Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
Ощутил вдруг всем сердцем Иван — уходит от них куда-то бабка, и никогда, никогда уж не будет ее с ними. Слезы неудержимо потекли у нее по щекам. Глядит он, не отрываясь, на нее и видит: почти перестала дышать она, и страшно так дрожит у нее что-то около самого рта. Вдруг судорога прошла по всему ее телу и подняла ей голову.
— Круг Москвы собирай! — неожиданно громко молвила Софья Витовтовна и, упав на подушки, вытянулась вся и застыла неподвижно…
После смерти Софьи Витовтовны ближе стал Иван с отцом своим. Правда, все своевольнее делался Василий Васильевич, но
— Сыне мой, — заговорил он как-то с печалью. — К сорока годам подошел яз. И, стоя во тьме земной, стою один ныне и перед тьмой вечной… Почти вот месяц, как умерла матерь моя, а забыть сего не могу. Живой стеной заслоняла она меня от пропасти смертной, а ныне яз уж на самом краю…
Василий Васильевич вдруг умолк, а Ивану почудилось, что отец хочет еще о чем-то сказать, но не решается.
— Батюшка, — усмехнувшись, сказал Иван, — вспомнил яз, что Илейка мне про Шемяку молвил: «Князю-то Димитрию отрыгатся ныне, чаю, с горечью все, что в Москве он сожрал…»
Василий Васильевич вздрогнул и засмеялся, но странно как-то, словно заплакал от волнения внутреннего.
— Хочу тобе поведать, — начал он и, вдруг отмахнувшись рукой, сказал: — Нет, нет! Вборзе сам все уразумеешь…
Потемнел лицом весь и проговорил, обратясь к Васюку:
— Одень меня. Поедем мы к вечерне в храм великих мучеников Бориса и Глеба. Отца Ферапонта послушаем. И ты, Иване, иди со мной…
В церкви той служил в этот день по случаю престольного праздника дьякон от Михаила-архангела Ферапонт, любимец великого князя.
Июльское солнце стояло еще высоко, когда оба князя всходили на паперть, но жар уж свалил. В воздухе тянулась легкая свежесть, а из церкви, где гудел голос Ферапонта, пахло ладаном.
— Тихо, свято и мирно тут, далеко от суеты нашей греховной, — с умилением сказал Василий Васильевич.
За вечерней он оживился и даже подпевал хору, но в середине служения взволновал его приезд Данилушки. Войдя в церковь, молодой дворецкий поспешно приблизился к обоим государям.
— Пригнал, государь, — шепнул он Василию Васильевичу, — из Новагорода подьячий Василей Беда…
Иван видел, как отец побледнел и заторопился выйти из храма.
— Едем, Иване, — молвил он дрогнувшим голосом, — веди меня сам…
В хоромах своих Василий Васильевич прошел к себе в опочивальню, повелев Васюку тотчас же привести туда вестника.
Великий князь сильно волновался, и руки у него дрожали; он был даже растерян и будто не знал, что делать. Казалось Ивану, что отец хочет отослать его, как отослал Васюка, но колеблется. Вот отворилась дверь, и вслед за Данилушкой вошел невысокий юркий человек с острыми хитрыми глазами. Мельком взглянув на слепого государя, подьячий более внимательно посмотрел на Ивана и, встретив взгляд его, заробел.
— Будьте здравы, государи, — сказал он и поклонился, тронув рукой пол.
— Ну? — негромко воскликнул Василий Васильевич.
— Умре князь Димитрий на святого Емельяна, после утрени, — так же негромко ответил подьячий, — положен с честию в самом Новомграде, в Юрьеве монастыре…
Иван увидел,
как отец, занеся руку для крестного знамения, помедлил немного и — вместо слов «царство небесное» — произнес:— Прости, господи, наши согрешения!
Губы Василия Васильевича дрожали, и был он бледен. Василий Беда молча, почтительно ожидал дальнейших расспросов, но государь был в нерешительности. Вдруг, нахмурив брови и крепко сжав руку Ивана, резко сказал:
— Ну ведай все, Иване. Право ли сие, суди сам. Государю все знать надобно… Сказывай, — обратился он сурово к подьячему.
— Как тобе ведомо, — начал тот, — зимой еще поехал в Новгород из Москвы дьяк твой Степан Бородатый и меня с собой взял. Спознали мы там Ивана Котова, боярина Шемякина. Воротить обещали вотчину возле Галича…
— Жирно сие, — не удержался Василий Васильевич, — хватит ему и той, что у Чухломы есть…
— Он же, Иван Котов, все и нарядил вместе с княжим поваром. Поел за ужином князь Димитрий курицы, а на другой-то день и помре…
Подьячий замолчал, а Василий Васильевич, забыв все волнения свои, уже радовался, как ребенок.
— Нет, Иване, у нас более злого ворога! — воскликнул он и добавил весело, будто и не он в том виноват: — Помог нам господь своей милостью, погубил злодея! Слава тобе, Христе боже наш, слава тобе!..
Он со счастливой улыбкой часто крестился и, обратясь к подьячему Василию Беде, сказал ласково:
— Жалую тя в дьяки.
Подьячий бросился к государю и, пав пред ним на колени, трижды облобызал протянутую ему руку…
Отпуская дьяка, Василий Васильевич сдвинул брови и строго сказал:
— Утре бояр и воевод созову. Повестуй им о смерти ворога нашего, о погребении его, да так сказывай, дабы мнения не было. Во многоглаголении умолчать умей. Да и после о сем заикнуться не помысли, дабы у тя живого язык не вырвали!..
— Будь покоен, государь. Верой и правдой тобе служим…
Дьяк земно поклонился.
— Будьте здравы, государи! — сказал он, направляясь к дверям.
— А сын-то Шемяки где? — крикнул ему вслед Василий Васильевич.
— Князь Иван отъехал с матерью в Литву.
— Ну, иди с богом…
Когда ушел Василий Беда, великий князь Василий обнял сына и радостно проговорил:
— Токмо сей часец яз совсем поверил, что злодея уж нет! Во какой дуб повалили! Осталось еще все корешки его из земли выдергать…
— С другими-то легче будет справиться, — заметил Иван. — Токмо вот пошто ты вотчину даешь Котову-то? Какая ему вера? Ведь господина своего погубил. С ним бы так надобно содеять, как салтан Магмет с наместником царьградским содеял.
— Ох, людей ты еще не ведаешь, Иване. Не можно нам казнить переметчиков за воровство чужому князю. Испужает их сие, а нам переметчики всякие еще понадобятся…
Наутро созвал бояр и воевод Василий Васильевич после завтрака. Все уже знали, какую весть привез Василий Беда, знали и то, что из подьячих он в дьяки пожалован.
Весь двор княжой собрался в передней Василия Васильевича, куда вышли оба государя и все княжое семейство с дворецким Константином Ивановичем и слугами дворскими.