История нравов России

Известно, что в XVI веке вся французская знать жила в сельской местности, обосновавшись в своих замках и дворцах. И хотя многие из них. представляли собой замечательные сооружения с фасадами в античном стиле, с многочисленными скульптурами, причем они были великолепно отделаны мрамором, однако не были приспособлены для комфортной жизни. В них зимой приходилось дрожать от холода, ибо топящиеся (и дымящие часто) печи обогревали только находившихся возле них; находившиеся подальше от камина мерзли и поэтому вынуждены были все время носить теплую одежду. Французский историк Л. Февр пишет: «Обычно для дворянина, живущего не по–княжески, обиталище — усадебный дом, в котором он три четверти времени проводит в одном помещении — на кухне. До XVIII века французский дом не имеет особой комнаты — столовой. Людовик XIV в обычные дни ест в спальне, за квадратным столом, лицом к окну. Сеньоры XVI столетия, более скромные, они обычно едят у себя на кухне, которую в иных провинциях называют «сЬаийои> (обогревальня). На кухне тепло. Или, точнее, не так холодно, как в других комнатах. Здесь постоянно пылает огонь. Пахучий пар, вырываясь из кастрюль, создает атмосферу несколько тяжеловатую, но в общем теплую и уютную. Свежая солома на плитах пола сохраняет тепло для ног. И, кроме того, на кухне многолюдно. Люди живут локоть к локтю. А люди XVI века очень любят так жить. Как все крестьяне, они терпеть не могут одиночества. У XVI века понятия о стыдливости не такие, как у нас. Ему совершенно неведома наша потребность в уединении. В доказательство я упомяну только о размерах кроватей того времени: это монументальные сооружения, в них укладывалось порою множество людей, не испытывающих стеснения и смущения. Каждому своя комната — эта мысль принадлежит нынешнему времени. К чему это? — сказали бы наши предки. Отдельная комната, предназначенная для того или иного, — это тоже современная выдумка. На кухне собирались все и делали все или почти все» (291, 288).

На кухне в деревянных креслах перед огнем восседали сеньор и его супруга, а на скамьях — их дети. Иногда рядом располагались гости, приходской священник и слуги. Под бдительным оком госпожи служанки накрывали стол для обеда, за который усаживались пришедшие с поля арендаторы, работники, поденщики. Вперемешку с людьми снуют домашние животные: куры и утки находятся под столом, охотничьи птицы располагаются на плечах охотников, собаки лежат у ног хозяев на подстилке и под юбками женщин выкусывают у себя блох или греются у огня. Наконец подается обед из простой пищи — хлеб, который редко бывал пшеничным, большие миски пшеничной кашг или сваренного в молоке проса. Мясо подавали только на свадьбах и к праздничному столу, чаще бывало сало. Следует учитывать то, что очень много было постных дней, в том числе и Великий пост, после соблюдения которого многие сильно ослабевали (в постные дни принято было воздерживаться от пищи и питья). Единственное, что могли позволить тогда люди в зависимости от толщины своего кошелька, это пряности, приготовленные по мудреным рецептам (провинциальные дворяне не знали ни табака, ни кофе, ни чая и прочих крепких напитков).

Необходимо иметь в виду то, что провинциальные дворяне не так уж много проводят времени в доме. Они находятся в нем, чтобы пообедать, когда льют дожди или приостанавливаются полевые работы. Само собой разумеется, они сидят дома вечером, с наступлением темноты, не зная, как преодолеть ее. На кухне, где набилось десятка два человек и где коптят зловонные светильники да пляшут огни камина, никто не читает. Разве что четыре или пять раз в году, когда сильно льет дождь и нечего делать, кто–нибудь с горя читает вслух какую–нибудь главу из старого рыцарского романа в прозе. Иногда же поздно вечером, после того как все заснули, сеньор достает книгу и просматривает занесенные в нее все семейные дела и события или на счетах с костяшками просчитывает свой бюджет. «В сущности, настоящая жизнь этого человека и всех ему подобных, — отмечает Л. Февр, — заключается в том, чтобы обойти или объехать свои поля, виноградники, луга, леса, обозреть свои владения, охотясь, или поохотиться, обозревая их. В том, чтобы посещать рынки и ярмарки, по–свойски потолковать с крестьянами на их языке и о предметах, которые одни только их и интересуют (легко догадаться, что это вопросы не политические и не метафизические). По воскресеньям и праздничным дням этот простой в обращении сеньор, во многих отношениях тот же крестьянин, только рангом повыше, открывает бал вместе со своей супругой, кружит девушек в пляске, а при случае — играет в шары, стреляет из лука, сбивает наземь какую–нибудь птицу или развлекается борьбою ладонь на ладонь» (291, 290).

