История религий. Том 2

Убедительность приведенных аргументов в пользу единоспасающей христианской веры оказывалась, однако, недостаточной для того, чтобы сократилось число мусульманского населения. Курс русских царей от Ивана Грозного до Елизаветы Петровны на полное покорение и освоение завоеванных народов при помощи их христианизации оказался нереальным. Со второй половины XVIII в. он начинает уступать свое место признанию неизбежности сосуществования христианства с исламом, разумеется, при сохранении господствующего положения православной церкви. Царизм был вынужден изменить и способы использования мусульманского духовенства в своих целях: если раньше оно подвергалось давлению и принуждению к перемене веры, то уже со времен Екатерины II используется другой путь — применения усилий мусульманского духовенства для пользы существующего строя.

Переход муллы или ишана (монах-дервиш, возглавлявший группу дервишей) в православие лишал его всякого влияния на мусульманские массы, так что он становился бесполезным для царских властей. Оставаясь же в своей вере и на своем посту, он сохранял возможности религиозно-идеологического и политического воздействия на соплеменников и, будучи фактически закуплен царской администрацией, защищал ее интересы.

Сопротивление народов, исповедовавших ислам, во многих случаях принимало религиозное оформление. Основные лозунги борьбы были направлены против ложной веры и власти неверных многобожников, за Аллаха и его пророка. Но в этом скрывалось сложное переплетение реальных жизненных обстоятельств социального, и прежде всего экономического, порядка.

Феодалы опасались полной или частичной потери своих привилегий и богатств. Народным массам представлялось, притом с достаточным основанием, что с чужеземным завоеванием к «собственному» феодальному гнету присоединится еще и гнет царского самодержавия. Для духовенства же существовавший порядок был органически свой, руководившие им силы и социальные группы составляли одно целое с ним самим. Формы служения этому порядку сложились в нечто привычное и «естественное», нельзя было быть уверенным в том, что так же сложатся взаимоотношения и с новой властью. Беспокоилось духовенство и о собственных имущественных интересах, которые могли пострадать в результате завоевания. К этому присоединялся страх за привычный уклад жизни, действовало стремление к сохранению своего языка и сложившихся форм быта, давал себя знать весь комплекс переживаний, связанных с национальным самосознанием.

Мусульманское духовенство имело прочные экономические позиции. Представление о его доходах можно получить из позднейших данных, относящихся к концу XIX и началу XX в. В Бухаре количество вакфных (принадлежащих духовенству) земель составляло от 123 до 130 тыс. десятин. В Бухаре под вакфами находилось до 80 % всех лавок базара. На территории современного Таджикистана духовенству принадлежали подати с 33 403 десятин земли и 674 танапов (мера земельной площади) садов, арендная плата со 100 мельниц и 1706 построек, преимущественно торговых. В Хивинском ханстве под вакфами было около половины всей возделываемой земли. В Крыму только по пяти уездам вакфная собственность насчитывала 87 614 десятин земли, около 500 домов и лавок ⁵⁷. Вероятно, к моменту завоевания Крыма Россией богатства духовенства были не меньше, а, может быть, и больше. Муллы и ишаны должны были опасаться — не приведет ли это завоевание к потере их богатств. Все это в серьезной степени питало их оппозиционное отношение к вторжению царизма.

Сказанным отнюдь не снимается то значение, которое имел в тех условиях религиозный фанатизм. Было бы, однако, грубым упрощением механически разделять социально-экономический и идеологический факторы. В психологии масс и даже тех группировок, которые стоят во главе движения, оба фактора сливаются, взаимно усиливая друг друга. На поверхности же остается фактор идеологический — в данном случае исламско-религиозный, так что лозунги оппозиционного движения выглядят прежде всего как вероисповедно-фанатические. В такой форме протекали восстания татар Казанской губернии в 1878–1879 гг. и Бухарском ханстве (1888), в Ташкенте (1892), Андижане (1898) ⁵⁸. Но пожалуй, классическим примером упорного и длительного сопротивления царскому завоеванию, протекавшего в форме религиозной войны, являлась та борьба, которую вели кавказские горцы с середины 20-х годов XIX в. до 1864 г.

Среди коренного населения Дагестана и Чечни получил распространение мюридизм — мусульманское учение о религиозном подвижничестве, имевшее здесь смысл наиболее самоотверженного и беззаветного участия в газавате (джихаде) ⁵⁹. Под предводительством шейхов и мулл отряды мюридов вели непримиримую вооруженную борьбу против русских войск и властей, а также против своих соплеменников, капитулировавших перед царскими войсками. Скоро движение получило более стройную организацию — был учрежден имамат во главе с муллой Гази-Мухаммедом. Начались военные действия против русских гарнизонов на Тереке. В одной из стычек Гази-Мухаммед был убит, его преемник Гамзат погиб в результате заговора, и только третий имам, Шамиль, вел борьбу с завоевателями в течение длительного времени ⁶⁰.

