История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века

Требование прямоты воли и известных нравственных действий для достижения конечной цели человеческой жизни приводит св. Фому к рассмотрению самого существа воли. Собственно человеческие действия, говорит он, те, которые добровольны, которые истекают из воли. Воля же определяется как разумное стремление (appetitus rationalis [107] ). Однако воля не всегда движется разумом, могут быть разнообразные мотивы и различные двигатели. Этот вопрос важен для определения свободы воли. Св. Фома исчисляет четыре двигателя: 1) разум, ибо воля движется в виду цели, а цель представляется разумом; 2) чувственные наклонности, которые располагают человека к представлению известной желанной цели; 3) сама воля, которая иногда сама себя движет, ибо когда она хочет цели, то она хочет и того, что нужно для достижения цели; 4) наконец, внешние двигатели: с одной стороны, объект возбуждающий желание и движение, с другой стороны, первоначальный двигатель, ибо всякое движение воли, входя в общую связь причин и следствий, само зависит от предшествующего движения, а в бесконечность идти невозможно. Но так как движения воли свободны, т. е. проистекают из самого ее естества, то первоначальным двигателем может быть здесь только причина самого естества, т. е. Бог. Этим воля отличается от естественных предметов. В последних могут происходить движения, и не проистекающие из их естества, а насильственные, где первоначальным двигателем является какой-нибудь внешний предмет, например когда камень бросается кверху. В воле же все движения исходят изнутри, следовательно, первоначальною причиною движения может быть только причина самой воли, т. е. Бог [108] .

107

Ibid. Quaest. 8.

108

Prima Secundae. Quaest. 9.

Таким образом, по теории св. Фомы, воля потому только свободна, что она движется к цели не внешними предметами, а самим Богом. Сообразно со своим учением о господстве в мире вечного закона и предустановленного Богом порядка св. Фома естественно должен был подчинить и движения воли общей связи причин и следствий, восходящей к первой причине, к Богу. Но этим, собственно говоря, уничтожается человеческая свобода. Стоицизм, последовательно развивая свои начала, действительно ее отрицал, признавая повсюду господство необходимости или рока. Св. Фома в этом отношении не мог уклониться от христианского учения, он находил здесь поддержку и в авторитете Аристотеля. Поэтому он старается спасти свободу, объясняя, что Бог не движет волю необходимым образом, ибо он движет вещи сообразно с их природою, а природа воли состоит в том, что она не определяется к одному какому-либо действию, а относится безразлично ко многим [109] . Нельзя не сказать, что это объяснение нисколько не разрешает затруднения. Спрашивается: чем же определяется движение воли к тому иди другому предмету и в каком отношении находится эта второстепенная причина к первоначальной? Когда мы понимаем все мироздание как общую цепь причин и следствий, идущую сверху донизу в неизменном порядке, мы непременно должны от каждой второстепенной причины восходить к предшествующей и так далее к первому двигателю, и тогда все представится нам произведением необходимости. Для свободы здесь нет места.

109

Ibid. Quaest. 10.

Св. Фома переходит затем к различным свойствам движений воли. Существенное в них то, что они могут быть нравственны или безнравственны, т. е. направляться к добру или отклоняться от него. Но здесь возникает вопрос: каким образом возможны вообще безнравственные действия? Воля всегда движется в виду цели, т. е. представляемого добра; всякое бытие как предмет желания есть добро; следовательно, воля, по-видимому, всегда стремится к добру. Что же означает в ней зло? Так как добро и бытие одно и то же, отвечает св. Фома, то очевидно, что вещь настолько хороша, насколько в ней есть бытия, и настолько дурна, насколько в ней есть недостатков и несовершенств. Зло имеет, следовательно, значение чисто отрицательное. В приложении к воле, которая всегда движется в виду цели, добро и зло зависят главным образом от свойства самой цели и от расположения действия в отношении к ней. Но внешние движения воли зависят от внутренних, первые относятся к последним как материи к форме. Внешние действия настолько нравственны, насколько они добровольны. Следовательно, весь вопрос сводится к тому, какова цель внутреннего движения воли и как располагается воля к ее достижению? Цель, или предмет, воли, ей соразмерный, — единственно тот, который представляется ей разумом, ибо добро чувственное всегда частное и неполное, один разум дает понятие о добре всеобщем и совершенном. Следовательно, доброта воли зависит от покорности ее разуму. Разум есть правило и мерило воли. Но так как всякая второстепенная причина заимствует свою силу от причины первоначальной, то и человеческий разум получает свое значение как правило воли от верховного, божественного разума, который как правило и мерило движений есть вечный закон. Поэтому доброта воли гораздо более зависит от ее соразмерности с вечным законом, нежели с человеческим разумом [110] .

