История Османской империи. Видение Османа

В Стамбуле было множество людей, недовольных своей судьбой, но главной движущей силой мятежа, вспыхнувшего 28 сентября 1730 года, стала пестрая смесь, состоявшая из торговцев и бывших солдат, общей численностью не более 25–30 человек. Некоторые из них уже принимали участие в беспорядках, таких как, например, волнения в Измире. Имевшие место в 1727–1728 годах, они стали предвестниками волнений, которые теперь охватили Стамбул. Их первоначальные попытки получить поддержку на городском базаре и со стороны янычар имели лишь ограниченный успех, и европейские наблюдатели, которые в то время находились в городе, единодушно утверждали, что этот бунт можно было бы подавить, если бы власти действовали без промедлений. Когда о беспорядках стало известно султану, он вызвал во дворец, находившийся в Ускюдаре, всех своих советников. В тот же вечер, трепеща от страха, султан и государственные сановники под покровом тьмы переправились через Босфор и оказались в более безопасном для них дворце Топкапы. Но они так и не решили, что же им делать дальше.

Следующий день был пятницей, то есть священным днем, когда после полуденной молитвы люди по традиции выражали свое недовольство и политические протесты. Теперь бунтовщики вели себя уже более дерзко. Поначалу к разраставшейся толпе присоединялись только неимущие, те, для кого в жизни города не нашлось места, но вскоре бунтовщикам удалось переманить на свою сторону и рядовых янычар. Однако, как это часто случалось во время беспорядков в прежние времена, бунтовщики и на сей раз почувствовали необходимость подкрепить свои действия правовой санкцией. Вскоре они получили фетву, которую дал какой-то податливый священнослужитель низкого ранга, желавший поддержать их действия. Неспособный доверять своим войскам, султан поручил нескольким офицерам дворцовой стражи выяснить у бунтовщиков, в чем причины их недовольства, и приказать им разойтись. Они отказались, требуя, чтобы им выдали 37 чиновников, которые должны были ответить на предъявленные им обвинения. В число востребованных ими чиновников входили: великий визирь и один его зять, другой зять, главный адмирал, проявил некоторое сострадание к тяжелому положению бунтовщиков. Этот мятеж следовал по уже привычной схеме: его участники не делали никаких конкретных заявлений по поводу того, чем вызвано их недовольство, требуя лишь выдачи им сановников султана.

Что касается самого султана, то он вынес священное знамя Пророка и призвал всех богобоязненных мусульман сплотиться вокруг него. Это была старая уловка, которую успешно использовал его дед, султан Мехмед IV, во время мятежа, вспыхнувшего в Стамбуле в 1651 году. Но в данном случае это не принесло никакой пользы, и мятежники повторили свои требования, настаивая на том, чтобы им выдали Невшехирли Дамад Ибрагим-пашу и шейх-уль-ислама Енишехирли Абдуллу-эфенди. Ахмед не хотел отдавать Дамад Ибрагима, но среди его окружения нашлись люди, считавшие, что выдача великого визиря спасет их собственные шкуры. На третий день волнений мятежники перекрыли водоснабжение дворца Топкапы и блокировали доставку продуктов питания. Главный черный евнух Хаки Бешир-ага велел силой отобрать у великого визиря его должностную печать, и лишенный иного выбора султан вынужден был отдать распоряжение о казни Дамад Ибрагима и его обоих зятьев. Непонятно, почему на этот раз они оба вызвали гнев мятежников. Дамад Ибрагим отдалил от себя многих представителей правительственных кругов и теперь, во время кризиса, обнаружилось, что он не может рассчитывать даже на своих ближайших союзников. Когда выяснилось, что мятежники штурмуют дворец, спешно была сделана опись имущества осужденных, и приговоры были приведены в исполнение. Три тела передали толпе, которая пронесла их по всему городу. Возникли некоторые сомнения относительно того, действительно ли одно из тел является трупом Дамад Ибрагима, или его спрятали во дворце.

Несмотря на то, что Дамад Ибрагим и оба его зятя были казнены, толпа не расходилась. Теперь она требовала смещения самого султана Ахмеда. Узнав об ультиматуме, султан спокойно пошел к Махмуду, сыну своего брата Мустафы II. Он вывел Махмуда и двух его старших сыновей из гарема и приказал служащим дворца принести клятву верности Махмуду, которого назвал своим преемником. Эта мирная передача власти султана отразилась и на состоянии города, которому был нанесен на удивление незначительный материальный ущерб, а поскольку у султана Ахмеда не было надежных войск, с помощью которых он мог бы подавить мятеж силой, то все обошлось минимальным количеством человеческих жертв.

Одной из самых заметных жертв этих беспорядков стал османский посланник, который посетил Версаль, Челеби Мехмед-эфенди: как и другие лица, связанные с режимом Ахмеда III, он был отдален от двора и выслан на Кипр, где и скончался в 1732 году.

