли» отдельно: в гостях сидели за разными столами, переходили из дома в дом своими группами, пели свои песни — в определенное время и в соответствующих местах; понятно, что разгул праздника нарушал все границы, когда мир выворачивался наизнанку. Исследователи указывают и на существование общинных праздников особого рода, когда допускалось ритуальное половое общение взрослых, о чем свидетельствует такое выразительное сообщение конца XIX в. из Вятской губернии: «Во время братчин в Хорошевской волости совокупляются в близких степенях родства: сноха с деверем, свекром, близкие родственники. Бывали такие случаи и с родными — братья с сестрами (все женатые) и грехом не считали» (19, 144). Такого рода сообщения довольно большая редкость, но косвенных, символических, данных о следах праздничного «свального греха» имеется достаточно. Они относятся главным образом к масленице и Иванову — Петрову дням — обычай типа масленичного «целовника» молодушек, эротических «шуток» над не успевшими пожениться в мясоед, Ярилиных игрищ, в которых участвовали взрослые и совершеннолетняя молодежь и пр.

Знаменитый историк и фольклорист А. Н.Афанасьев пишет: Поклонение Ярилу и буйные, нецеломудренные игрища, возникшие под влиянием этого поклонения, все, в чем воображению язычника наглядно сказывалось священное торжество жизни над смертью (весны над зимою), для христианских моралистов были «действа» нечистые, проклятые бесовские; против них постоянно раздавался протест духовенства. Несмотря на то, стародавний обычай не скоро уступил место назиданиям проповедников; до позднейшего времени на Яриловом празднестве допускались свободные объяснения в любви, поцелуи и объятия, и матери охотно посылали своих дочерей поневеститься на игрищах…» (11, 113).