Избранное
Шрифт:
Миссис Карфрай серьезно занемогла, а так как она и ее сестра, мисс Харл, путешествовали одни, эти дамы были очень благодарны госпожам Арчер, которые старались всячески облегчить их участь и чья расторопная служанка помогла поставить больную на ноги.
Покидая Боцен, миссис и мисс Арчер и в мыслях не имели когда-либо снова увидеться с миссис Карфрай и мисс Харл. По мнению миссис Арчер, нет ничего более «бестактного», чем навязываться «иностранцам», которым вам довелось оказать случайную услугу. Однако миссис Карфрай и ее сестре эта точка зрения была не только неизвестна, но попросту непостижима, и потому они чувствовали себя глубоко обязанными «очаровательным американкам», которые оказали им такую любезность в Боцене. С трогательным постоянством они использовали каждую возможность встретиться с миссис Арчер и Джейни во время их путешествий по континенту и с поистине сверхъестественной находчивостью выведывали, когда американки должны заехать в Лондон на пути из Штатов или в Штаты. Дружба стала неразрывной, и всякий раз, как миссис Арчер и Джейни останавливались в гостинице Брауна,
135
…мемуары баронессы Бунзен… — опубликованные в 1868 году воспоминания баронессы Фрэнсис фон Бунзен о своем муже, прусском ученом и дипломате Христиане Карле фон Бунзене (1791–1860).
Ньюленд и его жена отнюдь не собирались выполнять это предписание, но миссис Карфрай со своей обычной находчивостью ухитрилась их разыскать и послать им приглашение на обед, и именно это приглашение заставило Мэй Арчер хмурить брови за чаем с булочками.
— Тебе хорошо, Ньюленд, ты ведь их знаешь. А я буду чувствовать себя неловко среди такого множества незнакомых людей. И потом, что мне надеть?
Ньюленд откинулся на спинку стула и с улыбкой посмотрел на жену. Она никогда еще не была так хороша и так похожа на Диану. Казалось, от английской сырости румянец на ее щеках стал еще ярче, девическая жесткость черт смягчилась, а возможно, их согревало сияние счастья, что пробивалось изнутри, как свет из-подо льда.
— Что тебе надеть, дорогая? Разве на прошлой педеле из Парижа не прибыл целый сундук платьев?
— Да, конечно. Я просто не знаю, что полагается надевать. — Она слегка надула губы. — Я ни разу не была на званом обеде в Лондоне и не хочу выглядеть смешной.
Он попытался вывести ее из затруднения.
— Разве англичанки по вечерам одеваются не так, как все?
— Ньюленд! Как ты можешь задавать такие глупые вопросы, если они ходят в театр в старых бальных платьях и без шляп!
— А вдруг они и дома носят бальные платья? Впрочем, к миссис Карфрай и мисс Харл это не относится. Они будут в чепцах — как мама — и в шалях, в очень мягких, пушистых шалях.
— Допустим. Но как будут одеты остальные дамы?
— Не так изысканно, как ты, детка, — отвечал он, недоумевая, откуда у нее вдруг появился присущий Джейни нездоровый интерес к нарядам.
Она со вздохом отодвинула назад свой стул.
— Это очень мило с твоей стороны, Ньюленд, но мне от этого не легче.
Его вдруг осенило.
— Почему бы тебе не надеть свое свадебное платье? По-моему, это было бы вполне уместно.
— Ах, дорогой! Если б только оно было здесь! Но его отправили в Париж переделать к будущей зиме, и Уорт [136] его еще не вернул.
136
Уорт Чарлз Фредерик (1825–1895) — знаменитый английский дамский портной. В 1846 году поселился в Париже и стал законодателем мировой моды.
— Ну что ж, — сказал Арчер, вставая. — Смотри, туман рассеивается. Если мы сейчас помчимся в Национальную галерею, то успеем еще посмотреть картины.
Молодые Арчеры собирались домой после трехмесячного свадебного путешествия, впечатления которого Мэй в письмах к подругам расплывчато определила словом «блаженство».
На итальянские озера они так и не поехали — Арчер по здравом размышлении решил, что не может представить себе жену на фоне этого пейзажа. Она же (проведя месяц в обществе парижских модных портних) предпочитала в июле полазать по горам, а в августе поплавать. Этот план был пунктуально выполнен — июль они провели в Интерлакене и Гриндельвальде, [137] а август — на Нормандском побережье, в маленьком местечке под названием Этрета, [138] которое им рекомендовали как экзотическое и тихое. В горах Арчер иногда показывал в сторону юга и говорил: «Там Италия», а Мэй, весело улыбаясь, отвечала:
137
Интерлакен и Гриндельвальд — курорты в Швейцарии.
138
Этрета — небольшой курорт с минеральными водами в 18 милях от Гавра.
«Хорошо бы съездить туда будущей зимой, но ведь тебе придется быть в Нью-Йорке».
