Из варяг в Индию

Пешком вместе с другими пленными Василий Алексеевич прошел всю Европу и оказался во Франции, в городе Орлеан — сбежать ему удалось лишь спустя полтора года, в феврале 1814-го. Возможно, именно то обстоятельство, что генерал Перовский в молодости испытал участь пленника во всей ее полноте, и подталкивало его к решению о немедленном освобождении русских рабов в Хиве путем вооруженного вторжения в пределы ханства, неоднократно заверявшего русскую корону в дружбе и покорности воле Белого Царя.

Вернувшись из плена, после краткого отдыха Перовский был причислен к лейб-гвардии егерскому полку, состоя в то же время офицером Генерального штаба. Он был адъютантом генерала, графа П.В. Кутузова, вместе с которым сопровождал в ознакомительной поездке по России великого князя Николая Павловича, — именно тогда произошло близкое знакомство и сближение Перовского с будущим императором России. Между ними возникли дружеские отношения, насколько это возможно при соблюдении субординации и придворного этикета, так что по возвращении из поездки Василий Алексеевич перебрался на жительство в Аничков дворец, занимаемый великим князем и его свитой.

Перовский был красив лицом; высокий и ладный, он обладал огромной физической силой: свободно сгибал подковы и скатывал пальцами пятаки в трубочку. Манера держаться его была величественна, но лишена позы, взгляд строгий и суровый, «пробиравший подчиненных». К тому же он был прекрасно образован, не чужд литературных трудов и входил в круг друзей Карамзина и Пушкина, ничуть в нем теряясь. Карьера его протекала довольно гладко, и в 1818 году, став директором «генерал-инспекции инженеров», подчинявшейся непосредственно царственному другу, Николаю Павловичу, он переехал в другой дворец Петербурга — в Михайловский замок. Но тут карьера его оказалась под угрозой по причине расстройства здоровья, и он в 1822 году, испросив долгосрочный отпуск, выехал на лечение в Италию, где и пробыл до 1824 года.

По возвращении в Россию он был зачислен в свиту великого князя в качестве его личного адъютанта и в этой должности встретил 14 декабря 1825 года. Вооруженный мятеж заговорщиков в самом центре столицы империи поколебал многих, но не его — он остался верен присяге и узам дружбы, всюду в этот ужасный день сопровождая Николая Павловича, ставшего к тому моменту императором. Перовский, исполняя приказания нового императора, устанавливал связи с оставшимися верными присяге частями. Во время исполнения поручения возле Исаакиевской площади, где толпа простолюдинов, разгорячившихся поведением военных, выстроившихся на Сенатской площади, уже «начала позволять себе дерзкие выходки», он подвергся нападению, получив сильнейший удар поленом по спине, — впоследствии это сказалось тяжелой болезнью легких, мучившей его всю оставшуюся жизнь тяжелыми приступами удушья.

Такая верность не забывается, и император благоволил Перовскому, однако это не освобождало его от участия в рискованных предприятиях того времени. На войне с турками он был тяжело ранен пулей в левую сторону груди, перенес сложную хирургическую операцию и для поправки здоровья вновь отправился в Италию. Там ему пришлось пережить личную драму: в Италии, фактически у него на руках, умерла племянница Жуковского, А.А. Воейкова, которую Василий Алексеевич любил. Снова в Россию он вернулся в 1830 году, став директором канцелярии Морского штаба, и с этой должности был переведен в Оренбург.

Прибыв на место новой службы, Василий Алексеевич столкнулся с оппозицией в лице местной «служилой аристократии», которой молодые годы и «недостаточно крупный чин» нового губернатора внушили пагубное заблуждение относительно его полномочий и субординации. Так, начальник расквартированной в Оренбурге 25-й пехотной дивизии Жемчужников и командир оренбургской бригады не явились к нему для представления, считая, что по чину он ниже их и должен сам к ним явиться. Оба генерал-лейтенанта были уже глубокими старцами, привыкшими безнаказанно своевольничать, но тут, что называется, нашла коса на камень. Перовский «подавил бунт стариков», обратившись с рапортом к военному министру графу Чернышеву: «Как быть в сем затруднительном случае?» Ответ прибыл спешной эстафетой: генерал-лейтенанту Жемчужникову приказано было явиться к генерал-майору Перовскому и доложить ему, что он, генерал-лейтенант Жемчужников, за нарушение правил военной подчиненности получил предложение подать в отставку. Вскоре, дабы более не возникало спорных моментов, Василия Алексеевича произвели в генерал-лейтенанты.

Прочее население Оренбурга и края встретило нового губернатора приветливо, а местная татарская община, поднеся «положенные дары», предложила поселиться в огромном доме мурзы на Николаевской улице.

