История всемирной литературы Т.5

Творческий путь Гете продолжается на протяжении более трех десятилетий в XIX в. (он умирает 23 марта 1832 г.). В эти годы будет написана II часть «Фауста», опубликованы автобиографические книги, важнейшая из них — «Поэзия и правда. Из моей жизни». Сохраняя преемственность просветительских традиций, Гете вступает в сложные отношения с господствующим направлением эпохи — романтизмом. Гете спорит с ним, отвергает его и вместе с тем испытывает постоянное воздействие на себя художественных открытий новой эпохи, как об этом свидетельствует «Западно-восточный диван»,

одна из вершин лирики позднего Гете. (Специальная глава позднему Гете будет посвящена в VI томе нашего издания.)

ШИЛЛЕР В 1788—1800 гг.

В год возвращения Гете из Италии (1788) Шиллер создает всего несколько стихотворений, но среди них одно из программных — «Боги Греции». Антитеза, так патетически поданная в ранней драме Шиллера, — между «чернильным веком» и миром плутарховских героев, наделенных «прометеевым огнем», — теперь приобрела новый смысл и получила новый акцент. Трагедии придан вселенский масштаб: речь идет не о Вюртемберге, не о германских княжествах, а о самой природе, которая «рабски подчинена закону тяжести» и лишена души, «обезбожена». Стихи Шиллера — элегия по утраченной гармонии античного мира, когда, по словам поэта, «боги были человечнее, и люди божественнее» (строки из первого, журнального варианта стихотворения). При всей абстрактности восславления античности стихотворение вызвало осуждение в консервативных кругах. В частности, с его резкой критикой выступил бывший штюрмер Фр. Штольберг. И не кто иной, как Георг Форстер, немецкий якобинец, поддержал в этой полемике «язычество» Шиллера.

В том же году начинается серьезная работа Шиллера по изучению античной литературы. «Древние доставляют мне теперь истинное наслаждение», — писал он в августе 1788 г. Преодоление эстетики «Бури и натиска» и формирование нового взгляда на искусство протекают в момент увлечения поэта историей. В эти годы выходят в свет монументальные труды Шиллера: «История отпадения соединенных Нидерландов от испанского владычества» (1788) и «Тридцатилетняя война» (1792). Шиллер усваивает просветительскую идею прогресса. Обращаясь к разным эпохам прошлого, он стремится уловить основные ступени поступательного развития человечества, именно человечества, а не отдельных наций. Этот масштаб Шиллер считал наиболее соответствующим потребностям своего времени, в то время как нация для него — ранняя, несовершенная стадия, которую надлежало быстрее преодолеть.

Историческое развитие мыслится им как медленное, эволюционное. Как и большинство идеологов XVIII в., он ищет движущую силу прогресса не в социально-экономических факторах, а в распространении идей и в особенности в деятельности отдельных личностей. Отсюда возникают в его сочинениях образы таких идеализированных героев, как шведский король Густав-Адольф в «Тридцатилетней войне». При этом выдающиеся личности выступают чаще всего как «граждане мира», как носители той или иной общечеловеческой идеи, а не национального призвания. В этих поисках руководящей идеи Шиллер, в сущности, весьма далек от историзма.

В своих взглядах на развитие права и государства Шиллер ближе всего стоит к Монтескье и Вольтеру. Вчерашний штюрмер, Шиллер-историк мало считается с более смелыми идеями Руссо, (хотя многие из этих идей оставили сильный отпечаток на его ранних драмах). Не усваивает Шиллер и крупнейшего завоевания Гердера — его историзма, до которого не поднимались ранние французские просветители. В отличие от Гете, Шиллер вообще слабо связан с комплексом воззрений Гердера. В плане теоретическом это очень существенно для оценки двух разных путей, которыми шли Шиллер и Гете. Гете, который был мудрым единомышленником Гердера, не отбросил его ранних заветов и в зрелые годы.

Теоретический спор между Гете и Шиллером в конечном счете соотносится с борьбой материализма и идеализма в немецкой идеологии. Оба поэта вполне отдавали себе отчет в том, что их гносеологически разделяло. Шиллер писал Г. Кернеру (1 ноября 1790), что он не приемлет философии Гете, «она слишком много черпает из чувственного мира там, где я черпаю из души».

