Из Магадана с любовью
Шрифт:
Телков обвел долгим взглядом, словно хотел навеки запомнить узкую комнату с окном на север. Железная кровать, застеленная зеленым одеялом, стол с книгами, когда только успела столько натащить, стул, на котором повис пиджак Вари, да еще журнальный столик с косметикой. И самодельный коврик, сплетенный из свернутых в трубку лоскутков. Обстановка не роскошная, но ведь на одного человека целая комната. Себе бы так!
Что же сейчас поделывает Варя? Включает плиту, набирает в кофейник воду… Он хотел угадать. Медленно и неслышно прошел на кухню.
Варя мыла кофейную чашку, струя воды клокотала, брызги летели. Телков положил Варе руки на плечи. Девушка дернулась, чашка выскользнула и громко разбилась об пол. Варя резко повернулась, уткнулась ему в грудь и расплакалась.
— Кто хоть эта Эмма?
— Как же, знакомил. Маленькая, белобрысенькая. В рот ему заглядывает. В книжечку выражения записывает… Хозяйка скоро вернется. Пойдем отсюда.
— Знаешь, Варя, я считаю, тебе с Дарьей Ивановной нужно и впрямь расстаться. Тебе бы экзамены осилить. Давай вместе в библиотеке заниматься?
— Там есть, на чем играть? — Варя обмякла, сидя на кровати, и эта поза покорности распаляла Телкова.
— Еще один вариант есть. Отец предлагал помощь. Давай-ка, к нему двинем, прямо сейчас! Оказывается, он в соседнем подъезде живет. Жаль, что я в тот раз убежал, как мальчишка. Надо вопрос ребром ставить, да? Я все думал, человек сам видит, сам должен на помощь прийти, так нет, кричать надо: «Помогите!» — Он и впрямь закричал, и Варя оживилась. Должно быть, ей хотелось верить Телкову, верить в его необыкновенные организаторские способности, находящиеся, правда, в зачаточном состоянии. — Ты одевайся, я выйду.
Телков заглянул в необитаемые комнаты, чем-то они манили, какой-то загадкой. На веревке по-прежнему болталось белье. Матрас лежал на своем месте. Как о чем-то невозвратном он подумал о проведенной здесь ночи, когда ему открылась тайна бессмертия. Нет, нельзя их занимать. Одна Дарья Ивановна чего стоит. Не допустит. Вот и решил житейскую задачу — сам, ни с кем не советовался. Но обидно, что комнаты пустуют, а людям жить негде. Головотяпства у нас еще хватает.
— Ну что? Я готова. Пошли! Как я тебе?
— Трогательная беззащитность. Немного горюшка тебе на пользу. Женственнее становишься.
— Прекрати, а то с лестницы спущу. Женственную вам подавай. А что с ней делать — с женственной, не знаете. Вы понимаете только мужественную героиню дня.
— Ладно тебе, ворчунья.
Они поднялись на лифте на девятый этаж, долго звонили в дверь. У Телкова опять взыграло малодушие. «Ну, вот и все, я умываю руки», — на манер цыганского романса пропел внутренний голос. На самом деле событие шло в хорошем темпе, и причины для паники не было.
Дверь распахнулась, Телков старший в пижаме изобразил широкую улыбку, жестом пригласил входить, и этот же жест превратился в объятие для сына и полуобъятие для Вари.
— Наташа! Кто к нам пришел! Ребята пришли! — Могло показаться, что имена забылись, небольшая заминка вышла: — Ванюшка с Варей. Проходите же!
Отец провел их в комнату с креслами и телевизором, спросил, сейчас их кормить или смогут подождать полчасика до ужина. Сын робко глянул на Варю и пролепетал, что ужин необходимо отдавать врагу.
— Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, где твой ужин, — поддержал отец. — Скажи мне, где твой обед, и я скажу, кто твой друг. Это очень похоже на китайскую мудрость. Вы знаете, что такое китайская мудрость? Привожу пример. Соленые яйца несут соленые утки. Или что-то в этом роде.
Нужно было, наверное, рассмеяться, но гости сидели с вытянутыми физиономиями. Отец пробыл четверть часа в полной неподвижности, уставившись в телевизор. Затем оживился, потоптался по комнате.