* * *

Столкнувшись с возмутительными фактами захвата русских и пробуя бороться с этим разными способами, Перовский совершенно уверился в действенности только военной силы. Но доклады купцов, чиновников и военных разведчиков, по роду службы или занятий бывавших в Хиве или знавшихся с кочевниками, говорили о том, что война в степи требует серьезной подготовки. Незадолго до назначения в Оренбург Перовского туда был переведен во 2-й линейный батальон капитан Никифоров. Звание его было невелико, и теперь имя капитана известно лишь весьма узкому кругу специалистов-историков, но именно ему принадлежит разработка стратегии и тактики действий против хивинцев, так что все удачи и неудачи русских войск и дипломатии отчасти и его рук дело.

Капитан Никифоров в Оренбург попал, не имея еще и тридцати лет от роду. Как говорили, его столичную карьеру сломала некая история, «имевшая место в Петербурге». По служебному формуляру трудно судить, насколько справедливы эти слухи. Точно известно, что Прокофий Андреевич Никифоров был выпускником юнкерского училища при штабе бывшей 1-й армии, в котором готовили офицеров «для занятий в Главном штабе». Но в Главный штаб он отчего-то не попал; Никифоров служил в Вологодском полку, потом был переведен в гвардейские саперы. Там-то с ним и случилась «история»: будто бы в компании гвардейской молодежи ему нанесли оскорбление, а Никифоров не вызвал обидчика на дуэль. По понятиям гвардии это было расценено как трусость, и от Никифорова просто решили избавиться, переведя его в один из линейных батальонов. Это было сильное понижение в статусе. В таких случаях на помощь проштрафившимся приходила война, во время которой можно было «смыть пятно в биографии». Никифорову шанс представился во время турецкой кампании 1828—1829 годов, когда он показал себя храбрецом и отличным воякой. Попав затем в Оренбургский 2-й линейный батальон, он встретил здесь старого знакомого по Петербургу князя Рокасовского, в лице которого обрел влиятельного покровителя. Рокасовский был начальником штаба Отдельного Оренбургского корпуса, и, когда в должность командующего корпусом вступил Перовский, князь рекомендовал ему Никифорова «как весьма знающего офицера, хорошо ознакомившегося с краем». Это было действительно так: Никифоров неоднократно выезжал на рекогносцировочные съемки. Через год он пользовался полным доверием Перовского. В 1835 году, по представлению командующего, Никифорова причислили к офицерам Главного штаба, что было случаем уникальным — ведь он не заканчивал академии, а это было непременным условием для такого зачисления. Впрочем, его знания азиатских дел во многом превосходили те, что можно было получить, учась в академии.

Внешностью Никифоров был очень похож на Лермонтова, по крайней мере, так о нем отзывались те, кто знавал их обоих. Так же невелик ростом, но широкоплеч и очень подвижен, а главное сходство обнаруживали в глазах, горевших огнем. И характеры доверенного офицера штаба Перовского и великого русского поэта во многом были схожи: взрывной темперамент, желчность и склонность колко, беспощадно оценивать окружающих. Только вот стихов Никифоров — ни плохих, ни хороших — не писал. Зато имел особенную легкость слога при написании деловых бумаг и замечательно красивый почерк. Фактически все бумаги, исходившие от Перовского, были написаны Никифоровым или при его живейшем участии. Припоминают еще, что говорил он так быстро, что непривычные к его манере разговора люди поначалу совершенно его не понимали.

Итак, соображения генерал-лейтенанта Перовского и перо капитана Никифорова породили на свет проект «сдерживающей системы», направленной против хивинцев. Проект был одобрен, и первым шагом в осуществлении его стал приказ о внезапном аресте всех хивинских подданных, находившихся в пределах российской империи, с их товарами и имуществом. Одновременно с этим в Хиву, хану Аллакули, было отправлено письмо с требованием освободить всех русских пленников. До исполнения этих требований русские отказывались от любых переговоров.

Хивинцы отвечали, по обыкновению, уклончиво. Слали грамоты, просили отпустить купцов; прошло много времени, прежде чем они поняли, что позиция губернатора тверда и Хива лишилась выгодной торговли, а главное, возможности получать чугун, железо, медь, юфть и прочие русские товары. Тогда хан сделал шаг навстречу: в 1837 году из Хивы в Оренбург были присланы двадцать пять русских невольников и богатые дары. Но Перовский знал, что русских рабов в Хиве гораздо больше, а посему подарки были отосланы обратно и арест купцов не отменен. Через некоторое время из Хивы прислали восемьдесят пленных и несколько покаянных писем, но буквально в то же время туркмены совершили набег на Прикаспийские рыбные промыслы, увели в Хиву и продали там более двухсот рыбаков и рабочих. Это положило конец терпению Перовского; под его руководством Никифоровым был составлен проект военного похода на Хиву, который отослали в Петербург, на утверждение царю.