Крупным вкладом в немецкую эстетику явились работы Шиллера «О грации и достоинстве» (1793), «Письма об эстетическом воспитании человека» (1795) и «О наивной и сентиментальной поэзии» (1795—1796). Писатель опирается здесь на ряд положений как этики, так и эстетики Канта, но при этом раздвигает рамки исследования, стремясь ответить на коренной, как ему представляется, вопрос — о судьбе человеческой личности.

Шиллер не может принять категоричности морального закона Канта. Разум не должен беспощадно подавлять чувство. Это была бы новая форма рабства. Идеал Шиллера — гармония чувствительности и разума, долга и склонности.

Опыт Французской революции порождает большие сомнения у Шиллера. По его словам, здание современного (т. е. феодального) государства колеблется, и «кажется, явилась физическая возможность возвести закон на трон, уважать, наконец, человека как самоцель и сделать истинную свободу основой политического союза. Тщетная надежда! Недостает моральной возможности, и благоприятный миг встречает невосприимчивое поколение».

Трагедия современного человека, в отличие от античного, состоит в его отъединенности от коллектива. В этом сказалось пагубное воздействие разделения труда: «Вечно прикованный к отдельному малому обломку целого, человек сам становится обломком». Тем самым Шиллер уже критикует последствия буржуазного развития. Но, высказав эту гениальную догадку, он продолжает ход рассуждений по законам идеалистической логики. История человека им рассматривается имманентно, и понятно, что Шиллер остается в этом замкнутом кругу и тогда, когда предлагает свой знаменитый выход: для решения политической проблемы «нужно пойти по пути эстетики, ибо путь к свободе ведет только через красоту». Задача эстетического воспитания провозглашается как главная, чтобы способствовать гармоническому развитию человеческой личности. По существу, эта задача приходит в столкновение с идеями Канта о незаинтересованном искусстве, о приоритете формы над содержанием, идеями, которые противоречивым образом сочувственно излагаются в том же сочинении.

Важна, однако, общая тенденция — освобождение от догматизма Канта, сближение с Гете, проблески историзма и диалектики.

Черты историзма в известной мере проявляются в статье «О наивной и сентиментальной поэзии», где говорится не только о двух принципах искусства, но и о двух его этапах. Шиллер приходит к пониманию, что античная гармония недостижима и что новое время породило новый тип поэта, для которого очевидно разящее несовпадение идеала и жизни. В стихотворении «Идеал и жизнь» (1795) Шиллер дает опасный совет:

Всем пожертвуй, что тебя связало,

Если крылья силятся в полет,

Возлети в державу идеала,

Сбросив жизни душной гнет!

(Перевод В. Левика)

Но в статье Шиллера о современном («сентиментальном») поэте говорится несколько иначе: «Возникает вопрос, что больше его привлекает — действительность или идеал, хочет ли он представить действительность, как предмет отрицания, или идеал, как предмет утверждения». Отсюда вытекают два рода восприятия: сатирическое и элегическое (элегия как выражение печали по недостижимому идеалу).

В целом подход Шиллера в этой статье не исторический, а типологический, однако, вводя в эстетику понятие о трагической коллизии между идеалом и действительностью, он тем самым подготавливал романтическую эстетику.

После десятилетия, посвященного истории и эстетике (1787—1796), Шиллер возвращается к драматургии. Обращаясь к сюжетам из прошлого, он ищет новые формы их драматургического выражения. В этом плане каждая его драма — эстетический поиск.

Масштабностью действия, мастерством воспроизведения как исторического фона, так и мощных характеров в трилогии о Валленштейне (1797—1799) Шиллер близок историческим хроникам Шекспира. В «Прологе» к «Валленштейну» поэт утверждал, что только «великий предмет» заслуживает художественного изображения. Это был один из главных выводов в эстетической программе веймарского Шиллера — стремление к художественным обобщениям большого диапазона, возвышение над будничной провинциальностью. Исторические сюжеты позволяли поставить в центре драмы важный, значительный конфликт и представить незаурядных героев. Вместе с тем Шиллер не стремится к воспроизведению истории как таковой, он свободно обращается с материалом; его интересует не столько общественно-историческая, сколько морально-психологическая сущность изображаемого конфликта. Отдельным историческим прозрениям постоянно противодействует влияние этики Канта. Коллизия чувства и долга нередко заслоняет историческое содержание.