В сущности, путешествовать нравилось Мэй даже меньше, чем он ожидал. После того как все туалеты были заказаны, она стала рассматривать их путешествие просто как возможность погулять, покататься
верхом, поплавать и испытать свои силы в новой увлекательной игре лаун-теннис, и, когда молодожены наконец возвратились в Лондон (где им предстояло провести две недели, пока закажет себе костюмы он), Мэй больше не пыталась скрыть нетерпение, с которым ожидала дня отплытия.В Лондоне Мэй интересовалась только театрами и лавками. Впрочем, театры она нашла менее увлекательными, чем парижские кафе-шантаны под сенью цветущих каштанов на Елисейских полях, где она испытала неведомые дотоле ощущения, рассматривая с террасы ресторана сидящих внизу «кокоток» и слушая в переводе мужа куплеты, которые он не счел чересчур фривольными для ушей новобрачной.
Арчер вернулся ко всем унаследованным им старинным понятиям о браке. Гораздо легче придерживаться обычаев и обходиться с Мэй так, как все их друзья обходятся со своими женами, нежели пытаться осуществить на практике теории, с которыми он носился во время своей вольготной холостяцкой жизни. Нет смысла пытаться эмансипировать жену, которая вовсе не подозревает, что она не свободна; к тому же он давно понял: мнимая свобода нужна Мэй лишь затем, чтоб возложить ее на алтарь супружеской любви. Не униженно — это никогда не позволит ей чувство собственного достоинства; более того, возможно, даже настанет день (что однажды уже и произошло), когда она найдет в себе силы взять этот дар назад, если сочтет, что поступает так ради его же блага. Однако ее понятия о замужестве были настолько простыми, что подобную критическую ситуацию могли вызвать лишь открытые оскорбления с его стороны, но глубина ее чувства к нему совершенно это исключала. Арчер знал — что бы ни случилось, Мэй всегда останется верной, мужественной и незлопамятной, и это требовало от него тех же добродетелей.
Все это способствовало его возвращению к прежнему образу мыслей. Если бы простота Мэй была простотой ограниченности, он бы возмутился и восстал, но коль скоотличались таким же благородством, что и черты ее лица, она превратилась в ангела-хранителя всех его старых святынь и традиций.
Эти качества, хотя и делали ее такой приятной и покладистой спутницей, едва ли могли оживить заграничное путешествие, но он сразу увидел, как они выигрывают в естественной для них обстановке. Арчер не опасался их гнета: его артистическая и интеллектуальная жизнь и раньше протекала за пределами домашнего круга, а в его пределах он не предвидел ничего мелкого и давящего — возвращаясь к жене, он никогда не будет напоминать человека, который входит в душную комнату после прогулки. А когда у них появятся дети, пустоты в жизни их обоих естественно заполнятся.
Такие мысли бродили у него в голове во время их долгой, медленной поездки из Мэйфера в Саут-Кенсингтон, [139] где жили миссис Карфрай и ее сестра. Арчер тоже предпочел бы избежать гостеприимства приятельниц матери — согласно семейному обычаю, он всегда путешествовал как любитель достопримечательностей и сторонний наблюдатель, делая вид, будто не замечает присутствия себе подобных. Один лишь только раз, по окончании Гарварда, он провел несколько недель во Флоренции в компании эксцентричных европеизированных американцев, танцуя ночи напролет с титулованными дамами во дворцах и проводя дни за карточным столом с повесами и денди в модных великосветских клубах, но все это веселье казалось ему таким же нереальным, как карнавал. Эти эксцентричные космополитические женщины, погруженные в сложные любовные интриги, о которых им непременно нужно было рассказывать всем и каждому, эти блестящие молодые офицеры и пожилые остряки с крашеными волосами — предметы их любви или наперсники — разительно отличались от людей, среди которых Арчер вырос, и так напоминали дорогие и скверно пахнущие экзотические тепличные цветы, что не могли долго занимать его воображение. О том, чтобы ввести жену в подобную среду, не могло быть и речи, а на протяжении всего путешествия его общества никто другой особенно не домогался.
139
Мэйфер, Саут-Кенсингтон — районы Лондона.
Вскоре по приезде в Лондон он встретил герцога Сент-Острей, который тотчас же его узнал и радушно пригласил к себе, но, разумеется, ни один благовоспитанный американец не счел бы необходимым принять подобное приглашение, и больше они не виделись. Они даже ухитрились избежать встречи с тетушкой Мэй — женой английского банкира. Та, правда, еще не приехала из своего йоркширского поместья— вернее, они нарочно отложили свой визит в Лондон до осени, чтобы, явившись в разгар сезона, не дать повода этим незнакомым родственникам обвинить их в навязчивости и бестактности.
— Наверное, у миссис Карфрай никого не будет: в это время года Лондон — сущая пустыня, а ты слишком нарядилась, — сказал Арчер жене, которая сидела рядом с ним в двуколке и была так безукоризненно прекрасна в подбитом лебяжьим пухом небесно-голубом плаще, что казалось просто бесчеловечным подвергать ее действию лондонской копоти.
— Пусть не думают, что мы одеваемся как дикари, — отвечала она с презрением, которому могла бы позавидовать сама Покахонтас, [140] и Арчер еще раз подивился религиозному пылу, с каким даже чуждые всякой суетности американки поклоняются своему божеству — одежде.
140
Покахонтас (1595–1617) — дочь индейского вождя, помогавшая колонистам в Виргинии. Впоследствии вышла замуж за англичанина Джона Ролфа и умерла в Англии.