Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
В хвосте этой цепочки всадников остались только оба воеводы со своими стремянными. Приказав скрывшимся в бору воинам ехать шагом вдоль берега, сами воеводы поехали ближе к опушке, но старательно прячась в гущине ветвей высоких кустов.
Вскоре подъехал к воеводам на сухопарой киргизской лошадке седобородый конник Лыко, Иван Семеныч.
— Не нужно съезжать на лед, — сказал он вполголоса Плещееву. — Шемякины конники там полон гонят по Лутошне. Пропустить их на Сестру надобно. В Клин, чаю, полон гонят…
— Много их?
— Душ двадцать, — ответил Лыко
Воеводы переглянулись, и глаза их тоже загорелись, но сразу потухли.
— Про Москву ты, Семеныч, забыл, — сурово молвил Плещеев. — Возьмем Москву и все полоны сразу отымем. Как нам к Лутошне ехать?
— Токмо берегом, Андрей Михайлыч, — ответил Семеныч, — налево свернем, потом по правому берегу Лутошни поедем. Дале-то где можно берегом, где по льду. Ведомы тут мне все пути и перепутья. А Клин-то объедем, тогда можно и все время до самого верховья по Лутошне гнать, а там просекой.
— Ну а теперь ехать нам шагом аль рысью? — спросил Измайлов.
— Можно и рысью малой, господине, — ответил старик. — Тропку тут знаю, гуськом можно. Гоните за мной, к голове сотни подгоним да за собой ее и поведем…
Когда воеводы на рысях подъехали к устью Лутошни, увидели сквозь сучья: тянется по льду обоз, окруженный конниками Шемяки. Медленно ползут деревенские дровни, груженные мерзлыми тушами, мешками с зерном и мукой, а возле дровней парни и девки, душ пятнадцать, да за обозом баранов с десяток…
— Ишь, окаянные, — злобно крикнул Семеныч, — чаю, Соглево разорили, ироды! Верст двенадцать от устья Соглево-то будет. Богатое село…
Стиснув зубы, воеводы молчали. Когда же обоз с шемякинцами свернул налево, на реку Сестру, и скрылся за поворотом, Плещеев крикнул:
— Семеныч! Веди всех на лед! На Москву, на Москву скорей!
Звонко застучали по льду копыта коней, выезжая на середину реки.
Верст двадцать скакали воеводы без отдыха. Морды и бока коней покрылись на морозе пушистым инеем, а у людей усы и бороды превратились в ледяные сосульки.
Злоба и досада кипели в сердцах воинов, видевших, как разоряют и полонят слуги удельных князей их родную землю, но они знали, зачем ведут их к Москве, и ничто, казалось, не могло остановить их.
К воеводам подскакал Семеныч и крикнул, еле выговаривая замерзшими губами:
— Клин объехали! Можно и на роздых… Дале-то верст сорок никакого жилья нетути. Не поедут сюда Шемякины вои.
Воеводы дали знак остановиться.
— Стой!.. Стой!.. — понеслись крики от конника к коннику.
— Истинно, — сказал Лев Измайлов, — роздых надобен. Ознобило всего, руки, ноги с морозу околели совсем — согнуть не могу…
— В лес греться! — крикнул Плещеев. — Костры разводи, кашицу вари!..
С радостными криками конники въехали в бор напрямик, без опаски, с треском ломая обмерзшие сучья кустарника. Нашли в полверсте от берега просторную полянку, поросшую с краев мелкой ольхой и березняком, обтоптали снег, и сразу кругом застучали топоры, наваливая груды хвои, сосновых и еловых сучьев. Когда же, дымясь, запылали костры, стало
на полянке мирно и весело. Котелки над кострами со снегом висят, воды для кашицы натаивают.Тут же, близ огня, и кони стоят, жуют и фыркают в торбы с овсом, что к мордам их подвешены.
— Степка, — кричит старик Семеныч, — проворь мне каши скорей, пока греюсь! Я сей часец в дозор один стану, а там другие сменят. Спать будем…
Степка Вихор весело скалит зубы и тоже кричит ему в ответ:
— Накось вот лепешку, дядя Иван! На костре тобе разогрел, каменной с морозу была…
— Добре, сынок, — жует и ласково бормочет голодный Семеныч. — Мне без зубов мерзлой-то ее и не угрызть бы…
На третий день, проскакав от верховьев Лутошни через просеку к верховьям Клязьмы, погнали воеводы прямо к Москве. Скачут опять день и ночь по Клязьме-реке, чтобы к рождеству у Москвы быть.
— В Христов-то день у нас, — говорит Плещеев Измайлову, — ворота в Кремль затемно еще отворяют, дабы некоих бояр и князей к заутрени в собор Пречистой пропущать…
— Токмо доспеть бы, — весело смеется Измайлов, — а там такой всполох содеем, что боле чем татары устрашим. Наместники-то их не чают того!..
— А голова у вас боярин Садык, — засмеялся и сказал Плещеев, — хитер он и скорометлив. Мы ведь у Шемяки-то землю из-под ног вырвем! Токмо конников твоих с моими перемешать надобно, дабы агрешек не натворили.
Москвы они не ведают, а мои-то у собя дома…
Смеются и шутят воеводы и с шутками весело дела решают. Веселятся и конники, в удачу все верят.
— Попирую я в Москве-то, — радуется Юшка Каравай, рослый и дородный детина, — у меня там дядя плотник, в посаде срубы рубит. В достатке живет — медком напоит, а наперед в мыльне попарит…
— Что твой дядя! — крикнул смеясь Плещеев. — В княжих медушах на всю сотню питья хватит! И мы и тверичи с нами знатно поедим, и попьем, и в тепле поспим! Токмо бы доспеть нам вовремя…
— Доспем, доспем, воевода, — отзываются со всех сторон и московские и тверские конники, подгоняя лошадей.
Всего ехать по Клязьме до села Спасского десять верст остается, а там лесами верст пятнадцать до верховья Яузы, близ деревни Лупихи, да по Яузе верст двадцать. Хотя и притомились кони, но выдержат, на овсе едут, да и привыкли к походам: татарские все, что ордынцы каждый год на базары из степей пригоняют. Все же, не доезжая немного до Спасского и свернув на полдень в просеку, решили воеводы в лесу ночлег устроить, коней и людей подкормить, отдохнуть перед последним перегоном.
Перед самой Лупихой въехала сотня в дремучую глушь лесную, верст на пять от дороги. Опять все за топоры взялись, только не для костров, а шалаши из сучьев по краям небольшой полянки кольцом поставили, а сверху снегом завалили поплотней, а плетень меж ними снегом же, как стеной, опоясали, чтобы ветром не продувало. Человек по пять в каждый шалаш набилось, лежат бок о бок, друг друга греют. Перед шалашами же, внутри кольца их, коней поставили, тоже бок о бок, навесили им торбы с овсом, дозоры, где нужно, выставили, да и спать.