— А что мы так сидим, как сычи? Пойдемте, я вам экскурсию устрою. У меня две лоджии, цветы. Люблю уставиться и размышлять. О чем может размышлять человек в моем возрасте, спросит Варя. Есть разные темки, вечные и текущие. Неразрешимые есть вопросики. Сейчас вот уставлюсь на вас и спрошу, отчего Варя такая торжественная, а Ваня вялый. И подумаю я, что чувствуют такие катаклизмы, которые мне уже не дано
понимать и лучше не брать во внимание, чтобы не создавать предпосылки для бессонной ночи. Я всем советую: надо ложиться спать с хорошим настроением, а вставать с отличным. Конечно, у молодежи свои проблемы. Как сейчас помню, пробегаешь до первых петухов, приляжешь, а мать уже будит. Сейчас, сейчас! А сам спишь. Опять тормошит. Встаю! Прибегает со скалкой, а ты как бы брюки надеваешь. Успокоится и надолго уходит, можно часок урвать. Вот так, братцы кролики. А вы исчезли в субботу. Ну ладно, дела, всякое бывает, а попрощаться не надо? Долг вежливости. Надеюсь, вы так больше не будете поступать? Ну, пошли вообще-то ужинать, у нас с этим строго… Как мы с тобой переволновались за этих молодых людей, Наташ!… Наташа! Говорю, переволновались. Это хорошо, что они заглянули, а то ведь невыносимо. Так исчезать — это ж надо уметь. Как в воду канули. А мы уж для них раскладушки добыть думали. Ничего себе — наплевать на заботу и растереть. Ну что молчите? Как в рот воды набрали. Нечего возразить?Александр Иванович по своей обычной привычке был душой общества и за столом сочетал жевательные движения с мимическими.
— Представляешь, — говорил он Варе, — этот младенец никак не соглашается жить у меня. Квартира три комнаты, могли бы потесниться для студента университета. Нет, говорит, лучше в однокомнатной, но с мамой. А если жениться? Нет, говорит, пока учусь, жениться не стану. Максимализмом отдает. Не так ли? Юношеским. Вы бы на него повлияли, Варя.
Даже она не нашлась, что ответить на такую болтовню. И еще Телков заметил, что Варя в присутствии отца была другая, поменьше ростом и возрастом.
После ужина, когда женщины занялись мытьем посуды, мужчины ушли в лоджию.
— Ну что там стряслось?
— Варин друг женился на Эмме?
— Какой Эмме? А ты? Убит горем? Сбагрил девушку друг твой хренов. То-то она такая убитая. Ничего, такие не пропадут. Смена впечатлений — это обновляет.
— А можно без этого?
— Чего? Ах, какие мы нежные! Ты занимаешь вакантное место? Ну конечно, чего уж проще! Можно поздравить? Вы для этого пришли? Что ж, спасибо за доверие.
Телков чувствовал, как от разговора с отцом подступает к горлу противная тошнота и изжога. С матерью говорить тоже было не из приятных, но то привычней. И она отходчивая. А как с отцом, он не знает. Больно уж обидно. Ждал чуда, что ли? Несколько лет они не встречались, и душа не болела. Нет отца, и все. Нет человека и нет проблемы. Встречались, когда стал студентом, машинально отметил: умный человек. Как о любом другом. А сейчас что-то себе вообразил. Чужие люди больше понимают, чем он.
— Ты знаешь, — мечтательно протянул отец, не замечая перемен в настроении сына. — Пока мы обживались, просторно казалось. А сейчас Саньке комнату оборудовали, спальню себе, а проходная как гостиная. Мы Саньку к ее родителям отправили — в Крым. Хочешь, поживи покуда, я скажу Наташе. На той неделе забегай. А? По студенческим временам нужно побыть человеку одному. Задуматься о смысле жизни. На дачу приезжай обязательно. Помимо шашлыков там будут еще карпы. Ну что молчишь? Смотришь волком. Не ценишь ты отца. Я к тебе, понимаешь, всей душой, а ты? Я своего отца вообще три раза в жизни видел. И ничего. Иной раз, помню, мечтал даже: придет отец и ремня всыплет. Смешно?
— Не очень.
— Разбаловали вас сильно. Вон Санька тоже такой остолоп растет. Самостоятельности ни на грош…
Он слушал отца и внутренне соглашался с его доводами, хотя щемящая щенячья обида душила его мокрой лапкой. Сбивала дыхание, в горле царапала. И с глазами тоже непорядок. Как бы не разреветься. Нет, надо уходить подобру-поздорову. А то скандал будет. Вот какой холодный душ обрушился на его голову. Озяб. Не так-то просто все это пережить. Времечко надобно, чтобы меленка перемолола. Чтобы ярлычки приклеились на свои места. А ярлычок «унижение» надо бы выбросить. Какое может быть унижение от родного отца? Да и не унизил он его, даже если рассматривать его как постороннего. Но жаль, что с Варей так и не утряслось.