Итальянский след

– А, так здесь в основном раки, – понимающе протянул Халандовский и стал пояснять своей девочке тонкости приготовления раков на костре, у реки, когда начинает сгущаться теплый летний туман, а круглая луна, отражаясь в речной заводи…

Ну, и так далее.

Войдя в номер, Пафнутьев сел на кровать, вытянул перед собой ноги и достал из кармана мобильный телефон. Он обещал позвонить Вике домой, доложить о прибытии и о своих счастливых впечатлениях. Пахомова объявила, что ужин будет через полчаса, и у него неожиданно нашлось время, нашлись силы, чтобы сдержать обещание.

– Здравствуй, Вика, это я! – радостно сказал он, услышав голос жены.

– А, Паша, – только по этим словам Пафнутьев понял, что настроение у Вики оставляет желать лучшего. – Как тебе Италия?

– Ничего страна… Жить можно.

– У нас, наверное, лучше?

– Гораздо.

– Как там с напитками?

– Есть напитки, достаточно разнообразные. Обязательно привезу бутылочку кьянти. Ты любишь кьянти?

– Паша…

– У нас через полчаса ужин, – перебил Пафнутьев, чутко уловив, что после этого «Паша» последует нечто такое, что испортит ему не только вечер, но и всю поездку. – Обещают по бутылке красного вина на стол. Это значит – на четверых. Но не кьянти. Кьянти, между прочим, можно брать только за свои деньги. На набережной здесь бесконечное множество забегаловок, и ты не поверишь, но в каждой из них продается кьянти. И в больших бутылках, и в маленьких, есть даже бутылки, оплетенные не то соломой, не то травой… Но на качество напитка эта оплетка не оказывает никакого влияния. То есть вкус кьянти независимо от формы и размера бутылки остается одинаковым. Но если присмотреться повнимательнее…

– Паша!

– Слушаю тебя, птичка моя, ласточка или, как сейчас принято говорить, зайка!

– Паша, как ты думаешь, у нас с тобой будут дети?

– Конечно! – не задумываясь ни на секунду, ответил Пафнутьев. – У нас будет очень много детей! Мальчики и девочки. Все они будут походить на нас с тобой одновременно. Сначала родится мальчик, потом девочка, потом опять мальчик, потом опять девочка, потом одновременно мальчик и девочка, потом…

– Паша, когда?

– Очень скоро, Вика! Ну просто совсем скоро!

Пафнутьев был знаком с тем таинственным состоянием, когда знания в тебя втекают неизвестно откуда, извне, и ты уверен, что эти знания о будущем ли, о прошлом, о настоящем, эти знания верны. И все, что ты сейчас легко и бездумно произносишь, обязательно сбудется, состоится, свершится! А может быть так, что именно вот этими своими словами, которые ты в данный момент произносишь, может быть, именно этими словами ты и создаешь будущее, меняешь прошлое, вмешиваешься в настоящее?

Ребята, очень даже может быть!

Не пустой треп был у Пафнутьева с Викой, и не о кьянти он говорил, хотя название этого вина произнес не меньше десятка раз, Пафнутьев творил будущее и знал это!

Да, наверное, он все-таки это знал!

– Скоро, Вика! Ну просто совсем скоро! – произнес Пафнутьев, и эти его слова не грех привести еще раз.

– Как скоро, Паша? – В голосе Вики была печаль и неверие.

– В этом году! – твердо сказал Пафнутьев.

– Мадам, уже падают листья, – пропела Вика. – У нас с тобой совсем не остается времени, чтобы это действительно случилось в этом году, Паша. – Часто повторяя слово «Паша», Вика достигала той степени снисходительности, которую вынести может далеко не каждый человек, далеко не каждый.

– Не переживай, Вика, я знаю, что говорю! У меня такое чувство. Что дети у нас, и мальчики, и девочки, будут сплошь семимесячными. А среди гениев человечества этих самых семимесячных видимо-невидимо! Даже нельзя сказать, что через одного, гораздо чаще! Возьми Наполеона…

– Уговорил, беру, – сказала Вика и нажала кнопку отключения.