Мятежники сформировали альтернативное правительство, выдвинув собственных кандидатов, которые должны были занять государственные должности, ставшие вакантными после смещения ближайших советников Ахмеда. Проявляя осторожность, новый султан пригласил вожака бунтовщиков, некоего Патрона Халила (албанца, в честь которого и был назван этот мятеж, а прозвище связано с названием корабля, на котором он когда-то служил), изложить свои жалобы во дворце. В качестве ответной реакции султан отменил некоторые из налогов, введенных Невшехирли Дамад Ибрагим-пашой. Но оказалось, что спокойствие не так просто купить. Предпринятые Дамад Ибрагимом меры экономии включали в себя сокращение чрезмерной численности султанских войск. Теперь бунтовщики внесли в списки личного состава всех, желавших поступить на военную службу, и армия пополнилась тысячами новобранцев. Это свело к нулю предпринятые Дамад Ибрагимом благие начинания. Очевидец этих событий, о котором нет никаких сведений кроме его имени, некий Абди, оставил следующее письменное свидетельство: «сколько бы ни было человек в семье, женщин, мужчин, внебрачных детей, каждого из них брали на учет, а потом записывали в султанские войска; так разворовывалась государственная казна». По сравнению с теми недолгими днями, которые предшествовали свержению Ахмеда III, последующая ситуация была гораздо опаснее, поскольку теперь реальная власть в Стамбуле, то есть в сердце государства, находилась в руках Патрона Халила и его сторонников.

Патрона Халил был выходцем из народа и являлся его защитником, а его грубые манеры глубоко оскорбляли представителей османских правящих кругов. Так, в Эйюпе во время традиционной церемонии опоясывания султана мечом он скакал впереди султана Махмуда, одетый в простую одежду и босиком. Мать султана, околдованная его обаянием, похожим на то, которым обладал Распутин, называла его не иначе как «мой второй сын» и осыпала любезностями, когда он посещал ее дворец. Улицы были заполнены его сторонниками и его протеже, которые кормились за счет казны. Через восемь дней после того, как Махмуд взошел на трон, он решил, что настало время восстановить порядок. Был достигнут компромисс: толпа согласилась разойтись, когда люди поняли, что никто из них не будет наказан за свое участие в бунте и что им разрешается держать под ружьем собственный небольшой отряд. Но параллельная администрация бунтовщиков успешно вмешивалась в процесс назначения людей султана на государственные должности, хотя это являлась прерогативой нового султана. Прежде вожаки бунтовщиков не стремились захватить высшие должности, но теперь они начинали понимать, что их единственной надеждой на спасение является официальное включение в аппарат государственного управления, и потребовали права самим делать такие назначения. Сам Патрона Халил, который явно испытывал стремление вернуться в море, хотел стать главным адмиралом.

Через месяц после того, как вспыхнул бунт, стало ясно, что между вожаками мятежников и янычарами напряженные отношения, а случившееся 5 ноября убийство одного из их офицеров сделало эту напряженность необратимой. Во дворце поддерживали желание янычар положить конец правлению плебея. К тому же общественное мнение уже было к этому готово. На тайном совещании правительство решило, что об открытом подавлении Патрона Халила и его сторонников не может быть и речи, поскольку это может увеличить число их последователей. Зная о том, что зреет заговор, вожаки бунтовщиков дали понять, что если будет объявлена война Ирану или России, они покинут Стамбул и отправятся на фронт. Но это было неприемлемо для правительства Махмуда, и было принято более продуманное решение: Патрона Халила и других вожаков пригласили посетить совещание, на котором, как им сказали, будет удовлетворено их требование получить государственные должности. Когда они прибыли во дворец, их разделили на маленькие группы, и, пока они ждали, когда султан дарует им халаты в честь назначения на обещанные посты, люди султана убили сначала главных зачинщиков, а потом и всех остальных. Поскольку с приема во дворце никто не возвращался, ожидавшая снаружи толпа стала интересоваться, что же случилось, но потом из дворца стали выносить окровавленные тела главарей бунтовщиков. Этого оказалось достаточно, чтобы лишить мужества тех, кто продолжал тешить себя надеждой на благополучный исход, и многие из них бежали из города или исчезли из вида. Султан издал указы, по которым всех сбежавших мятежников следовало арестовывать повсюду, где только их могли обнаружить. Согласно подсчетам французского посола, маркиза де Вильнева, после резни во дворце за четыре дня было убито более тысячи человек.