Шамиль нанес несколько серьезных поражений русским войскам и на некоторое время укрепил свой тыл путем создания сильной социальной прослойки наибов — новой аристократии, кровно заинтересованной в сохранении имамата. Шамиль получал помощь пограничных исламских государств — Турции и Ирана, и это помогало ему длительное время продолжать сопротивление. Война велась по существу под знаменем панисламизма.

Тем не менее социальные противоречия внутри имамата оказывались сильнее религиозного фанатизма. На нужды войны земледельцы и скотоводы должны были вносить огромные натуральные подати, причем львиная доля собираемых ценностей присваивалась наибами, ведшими паразитический образ жизни. Постепенно многие участники движения отошли от него. В итоге Шамиль оказался с несколькими сотнями мюридов, вместе с которыми и был взят в плен в 1859 г. Горцы Западного Кавказа еще некоторое время продолжали сопротивляться, но судьба газавата была решена. Вскоре весь Кавказ оказался в руках царских властей, так что и рядовым мусульманам, и священнослужителям пришлось мириться с тем религиозным режимом, который устанавливали «неверные» с благословения православной церкви.

Как уже говорилось, самодержавие в это время стало активно использовать мусульманское духовенство в своих целях, что оказалось возможным и для целей, преследовавшихся царями, вполне эффективным.

В мерах насильственной христианизации мусульманского населения надобности уже не было. Мусульманское духовенство могло уже разъяснять пастве, что со стороны царских властей их вере ничто не угрожает. Так, в 1894 г. оренбургский муфтий М. Султанов писал в специальном циркуляре всем ахундам и мечетскому духовенству: «До моего сведения дошло, что в народе и даже между муллами ходят слухи, что будто бы магометан будут крестить в русскую веру… правительство не имеет никакого намерения крестить нас, а, напротив, разрешает нам свободно исповедовать ислам, открыто и без стеснения исполнять обряды нашей веры и строить мечети для богомоления…» ⁶¹ Муфтий предлагал духовенству разъяснить верующим это положение.

Со временем мусульманское духовенство все более открыто и последовательно декларировало свою преданность царизму. Уже через семь лет после присоединения Самарканда делегация во главе с кадием преподносила генерал-губернатору К. П. фон Кауфману по случаю занятия русскими войсками Коканда поздравительный адрес, в котором выражался восторг мусульман Самарканда по случаю победы русского оружия⁶². Известны случаи, когда мусульманское духовенство во время антиправительственных восстаний предавало повстанцев. После одного из выступлений, происходивших в конце 70-х годов в Казанской губернии, начальник жандармского управления генерал-майор Житков доносил в Петербург: «Духовенство магометанское не замешано, вело себя преданно и благоразумно, сами муллы указывали на подстрекателей беспорядка» ⁶³.

Царское правительство, ведя войну с Шамилем, широко пользовалось услугами мулл, засылая их на территорию имамата для выполнения не только подрывно-агитационных, но и шпионских функций. Так, еще в 1836 г. мулла Тазадин Мустафин по заданию царского сановника барона Розена совершил с этой целью поездку, задача которой сформулирована одним из историков шамилевского движения следующим образом: «Красноречием этого муллы обратить горцев на путь истинный, подчинить их русскому правительству и истребить или выдать нам живьем Шамиля» ⁶⁴. Хотя мулле не удалось даже проникнуть на территорию Чечни и в центр Дагестана, но он был вознагражден за свои старания кроме денег титулами шейх-уль-ислама и муфтия и даже чином капитана ⁶⁵.

В 1836 г. уфимский муфтий Абу-Салим Абдуррахимов обратился с «духовно-религиозным наставлением» ко всем мусульманам о необходимости «быть беззаветно покорными всевышнему Аллаху… быть покорными государю императору Николаю Павловичу и повиноваться всем от него исходящим повелениям…». Неоднократно в этом пространном послании повторяется все то же наставление о покорности и непротивлении со ссылками на Коран и пророка. Текст присяги, которую должны были по разным поводам приносить правительству «лица магометанского исповедания», был построен на религиозных формулах ислама. Приводимый к присяге клялся «всемогущим богом пред святым его ал-Кораном в том, что хочу и должен… самодержцу всероссийскому, и законному его императорского величества всероссийского престола наследнику верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови…» Речь шла не только о собственной верной службе, но и о наблюдении за другими царскими подданными, о «благовременном объявлении» о любом грозящем «ущербе его величества интересу, вреде и убытке…». Связь присяги с вероучением и культом ислама была красноречиво подчеркнута в изданных царскими властями «Правилах о приведении лиц магометанского исповедания к присяге». Там предписывалось сначала совершать «предписанное законом омовение, потом в присутствии муллы, держа с почтением правую руку на Коране, произносить со вниманием и благоговением слова присяги… устремив взор во все время на священную книгу». Правила регламентировали и внешнюю обстановку обряда, которая должна внушать приводимому к присяге максимальное почтение к религии и к Корану: «Самый Коран, в знак благоговения, должен быть положен на пелену из чистой шелковой материи и поставлен на налой или столик вышиною, по крайней мере, в аршин» ⁶⁶.