Пафнутьев повертел мобильник в руке, хмыкнул, сунул телефон в карман и отправился в номер к Худолею. Коридор был пуст, красавицы меняли наряды или, лучше сказать, избавлялись от нарядов, впереди был долгий вечер, набережная, огни, ночная жизнь, и нужно было надеть на себя или обнажить на себе такое, чтобы самый захудалый итальяшка сразу понял, кто перед ним, и содрогнулся, и воспылал.

Худолей лежал на кровати бледный, и его ослабевшая рука безвольно теребила край одеяла.

– Жив? – спросил Пафнутьев с точно таким же выражением, с которым полчаса назад Худолея приветствовала Пахомова. – Есть успехи?

– И очень большие.

– Выкладывай, – Пафнутьев сел на угол кровати. Даже если сейчас заглянет кто-нибудь нежданный, он ничего предосудительного не увидит – попутчик зашел проведать заболевшего попутчика.

– Я опять ограбил Пияшева, – пакостливым голосом сказал Худолей. – Побывал в его номере.

– Сколько унес на этот раз?

– Чует мое сердце, Паша, что на этот раз улов оказался побольше первого. Кассета с микрофильмом, видеокассета и еще одна звуковая. Он прятал их у себя в номере, хорошо прятал, грамотно. И если бы не мое мастерство, проницательность, а также необыкновенные умственные способности, то кто знает, кто знает, чем бы все это закончилось.

– Где кассеты? – спросил Пафнутьев.

– Спрятал.

– Здесь? – Пафнутьев обвел номер долгим взглядом, словно надеясь увидеть худолеевские находки на столе, на подоконнике, на кровати.

– Обижаешь, начальник. Здесь нельзя прятать. А вдруг придут с обыском?

– Кто?

– А зачем мне об этом думать? Такое возможно? Возможно. Вдруг тот же Пияшев нагрянет в мое отсутствие? Если со мной, Паша, что-нибудь случится, – скорбно проговорил Худолей, – если случится… Номер в конце коридора и там под подоконником… Ты все найдешь. Только отдай в руки умелые и грамотные.

– В конце коридора? Там же никто не живет?

– Именно, Паша!

– Пияшев догадается, что у него в номере…

– Да. Я об этом позаботился.

– И обнаружит пропажу?

– Обязательно.

– А это хорошо?

– Конечно, Паша! Надо заставить их всех подняться из окопа! Надо, чтобы они забегали, запрыгали, начали выяснять отношения! Пусть мутят воду, Паша!

– Ты один оставался в гостинице, – сказал Пафнутьев, помолчав. – Ты первый подозреваемый.

– И об этом подумал! Ты знаешь, что я учудил? О! – Худолей сел на кровати, обхватил голову руками и, тихонько подвывая, начал горестно раскачиваться из стороны в сторону, не то оплакивая непутевую судьбу Пияшева, не то не в силах совладать с восторгом перед самим собой. – Во-первых, Паша, я оставался не один. Остался еще и Сысцов.

– Ах да! – согласился Пафнутьев. – Его с нами не было.

– Днем я вышел на прогулку. По набережной гулял, воздухом дышал, итальянцев рассматривал. Знаешь, ничего народец, мелковат, правда, а так ничего. Да, и старичков со старушками побольше, чем у нас, гораздо больше.

– Курортная зона. Они съехались со всей Италии.

– Возможно, но речь не о них. Это я так, к слову, чтоб ты не думал, будто у меня нет никаких впечатлений. Встретил на набережной твоего приятеля Сысцова. На скамеечке сидел. Головку откинул на спинку, глазки свои бесстыжие прижмурил и балдеет, и балдеет! Подожди, Паша, не перебивай, – сказал Худолей, заметив, что Пафнутьев собирается его поторопить. – Я не произнес ни одного лишнего слова, ты должен меня слушать очень внимательно, чтобы все понять и должным образом восхититься. Так вот, сидит Сысцов на скамеечке, перед ним Средиземное море, а если точнее, то Лигурийское, солнышко ему в глаза светит, и по этой причине глаза свои он прижмурил, чтобы опять же получить удовольствие. А пиджак, Паша, свой роскошный пиджак… Ты обратил внимание на его пиджак?