110

Ibid. Quaest. 18, 19.

Таким образом, мы приходим к понятию о законе. Он определяется как правило, которым измеряется должный порядок в виду цели. Соразмерность с ним человеческих действий называется правдою (rectitudo), несоразмерность — грехом (peccatum). Закон существует во всем; в предметах естественных это закон самой природы, имеющей наклонность к цели; в действиях же воли низшее правило дается человеческим разумом, высшее — вечным законом. Насколько действие сообразно с этими правилами, настолько оно добро и праведно, насколько оно от них отклоняется, настолько оно зло и грех [111] . То же прилагается и к человеческим страстям, которые сами по себе ни праведны, ни греховны, но становятся таковыми по отношению к разуму и закону. Насколько они подчиняются разуму, настолько они хороши, насколько они отклоняются от должного порядка, настолько они дурны [112] .

111

Ibid. Quaest. 21.

112

Ibid. Quaest. 24.

Фома Аквинский развил целую теорию страстей, но она не касается нашего предмета. Для учения о правде и законе гораздо важнее то, что он говорит о добродетели как качестве, направляющем человека к цели. Следуя Аристотелю, св. Фома определяет добродетель как добрую привычку (habitus) души. Привычкою же называется расположение или порядок вещи в отношении к себе или другим. Таким образом, добродетель, так же как и закон, приводится к понятию о порядке. Это определение добродетели вытекает из того, что добродетель вообще есть совершенство какой-либо способности, т. е. наилучшее расположение способности к достижению цели. В естественных предметах это совершенство установляется самою их природою, которая направляет их к цели. В человеческой же воле этого быть не может, ибо воля не определяется природою к чему-либо одному, а безразлична ко многому; поэтому здесь совершенство дается только привычкою. Из этого следует, что добродетель есть известная привычка [113] . К этим понятиям, заимствованным у Аристотеля, св. Фома присоединяет определение Августина, что добродетель есть доброе качество души, которое Бог производит в нас без нашей воли (quam Deus in nos sine nobis operatur [114] ). Это опять совершенное противоречие с учением греческого философа. Св. Фома согласует эти два разнородные начала, разделяя, сообразно со средневековой теориею, человеческие добродетели на естественные и влитые (virtutes infusae). Первые приобретаются естественными силами человека и ведут его к блаженству, соразмерному с земным его состоянием; вторые сообщаются ему благодатью и ведут его к блаженству, превышающему его природу. Последние называются также богословскими добродетелями (virtutes theologicae), потому что они устраивают человека для Бога, вливаются в него одним Богом и открываются нам из Св. Писания. Естественные добродетели разделяются на умственные и нравственные, ибо так как все действия берут свое начало от двух способностей, от разума и воли, то добродетель может состоять в совершенстве того или другого. Богословские добродетели точно так же совершенствуют разум и волю, но придавая им сверхъестественные начала. Приложение разума к тому, что ему непонятно, есть вера; стремление воли к тому, что по природе для нее нежелательно, есть надежда; наконец, соединение воли с тем, что естественным путем ей не сообщается, есть любовь. По порядку происхождения любовь последняя из всех добродетелей, но в порядке совершенства она высшая из всех; она форма и источник остальных [115] .

113

Prima Secundae. Quaest. 55.

114

Ibid.

115

Ibid. Quaest. 62.

Аристотель определял добродетель как середину между двумя крайностями. Фома Аквинский разбирает и этот вопрос, который имеет значение для учения о правде. Он различаете середину разума (medium rationis) и середину вещи (medium rei). Первая состоит в сообразности с разумом как с мерилом, на что указывает Аристотель. Таково существо нравственной добродетели, ибо совершенство желательной способности состоит именно в подчинении ее разуму. Превышение указанной разумом меры есть излишек, недостижение меры — недостаток, середина же есть соответствие мерилу. Но в некоторых добродетелях требуется и середина вещи, именно в правде, которая относится к внешним предметам и состоит в воздаянии каждому должного, ни более ни менее. Что же касается до богословских добродетелей, то в них середины, собственно, нет, ибо здесь мерило — Бог, который превосходит все человеческие способности. Поэтому в приближении к нему не может быть избытка. Только случайно (per accidens), no отношению к нашим способностям, и здесь можно различать середину, ибо мы должны стремиться к Богу сообразно с нашим состоянием [116] .

