Избранное

Его прервал резкий телефонный звонок. Лицо Оппермана выразило надежду, он взял трубку. Пьёлле согнулся, слушая разговор и строя смешные гримасы Ливе.

— О! — сказал Опперман. — Нет! Абсолютно! Что вы говорить? Мертвая? Нет, не мертвая? Почти? Не может быть? Это обычный истерия — и ничего другое. Что? Доктор? Да, я прийти. Я прийти, сказал я.

Он бросил трубку, повернулся к Пьёлле и закричал вне себя:

— Исчезать! Исчезать! Моя жена умирать! Лива ждать здесь. Исчезать сразу, Шиббю! Время нет для болтовня!

Пьёлле поднялся.

— Твоя жена при смерти? — спросил он в замешательстве и схватился за голову.

— Да, — жалобно подтвердил Опперман. — А ты ходить здесь и… и!..

— Но кто же мог знать?

У Пьёлле глаза вдруг стали пустыми. Нижняя губа вяло отвисла.

— Я все время говорить это! — Опперман топнул ногой.

— Извини, пожалуйста. — Пьёлле повернулся к Ливе: — А как быть с ней? Проводить ее домой?

— Нет, Лива пойти со мной! — Опперман нетерпеливо ткнул Пьёлле в спину. — Она помогать мне! Она помогать горничная! Она хорошая сестра милосердия! Она хорошо шить, она может шить саван!

Пьёлле в ужасе смотрел на Оппермана.

— Боже милостивый, — проговорил он.

— Да, ужасный несчастье! — говорил Опперман, помогая Пьёлле надеть пальто. Он высморкался и всхлипнул: — Ужасно! Теперь я быть совсем один.

Пьёлле сочувственно пожал ему руку и бросил грустный взгляд на Ливу.

Опперман поспешил на виллу. В дверях он встретил доктора Тённесена.

— О доктор! — задыхаясь, спросил он. — Плохо?

— Да, очень плохо, Опперман. Она без сознания. Сердце. Я пришлю сестру, она подежурит около нее ночью.

— О, бедный, бедный! — Глаза Оппермана были полны слез. — Прощайте, доктор, большой спасибо.

Доктор испытующе смотрел на Оппермана. Да, слезы были настоящие. Он хотел было что-то сказать, но отказался от этой мысли и исчез не прощаясь.

Опперман нашел Аманду. Он не вытирал слез.

— О, я не могу видеть ее умирать, — сказал он. — Я пойти и запереться один в горе! Ох!

Аманда презрительно фыркнула и ничего не ответила.

Когда Опперман немного спустя вернулся в контору, Лива заснула. Она слегка храпела, волосы были в беспорядке, над вырезом платья на шее виднелась маленькая коричневая родинка.

Опперман расстегнул лиф ее платья, снял с девушки туфли и чулки, в диком безумии целовал лицо, тело, чуть загрубевшую кожу на коленях, покрытые пушком ноги. Она потянулась во сне, устало и доверчиво вздохнула, вокруг ее рта играла улыбка.

Он потушил свет.

В ту же минуту позвонил телефон. Проклятие! Он не брал трубки. Может же человек не быть дома. Хотя… вдруг это Аманда или доктор! Он схватил трубку и жалобным голосом произнес:

— Да?

Звонил судья.

— Лива Бергхаммер здесь?

— О, она, — сказал Опперман, — нет, она не здесь.

— А она была у вас?

Опперман немного помолчал, но тут ложь не поможет.

— Да, она быть здесь недавно, вместе с Шиббю, но они уйти… потому что моя жена умирать!

— Вот как, — сказал судья. — Очень жаль… Но… но с Ливой Бергхаммер что-то случилось, мы ее разыскиваем, у нее, по-видимому, ум помутился. Не заметили ли вы в ней чего-нибудь странного? Чего она от вас хотела?

— Просить свое старое место, — ответил Опперман. — И получить его, Лива ведь работящая, разумная человек!.. Нет, ничего странного не заметить. Да, она ушла с Шиббю! О, не стоит. Надеяться, она… Вы… До свидания!

Опперман оставил трубку на столе. Проклятие, голос у него так дрожал, но ведь это не удивительно, когда жена…

Он сделал глоток из бутылки с ликером. Потом осторожно лег на диван. Действовать надо быстро. Лива всхлипнула и потянулась во сне.

— Дорогая, дорогая, — тихо сказал он. — Ты у меня… Я люблю тебя… Я люблю тебя!..

Вздохнув, она улеглась поудобнее в его объятиях и прошептала:

— Вот так… так…

Голова у Оппермана кружилась. Огненные мухи носились в воздухе.

— Ну! — прошептал он. — Теперь ты надо уходить, Лива! Слышишь! Вставать!

Он вскочил с дивана и засвистал какую-то мелодию, быстро обдумывая положение. Скорее! Скорее! Ее нужно одеть как следует и выдворить отсюда через заднюю дверь в подвале.

— Ну будь же умница! Вот так! Рюмочка ликер! Ах! Тихо же, ты!

Лива смеялась громко и беззаботно. Слава богу, она еще не в своем уме.

— Знаешь что, — сказала она. — Я сатана. Да, честно говоря, я почти в этом уверена. — И снова клохчущий смех. — И ты сатана, Пьёлле, да? И ты, Симон… Ах, перестань притворяться, я же знаю, какие вы все, ведь вы теперь все женаты на мне, вы от этого не отвертитесь. Что скажут люди, когда узнают? Все эти мудрые девы! Нет. Оставь меня в покое… Я же могу лежать в своей постели, если хочу, Магдалена! Или нам снова нужно идти в город?

— Да, — подхватил Опперман, — мы нужно город! Пойдем!

Опперман вспотел. Его чуть не до слез разозлили туфли Ливы, пара дешевых грубых туфель, которые явно были ей малы. Новые туфли. Дешевое позолоченное дерьмо от Масы Хансен, купленное через Спэржена Ольсена, который теперь тоже ударился в спекуляцию обувью.

— Надевай их сама! — грубо сказал он, шлепая Ливу свободной рукой по голени.

— У тебя осталось еще дягилевое вино, Магдалена? — спросила Лива.

— Заткнись! — Опперман не мог найти бутылку в темноте, рюмка упала на пол, разбилась. Жужжала на столе телефонная трубка. Лива зевнула и потянулась:

— А-а! — Но вдруг поднялась, как будто твердо решив уйти.

Опперман с облегчением вздохнул. Принес ее пальто. Теперь в подвал, в бомбоубежище, и вон!..

Лива внезапно запела:

Кричат пророки — плоть есть тлен, за каждым смерть идет…

Опперман крепко стиснул ей руки:

— Замолчать!

— Ах, эти лестницы… эти лестницы! — смеялась Лива, высоко поднимая ноги, как будто все еще спускалась вниз, хотя уже шла по гладкому полу бомбоубежища.

Они стояли у выходной двери.

— Теперь тихо, — умолял Опперман.

— Теперь тихо! — шепотом повторила Лива и, смеясь, дернула его за рукав.

Опперман приоткрыл дверь и выглянул наружу. Мимо шли два солдата, они пели, перебивая друг друга, и явно были навеселе.

Лучше подождать, когда они пройдут. Вот так.