Хронист Шемданизаде («Сын изготовителя подсвечников»), Финдиклили Сулейман-ага, был еще ребенком, когда происходили вышеописанные события, и, должно быть, слышал о них от своего отца, который был государственным служащим. Особо он упоминал некоего Кабакулак («С распухшими ушами») Ибрагим-пашу, который во время своей многолетней службы в Египте приобрел репутацию безжалостного человека. Он считал, что именно этот человек сыграл значительную роль в подавлении бунта под предводительством Патрона Халила, и сравнивал его с двумя великими визирями прежних лет: Куйюку Мурад-пашой, который в 1607 году успешно воевал в Сирии с мятежниками Канбуладоглы Али-паши, а в 1609 году сражался с джелали и Табаниясси Мехмед-пашой, который в 1632 году подавил восстание в Стамбуле. Кабакулак Ибрагим был великим визирем в течение всего нескольких месяцев начиная с января 1731 года и был смещен осенью того же года.

Многим бунтовщикам удалось избежать кары, и в марте 1731 года они отомстили за смерть своих товарищей. Разграбив город, они пошли в сторону казарм янычар и других султанских полков, а потом двинулись в направлении дворца. Очевидец по имени Абди отметил, что среди тех, кто на этот раз присоединился к протестующим, были люди, которые совсем недавно прибыли в Стамбул, люди, которых сам он явно считал отбросами общества, — цыгане, армяне, османские греки, евреи, курды, боснийцы, анатолийские мусульмане (турки) и правоверные мусульмане с Балкан. Однако на сей раз священное знамя произвело свое магическое действие: многие сплотились под ним по призыву султана, а мятежникам так и не удалось получить поддержку горожан. Когда чей-то выстрел попал в знамя, толпа обратила свой гнев на бунтовщиков. Те, кто принес к стенам дворца отрубленные головы убитых ими бунтовщиков, были щедро вознаграждены.

За исключением тех случаев, когда людей переселяли по указанию государства, политика Османской империи всегда состояла в том, чтобы препятствовать миграции, поскольку земли, которые некому было обрабатывать, не давали государству доходов. Восстание Патрона Халила продемонстрировало еще один негативный результат бесконтрольного перемещения людей — то, что миграция в Стамбул привела к тяжелым социальным последствиям. Иммигрантов-албанцев винили в том, что они были инициаторами волнений 1730 года. Официально та роль, которую они сыграли в этих волнениях, была отмечена в указах, которые впоследствии были направлены военным и гражданским властям провинций, расположенных в западной части Балканского полуострова. После менее опасного бунта, случившегося в Стамбуле в сентябре 1731 года, эти требования были точно исполнены местными властями, чтобы предотвратить дальнейшую миграцию. Патрона Халил был албанцем, и хотя неизвестно, многие ли из таких же, как он, вожаков восстания являлись его земляками, но обычно именно албанцев делали козлами отпущения. Предпринятое в 1734 году дальнейшее усиление суровых мер потребовало от властей деревень, расположенных на северном берегу Мраморного моря, обеспечить гарантии того, что ни один албанец (независимо от того, мусульманин он или немусульманин), который попытается незаконно добраться до Стамбула водным путем, не сможет воспользоваться для этого лодкой, а будет задержан и под конвоем доставлен в столицу. С течением времени менялись и потребности города. Так, султан Мехмед II поощрял миграцию и даже требовал, чтобы население провинций переезжало в Стамбул, чтобы сделать из него процветающую имперскую столицу. Султан Махмуд 1 ввел строгие правила, которые препятствовали миграции жителей провинций в Стамбул, но не смог добиться того, чтобы эти правила эффективно действовали.

Анатолию не могли не затронуть последствия войн того периода, изменившие жизнь населения империи. Если на Балканах результатом стала миграция в Стамбул, которая была вызвана перекройкой границ империи, то Анатолия в очередной раз подверглась бесчинствам вышедшей из-под контроля солдатни. После того как в 1718 году закончилась война с Австрией и Венецией, самым недисциплинированным подразделениям нерегулярных войск было приказано расформироваться, но благодаря тому, что в 20-е годы разразилась война с Ираном, они получили возможность вновь собраться. Силахдар Финдиклили Мехмед-ага ясно выразил мнение, которое преобладало в правящих кругах, когда назвал анатолийские провинции «логовом разбойников». Малую Азию почти не затронул экономический рост, который кое-кому приносил процветание, что же касалось положения тех, кто жил в сельских районах, то оно неизменно ухудшалось. Одним из побудительных мотивов введения в восточных провинциях империи пожизненного права на сбор налогов была потребность оживить сельское хозяйство, но первоначально эта реформа не охватывала большую часть Анатолии, вероятно, потому что эти провинции считались непривлекательными для покупателей пожизненного права на сбор налогов. В 1703 году в западной Малой Азии покупатели сделали некоторые вложения, но только 5 % вложенных ими средств приходилось на земли, расположенные в сельскохозяйственных районах. Невозможность привлечь инвесторов, желавших выкупить право на собственность сельскохозяйственных земель, является ключом к пониманию того, какими в то время были условия жизни в сельской местности.