116

Ibid. Quaest. 64.

За общим учением о добродетели следует у св. Фомы учение о законе, ибо добродетель направляется к своей цели законом и состоит в подчинении закону. Здесь св. Фома дает два определения закона, одно предварительное, другое более полное и подробное, вытекающее из рассмотрения существа и главных принадлежностей закона. Предварительное определение следующее: закон есть известное правило и мерило действий, которым кто-либо побуждается к действию или воздерживается от оного (Lex est quaedam regula et mensura actuum, secundum quam inducitur ali-quis ad agendum vel ab agendo retrahitur). В чем же состоит существо этого мерила? В каждом роде или разряде вещей, говорит Аристотель, начало есть правило и мерило всех предметов, принадлежащих к этому роду, например в числах — единица. В действиях первое начало есть разум; следовательно, закон есть нечто принадлежащее к разуму. В разуме же, в приложении к действиям, первое начало есть цель; для человека эта цель есть блаженство. Следовательно, сущность закона состоит в устроении порядка человеческой жизни в отношении к блаженству. Далее, всякая часть устрояется в виду целого, как несовершенное в виду совершенного. Но человек есть член государства, составляющего совершенный союз (communitatis perfectae); следовательно, закон должен главным образом иметь в виду общественное благо. К последнему как к высшему началу должны быть приведены все частные предписания относительно отдельных действий, ибо во всяком порядке низшее устраивается в виду высшего. Таким образом, весь закон должен иметь в виду общее благо. Св. Фома очевидно увлекается здесь Аристотелем, он приводит даже мнение философа о государстве как совершенном союзе людей, тогда как, в сущности, это мнение вовсе не клеится с направлением схоластики. Далее, относительно закона возникает вопрос: кому принадлежит его установление? Устраивать в виду цели, говорит св. Фома, следует тому, кому принадлежит сама цель. Поэтому устраивать людей в виду блага целого общества должно или само общество, или тот, кто заступает его место (est vel totius multitu-dinis, vel alicujus gerentis vicem). Следовательно, законодателем может быть или целое общество, или то общественное лицо, на которое возложено попечение об общем благе. Наконец, существенное условие закона состоит в его обнародовании, ибо всякое мерило получает значение через то, что оно прилагается к измеряемому, а в человеке это приложение совершается посредством обнародования.

Из всех этих свойств св. Фома выводит следующее полнейшее определение закона: закон есть известное установление разума для общего блага, обнародованное тем, кто имеет попечение об обществе (Lex est quaedam rationis ordinatio ad bonum commune, ab eo, qui curam communitatis habet, promulgata [117] ).

Затем св. Фома переходит к различным видам закона. Согласно с разделением добродетелей на естественные и сообщаемые благодатью, св. Фома принимает и двоякого рода закон: человеческий и божественный. Но так как каждый из этих разрядов в свою очередь разделяется на естественный и положительный, то отсюда проистекают четыре вида закона: вечный, естественный, человеческий и божественный. Вечный закон есть сам божественный разум, управляющий миром. Вся Вселенная образует совершенное общество, управляемое верховным разумом, а так как Бог понимает все под формою вечности, то это закон вечный. Будучи правилом и мерилом всего сущего, он прилагается ко всем вещам, которые поэтому все ему причастны. В естественных предметах это приобщение к вечному закону проявляется в законах природы, силою естественной наклонности направляющих каждую вещь к ее цели; в разумных существах, отражение в них вечного закона называется законом естественным, который истекает из разума и заключает в себе некоторые общие практические начала или аксиомы, не требующие доказательств. Из этих начал практический разум выводит частные приложения, которые называются человеческим или положительным законом. Наконец, кроме естественного и человеческого закона для направления человеческой жизни нужен еще божественный или откровенный закон. Он необходим, 1) потому что человек устраивается в виду цели, превосходящей естественные его способности; 2) потому что по недостаточности человеческого суждения бывают различные мнения о том, что следует делать, а из этого проистекает разнообразие законов, которое вызывает потребность в высшем, несомненном руководстве; 3) потому что человек не может судить о внутренних движениях души, которые поэтому недоступны человеческому закону, а между тем необходимы для совершенства добродетели; 4) наконец, потому что человеческий закон не может искоренить всякое зло, так как он по своему несовершенству, стараясь истребить зло, вместе с тем уничтожил бы многое доброе, поэтому грехи, которые не запрещаются человеческим законом, запрещаются божественным [118] . Легко усмотреть, что во всем этом разделении закон юридический не отличается от нравственного.

