Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Обе княгини заплакали от радости и обнялись, а Иван стоял, ничего не понимая, но, взглянув на чужую ему девочку, вдруг опять так ясно вспомнил Дарьюшку и с тоской спросил:

— Зачем мне невесту? Не хочу…

Замелькали кругом усмешки и улыбки, а Марья Ярославна сказала строго:

— Так, Ванюша, по закону божию надобно. Вот и меня так же за тату выдали. Так всем людям святая церковь велит. Вырастете, будут и у вас детки…

Защипало в глазах у Ивана, и подумал он: «Лучше бы вместо сей чужой девочки выдали за меня Дарьюшку, если уж так нужно».

Посадили его рядом с Марьюшкой, и неловко ему, — опустил он глаза. Щемит сердце, знает он, что никогда не видать ему Дарьюшки, будет с ним всегда эта вот девочка, как матунька около таты.

Шутят кругом, пьют здравицы, смеются. Вот уж и свечи зажгли, а Иван понимать перестал, что кругом происходит, сидит, и только нет-нет да и поглядит по сторонам, не смотрит ли кто на него. Неприятно, когда на тебя все смотрят, как на диво какое.

Взглянул он на Марьюшку, а у той глаза совсем уж слипаются, — спать она хочет, зевает…

Зашумели опять вдруг все, встают из-за столов, ужинать пошли в трапезную, и слышит Иван, что обрученье завтра, в Екатеринин день. Устал он вдруг и, подойдя к Васюку, сказал ему:

— Пойдем спать, Васюк, сомлел яз, нет мне моченьки более…

Много в Тверь народу съехалось. Были тут всякие знатные люди — князи и вельможи, сколько их есть под властию великого князя Бориса, и те, что к великому князю Василию съехались, покинувши Димитрия Шемяку.

Все они в день Екатерины в такой тесноте собрались, что кремлевский собор святого Спаса едва вместить их мог. Сам епископ тверской Илия отслужил молебен и обручальные молитвы читал.

Выйдя из хором княжих вместе с Марьюшкой, увидел Иван народу на дворе множество, а от красного крыльца до самой соборной паперти стоят в два ряда воины и слуги князя тверского и князя московского. На красном крыльце родители благословили обручёника и обручёницу, но в храм не пошли.

Окруженные боярами, князьями и женами их, с дружками, сватами и свахами, сошли Иван с Марьюшкой с красного крыльца и тихо пошли к собору.

Там пели уж молебен священники и сам владыка Илия и диаконы кадили ладаном.

Снова зарябило и будто закружилось все в глазах Ивана от множества народа, глядевшего на него, и теснило в груди от волнения. Но вот остановились они пред алтарем. Падают через окна церковные косые лучи яркого зимнего солнца, словно купаются в голубоватых клубах душистого ладана. У икон, чуть дрожа и мигая, теплятся огоньки лампад и свечей, горят, а не светят при солнечном блеске.

Видит многое Иван, а многое будто мимо проходит. Взглянул он на Марьюшку, что рядом стоит с ним, удивленно раскрыв глаза, видит большое золотое кольцо на тоненьком пальчике и думает, почему кольцо такое большое, а не слетает с ее руки. Смотрит потом на свое серебряное кольцо — и ему кольцо велико, а держится крепко. Повернул он слегка кольцо свое и видит — воском оно внутри облеплено. Вот и Марьюшка свое разглядывать стала — у нее тоже воск налеплен.

Догадался Иван, что кольца их для взрослых делались, а носить их всю жизнь — значит, так рассчитано, чтобы потом, когда обрученные вырастут, носить их могли бы.

Вот подошел неожиданно к обрученикам сам владыка Илия в полном облачении, снял с них кольца и стал читать вслух какие-то незнакомые Ивану молитвы. Потом благословил его и, надевая на палец ему золотое кольцо, бывшее на руке Марьюшки, возгласил:

— Обручается раб божий Иоанн.

Надевая потом на палец Марьюшки серебряное кольцо, бывшее на руке Ивана, опять прочел он те же молитвы и снова возгласил:

— Обручается раба божия Мария!

После этого пели священники и диаконы молитвы, а владыка сказал детям тихо:

— Облобызайте друг друга и, преклоня колени, молитесь.

Иван нагнулся к Марьюшке и поцеловал ее в уста, потянувшиеся послушно ему навстречу. Стоя на коленях и крестясь, Иван думал, зачем все это, и было ему странно все и горько почему-то. Понимал он смутно, что теперь его совсем взрослым сделали, а ему еще так хотелось с Данилкой ершей ловить да щеглят в клетках держать!

На красном крыльце уже обрученных жениха и невесту встретили родители.

— Милые детушки, роженые наши, — причитали обе княгини, обнимая и целуя детей, — сохрани вас господь на долгую жизнь, на счастливую.

Облобызали обрученных и отцы их, повели в трапезную. Там же слуг множество, а вдоль стен стоят девушки-песенницы да гусляры-молодцы.

Полна стала трапезная от гостей. Бояр и князей с женами множество.

Зазвенели вдруг кругом гусельки, словно пчелы жужжат в хоромах. Когда же вошли в трапезную обрученные, девушки величанье запели, поминая князя свет Ивана Васильевича и княгиню свет Марью Борисовну. Посадили жениха и невесту на почетное место, а рядом с ними сели родители.

Взглянул Иван на князя Бориса и видит на нем венец златой с самоцветами, и на княгине его такой же, только много меньше. Подивился он красоте венцов — в первый раз видит он царское убранство. Но ни на что долго смотреть, ни о чем долго думать не мог Иван — все кругом постоянно менялось.

Вот снова запели звонкие девичьи голоса, и стал он слушать слова песни:

Во палате белокаменной, всей расписанной, Не дубовые столы покатилися, Не берчаты скатёрки зашумели, Не пшеничные ковриги сокатилися, Не златые же братины соплескалися, Не серебряны подносы забренчали, Не хрустальны достаканы защелкали, Во-первыих, наша Марья снарядилася, Она во белые белила набелилася, Во алые румянцы нарумянилась, Пред князьями, боярами поклонилась…

Вдруг смолкло все — вошел в трапезную владыка Илия со священниками, но уж не в церковной, а в простой одежде, обиходной. Встали все, а Илия благословил их трапезу. Князь же Борис вышел из-за стола и, приняв от епископа благословение, посадил его рядом с собой, а священников рассадили с почетом дворецкий и стольники.

Стихло пированье, вместо песен пошли здравицы, а потом инок Фома речь держал, но Иван не вникал в нее, наблюдая в дверях трапезной какое-то потаенное движение, приготовление к чему-то. Из речи же конец он только слышал, когда Фома, голос возвыся, изрек:

— И есть радость нам великая, яко же и предрекохом: «Обрати бог плач на радость». Москвичи радостны суть, яко учинись Москва Тверь, а тверичи радостны суть, яко же Тверь Москва бысть. Два государя воедино совокупишася…

Встал тут из-за стола владыка Илия и все священники с ним и, благословив обручеников и прочих всех, удалился из палаты трапезной. Князь же Борис Александрович провожал его до саней, что стояли у самого красного крыльца.

Как вышли духовные, зазвенели опять гусли, запели вновь девушки.