Очевидно, что эти нравы и обычаи провинциального дворянства остались такими же и в XVIII столетии вплоть до Великой Французской революции. Исследователи начала нашего века отмечают, что «во Франции во многих сельских захолустных округах еще сохранились нравы и обычаи, ведущие начало с седой древности» (177а, 597). Иное дело, что в ходе царствования Людовика XIV значительная часть провинциального дворянства обеднела, в сущности была разорена, хотя стремилась прикрыть это показной роскошью. Не случайно, что важнейшей темой всей моралистики XVII века является тема лица и маски, получившая наиболее яркое выражение в знаменитых «Характерах» Лабрюйера. Она — выражение глубокого кризиса абсолютистской системы, резкого несоответствия между тем, чем является французское общество по своей сущности, и показной стороной его жизни. Эта жизнь видится Лабрюйером как грандиозный спектакль, в котором каждый играет несвойственную роль, старается казаться не тем, кем является в действительности. Захудалый дворянчик хочет прослыть маленьким сеньором, а знатный сеньор желает титуловаться принцем, но, кичась своими дворянскими титулами, спесивая знать роднится с разбогатевшими выскочками (145). Это стремление казаться не тем, кем являешься в действительности, заставляла провинциальных дворян обращаться со своими бывшими крепостными с суровостью настоящих ростовщиков. Они пытались выколотить из них все денежные и натуральные средства, установленные обычаем, что в конечном счете привело к революции.

В феодальной Японии к провинциальному дворянству относились, в основном, байсин или самураи, находившиеся в подчинении многочисленных местных феодалов, асигару (рядовые воины), ронины–самураи, утратившие место в своем клане. Последние находились вне категорий дифференцированного сословия–класса самураев. «Они покидали своего сюзерена по его принуждению (в случае разрыва договора между господином и слугой, что бывало крайне редко) или же добровольно, например, для совершения кровной мести, после исполнения которой могли вернуться к своему хозяину, — пишет И. Горевалов. — Многие ронины, лишенные средств к существованию, искали нового покровителя или становились на путь грабежа и разбоя, объединяясь в банды и терроризируя жителей мелких деревень, путников на дорогах. Среди ронинов, «самой развратной категории населения», готовой за деньги на любые преступления, вербовались также наемные убийцы» (67, 316).

Основная масса самураев не имела земельных владений и получала от сюзерена за несение службы специальный паек рисом. Его, как правило, хватало для удовлетворения собственных и семейных нужд — от одежды и пищи до предметов роскоши. Самураи ниже своего достоинства считали занятия торговлей, ремеслом, ростовщичеством, к тому же правительство сегуна не брало с них налогов. Закон весьма строго охранял честь самурая — один из пунктов основного административного уложения дома Токугава гласил: «Если лицо низшего сословия, такое как горожанин или крестьянин, будет виновно в оскорблении самурая речью или грубым поведением, его можно тут же зарубить». Неуважение к личности самурая также рассматривалось как неподобающее к нему отношение. Крестьянам предписывалось: «где бы они ни были — у обочины дороги или за работой в поле», — завидев любого самурая, в том числе и из чужого владения, «обязательно снимать головные уборы — соломенные шляпы, платки, повязки из полотенца — и пасть на колени». За нарушение этого правила полагалось наказание, т. е. «каждая встреча с самураем могла окончиться смертью» (67,317). Вместе с тем самурай за какой–нибудь поступок, предусмотренный бусидо, лишался жизни, тогда как крестьянину жизнь сохраняли. Достаточно вспомнить обычай харакири, исполняемый в случае нарушения данного слова или уклонения от выполнения приказа.

Особое положение самурайства в японском обществе обусловлено специфическими принципами и правилами долга и чести, выработанными на протяжении веков, зафиксированными в своеобразном моральном кодексе, или «бусидо». «Морально–этические правила и нормы поведения, отразившие идеологию господствующего класса феодальной Японии, призваны были, с одной стороны, выделить самураев из всей остальной массы населения, поставить их в привилегированное положение, а с другой — привить им верноподданническую идеологию, доказать, что слепая верность и бездумная преданность сюзерену являются главной добродетелью самурая. Это вполне отвечало интересам сохранения и укрепления существовавших в стране социально–политических порядков. Вассальные отношения, которые пронизывали самурайский кодекс, распространялись на все слои самурайства, включая самые высокие его прослойки. Исключение составляли лишь сегун да император, на которых не распространялись никакие регламентации» (106, 53–54).