117

Prima Secundae. Quaest. 90.

118

Ibid. Quaest. 91.

Св. Фома подробно рассматривает один за другим отдельные виды закона. Менее всего можно сказать о законе вечном, скрытом в глубине божественного разума. На него можно только указать как на источник всякого закона. Во всяком делателе, говорит св. Фома, действию необходимо предшествует разум того, что он делает. Этот разум называется искусством, образцом, или идеею. Точно так же и во всяком правителе управлению предшествует разум порядка, в котором должны совершаться действия подчиненных. Этот разум называется законом. Сообразно с этими понятиями разум божественной мудрости, насколько ею создаются вещи, получает значение искусства, образца, или идеи; разум же божественной мудрости, все устраивающей и направляющей к цели, получает значение закона. Поэтому вечный закон не что иное, как разум божественной мудрости, направляющей все действия и движения вещей. Но когда несколько двигателей устраиваются в известном порядке, тогда необходимо, чтобы второстепенные двигатели заимствовали свою силу от первоначального. Поэтому и в правителях разум управления должен идти от высшего правителя к низшему. А так как закон есть разум управления, то все низшие законы должны проистекать от закона вечного [119] .

119

Ibid. Quaest. 93.

Отражение вечного закона в человеческом разуме есть закон естественный. Он относится к практическому разуму как первоначальные аксиомы ума относятся к разуму теоретическому. Как в познании первое понятие есть бытие, так первое практическое понятие есть добро, ибо всякое действие имеет в виду цель, которая и есть добро. Поэтому основное начало естественного закона то, что надобно делать добро и избегать зла. Все предписания естественного закона коренятся в этом. Следовательно, к естественному закону принадлежит все, что практический разум признает за человеческое добро. А так как естественное добро присуще самой природе человека, то разум считает добром все то, к чему человек имеет естественную наклонность. Поэтому порядок предписаний естественного закона есть сам порядок естественных наклонностей человека. Этот порядок, как и сам разум, идет от общего к частному. Прежде всего сюда относится то, что обще всем существам, именно стремление к самосохранению, затем то, что обще всем животным, как-то: половые отношения и воспитание детей, наконец, то, что, собственно, принадлежит разумным существам, познание Бога и общежитие [120] .

120

Ibid. Quaest. 94.

Это приведение предписаний естественного закона к порядку природных наклонностей человека, очевидно, основано на заимствованном у Аристотеля начале внутренней, присущей вещам цели, которая движет их к добру. Но принявши это начало, чтобы найти какое-нибудь содержание для естественного закона, св. Фома немедленно видоизменяет его сообразно с собственным направлением и становится на точку зрения стоиков. Естественная наклонность человека как разумного существа, говорит он, состоит не в том, чтобы повиноваться страстям, а в том, чтобы действовать по указаниям разума. Поэтому к естественному закону принадлежат все действия человека, насколько они разумны, или, что то же самое, насколько они добродетельны. В отдельных случаях разум может даже считать полезным для человеческой жизни такие действия, к которым у человека вовсе нет природной наклонности. С другой стороны, практический разум в своих выводах и приложениях далеко не дает таких несомненных истин, как разум теоретический. Практический разум имеет дело с случайным; несмотря на достоверность общих начал, в частностях могут быть отклонения как вследствие обстоятельств, так и вследствие неведения, происходящего от искаженного разума, от страстей и дурных привычек. Поэтому в естественном законе общие начала одни для всех, общие выводы также неизменны, но в отдельных случаях закон может изменяться [121] . Очевидно, что у св. Фомы борются разнородные направления, очевидно также, что, когда он старается привести содержание естественного закона к предписаниям разума, он впадает в тавтологию, что и заставляет его прибегать к порядку естественных наклонностей человека. Причина этих колебаний лежит отчасти в самом существе дела. Естественный закон как общее предписание разума — закон чисто формальный, содержание свое он необходимо получает извне. Это начало, выясненное новейшею философиею, не могло быть понято св. Фомою. Отсюда его недоумения и противоречия.

121

Prima Secundae. Quaest. 94.