История всемирной литературы Т.5

Который по траве то скачет, то взлетит...

(Перевод Н. Холодковского)

За этими словами стоит целая эпоха христианского смирения и покорности и связанная с нею концепция, обезоруживающая человека перед лицом природы, а главное — перед всеми силами, которые противодействуют его росту и движению вперед. И примечательно, что жребий кабинетного, оторванного от жизни ученого Гете также считает приниженным. «Я равен червю, который копошится в пыли», — в отчаянии восклицает Фауст, когда убеждается в своем бессилии сравняться с Духом Земли.

Не я ли замкнут в комнате моей,

Где сотни полок вдоль но стенам виснут?

И хламом, тысячами мелочей

В мир, молью съеденный, не я ли втиснут?

Здесь обрету ль, что нужно мне?

Из тысячи ль томов узнать мне надо,

Что люди всюду плачут в тишине,

А двум ли, трем ли жизнь была усладой?..

(Перевод В. Брюсова)

Казалось бы, социальные вопросы не стоят в центре трагедии. Как выясняется, Фауст глубоко озабочен людскими страданиями. И судьбы страждущих, и мысль о помощи им — один из критериев в оценке схоластической науки и в поисках путей к подлинному познанию мира. В сцене «За городскими воротами» живописная картина весеннего народного праздника также нужна поэту не только для того, чтобы передать колорит эпохи, — Гете смело вписывает сюда образ Фауста, вводит его в круг крестьян. И когда возле Фауста собирается народ и старый крестьянин благодарит ученого за помощь во время эпидемии, утверждается важный критерий подлинной науки: она призвана служить людям. Фауст взволнован: он ведь знает, что эти почести не заслужены им — наука была бессильна против страшной болезни. Именно в этой сцене острее всего раскрывается антитеза между Фаустом и Вагнером. Вагнер не понимает ни волнений Фауста, ни его стремлений, ни его думы об ответственности перед народом:

Нет, что мне крылья и зачем быть птицей!

Ах, то ли дело поглощать

За томом том, страницу за страницей!

(Перевод Н. Холодковского)

По адресу одного политического деятеля В. И. Ленин сказал, сравнивая его с Вагнером: «...педанты не умеют думать, они умеют запоминать, могут затвердить...» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 40, с. 137). В идеологии самого Просвещения было немало метафизики, догматической защиты отдельных положений. Тем значительнее замысел Гете осудить проявления догматизма в любой форме.

В «Прологе на небесах» Господь (не имеющий, конечно, ничего общего с каноническим христианским богом), отвергая человеконенавистнические наветы Мефистофеля, все же «прикрепляет» Мефистофеля к Фаусту:

Слаб человек: покорствуя уделу,

Он рад искать покоя, — потому

Дам беспокойного я спутника ему:

Как бес, дразня его, пусть возбуждает к делу!

(Перевод Н. Холодковского)

Мефистофель — антагонист Фауста, но такой, без которого движение Фауста вперед было бы невозможно. Истина рождается в процессе диалектического развития, в борьбе двух противоборствующих начал — это было открытие Гете, но открытие не умозрительное, а претворенное в художественные образы. При этом Гете считал, что его собственное «я» вложено не только в Фауста, но и в Мефистофеля.

Значимость образа Мефистофеля ощутимо подчеркнута на протяжении обеих частей трагедии. Фантастическая фигура духа отрицания выписана так колоритно и по-своему индивидуально самобытно, что стала одной из коронных ролей в репертуаре многих выдающихся актеров.

Горячей убежденности Фауста, его безграничной вере в человека противостоит сомнение и неверие Мефистофеля. Но в этом скепсисе есть свое рациональное зерно. Можно вспомнить героя романа Дидро «Племянник Рамо» — его цинизм был формой обнажения правды, разрушения иллюзии (существенно отметить, что этот роман Дидро впервые стал известен благодаря переводу Гете). В уста Мефистофеля поэт вкладывает глубоко критические суждения. Такова, например, сцена Мефистофеля с учеником, в которой зло, беспощадно разоблачается университетская схоластика. Именно здесь Мефистофель произносит знаменитые слова:

Суха, мой друг, теория везде,

А древо жизни пышно зеленеет.

(Перевод Н. Холодковского)

И. В. Гете. Фауст. Появление духа земли

Рисунок Гете. Карандаш.

Веймар. Архив Гете и Шиллера

Разрушительная критика всякого знания, оторванного от жизни, вплотную подводит Гете в «Фаусте» к необходимости действовать, бороться, создавать реальные ценности.

Вывод Гете — «В деянии начало бытия» — также отражал дух революционного переворота во Франции, хотя сам поэт не связывал свое понимание человеческого деяния с социально-политической практикой эпохи. А. М. Горький отмечал преемственную связь между этой фаустовской формулой и 11-м тезисом Маркса о Фейербахе: идея изменения мира вытекает из всего содержания «Фауста».

Сложный философский конфликт в первой части трагедии Гете удалось развернуть динамично, при этом в реально представленной обстановке небольшого немецкого города. С большим искусством чередуются сцены бытовые и сцены-диспуты, шумный многоголосый праздник и краткий монолог Маргариты в светлице.

История Маргариты в «Прафаусте» занимала главное место и первоначально связана была с тематикой «Бури и натиска», отражая настроения протеста против мещанской морали. Но в окончательном тексте первой части она подчинена философскому замыслу — встреча с героиней становится трагическим эпизодом в истории исканий Фауста. Сама Маргарита представляется Фаусту воплощением природы, патриархальной естественности и простоты. Образ Маргариты обрисован реалистически полнокровно. Ее короткая жизнь проходит перед зрителем в стремительно-нарастающем ритме сцен. Последняя из них — в тюрьме — одна из вершин трагедийного искусства Гете и одна из самых сильных в мировой драматургии. Гете-поэт блистательно помогает Гете-драматургу. Стих в «Фаусте» афористичен, отличается особой концентрированностью мысли. И вместе с тем он не риторичен (как некоторые философские стихотворения Шиллера). Многие стихотворные драмы, в том числе «Ифигения в Тавриде», писались одним размером. В «Фаусте» непрерывно меняются поэтические ритмы, лексика и синтаксис, придавая каждой сцене свой неповторимый художественный облик. Полифоничностью ритмического рисунка особенно выделяется сцена «За городскими воротами».

Первая часть «Фауста» целиком принадлежит XVIII в. Завершением ее как бы замыкается большой, тридцатилетний период творчества, когда были созданы почти все основные произведения Гете — от «Геца», «Прометея» и «Вертера» до «Ифигении», «Коринфской невесты» и «Годов учения Вильгельма Мейстера».

В XVIII в. Гете возглавляет литературное движение эпохи, он ведущая фигура «Бури и натиска» и веймарского классицизма. Отдельными гранями выходя за пределы просветительского мировоззрения (прежде всего в диалектических прозрениях «Фауста»), Гете в целом наиболее полно и многогранно концентрирует в своем творчестве замечательные завоевания философской мысли и художественного творчества XVIII в.