Вся система воспитания самураев была нацелена на формирование таких качеств характера, как вассальная преданность, воинственность, мужественность и отвага. Высшим проявлением этих черт является готовность к самопожертвованию. Прививаемые самураю моральные качества и профессиональные навыки рождали у него чувство собственного достоинства, ощущение превосходства над всеми другими людьми. Эта система призвана была воспитать у самурая три главных качества: мудрость, гуманность и храбрость. «Выработке этих свойств характера самураев способствовала хорошо продуманная система обучения и воспитания, включавшая целый комплекс разнообразных предметов — от фехтования и стрельбы из лука до философии, литературы и истории. Занятия гуманитарными дисциплинами преследовали цель дать самураям необходимый минимум общеобразовательной подготовки, повысить их интеллектуальный уровень. Все остальные предметы имели сугубо прикладной характер. Например, занятия каллиграфией вырабатывали четкий и красивый почерк в написании иероглифов и прививали самураям художественно–эстетический вкус, но в то же время по почерку и манере письма можно было как по своего рода индикатору судить о личных качествах и характере самурая» (106, 55).

Однако главное место в системе обучения и воспитания отводилось военной подготовке, чтобы самурай в совершенстве владел оружием и разбирался в искусстве ведения боя. Существенно то, что у самурая формировался религиозный фанатизм, который лежал в основе их смелости и храбрости, высшим же проявлением их служит самопожертвование во имя своего сюзерена. В свое время известный ученый Н. И. Конрад отметил, что «основным действующим фактором психического уклада, свойственного военному дворянству, была религиозность» (127, 18). К середине XIX века в силу общественной эволюции Токугавского режима самурайство разложилось, произошла буржуазная революция. И тем не менее следует считаться с тем фактом, что кодекс «бусидо» внес существенный вклад в формирование японского национального характера и культуры.

Раздел 19. Офицерская корпорация: Восток или Запад?

Наше отечество всегда было славно армией и ее цветом — офицерским корпусом. У истоков российской регулярной армии стоит Великий Петр со своими «потешными» полками, составивший знаменитую «Табель о рангах», представлявшую собой ключ к познанию истории нашего воинского искусства. Многое в навыки и форму, нравы и быт армии императорской России внесли поляки и турки, немцы и шведы (193, 4) и представители других наций и народов. И это вполне естественно, ибо господствующий класс — дворянство — жадно впитывал элементы культуры и Запада, и Востока, в том числе и нравы. Не следует забывать того существенного факта, что офицерская корпорация российской императорской армии формировалась из дворян, по своему происхождению относившихся к татарам, грузинам, немцам, шведам, полякам, французам, славянам и прочим. Это также необходимо учитывать при рассмотрении нравов нашего, в целом, блестящего и высокоинтеллектуального офицерства.

Прежде всего представляют интерес нравы наполеоновской офицерской корпорации, с которой пришлось сталкиваться российской армии в начале прошлого столетия. В отличие от предыдущих разделов, здесь нет смысла рассматривать элитарный слой французской армии абсолютистского строя. Достаточно в качестве примера привести князя Невшательского, занимавшего должность начальника главного штаба армии Наполеона и назначавшего неспособных на офицерские должности. Известно, что князь Невшательский в нравственном отношении был весьма порядочным человеком, однако не обладал способностями, необходимыми для управления войсками. Известный французский писатель Стендаль в своем произведении «Жизнь Наполеона» дает ему следующую характеристику: «Князь Невшательский, последовательно занимавший в Версале ряд низших придворных должностей, сын человека, который своими географическими трудами снискал расположение Людовика XV, никогда не испытывал того восторга перед республикой, которым в молодости горело большинство наших генералов. Это был законченный продукт того воспитания, которое давалось при дворе Людовика XVI; весьма порядочный человек, ненавидевший все, что носило отпечаток благородства или величия. Из всех военных он наименее способен был постичь подлинно римский дух Наполеона; вот почему он хотя и нравился деспоту своими замашками царедворца, однако постоянно раздажал великого человека своими взглядами, проникнутыми духом старого порядка… Впрочем, в частной жизни он обладал всеми добродетелями; он был ничтожен лишь как правитель и полководец» (257, 126–127). Не случайно Наполеон во время своих постоянных смотров опрашивал солдат, чтобы сделать, назначения на офицерские должности, игнорируя неудачные назначения князя Невшательского.