Избранное

Он помог Сириусу слезть со стола и, все еще дрожа от возбуждения, осмотрел его щеку.

— Тут просто неглубокая царапина, — констатировал он с облегчением, уселся обессиленный на пол, провел рукой по своим серебристым бачкам и со вздохом продолжал:

— Господи помилуй. Да, Сириус, конечно, лучше тебе уйти, а то я рано или поздно изобью тебя до полусмерти, а ты ведь даже сдачи никогда не даешь — тут про тебя худого не скажешь. Ну хорошо, но что ж ты, бедняга, делать-то будешь? С твоей нищетой и дьявольской ленью ты же пропадешь!

Сириус улыбнулся и просительно сказал:

— Я буду писать, Мак Бетт, буду сочинять!

На это старому мастеру нечего было ответить. Он только бросил на Сириуса недоуменный взгляд, в котором сквозили и жалость и насмешка.

Между тем у Сириуса был свой план. Он хотел открыть школу для детей, наподобие той, которую держала фрекен Ламм. Три дня он гонялся по городу в поисках учеников и подходящего помещения. И то и другое найти оказалось труднее, чем он предполагал. Во время своих безуспешных скитаний по весеннему городу он опять натолкнулся на Мак Бетта, который со вздохом взял его за лацкан и предложил вернуться на прежнюю работу. Сириус, поблагодарив, отклонил предложение мастера и посвятил его в свой план.

— Пойдем-ка ко мне, чего-нибудь перекусим, — сказал Мак Бетт, — кажется, у меня есть неплохая идея.

Идея заключалась в том, чтобы Сириус устроил свою школу в задней комнате багетной лавчонки Мак Бетта. Платить за это не нужно, но Сириус должен будет по утрам обслуживать посетителей лавочки.

— Как раз получится экономия на жалованье этой дурехи, что сейчас у меня продавщицей, — сказал Мак Бетт. И ободряюще добавил: — Управишься без труда, покупателей приходит, к сожалению, немного, а в деле ты как-никак понаторел.

Сириус с благодарностью принял это предложение. За следующую неделю ему посчастливилось набрать четырех учеников. Это были его племянник Орфей, сын могильщика Петер, адвентистский сынок Эмануэль Самсонсен и еще Юлия Янниксен. Юлии, дочери кузнеца Янниксена, было уже пятнадцать лет. Притом она и для своего возраста была непомерно крупной, зато в духовном своем развитии несколько отставала.

Окно задней комнаты Мак Бетта выходило в сад кузнеца Янниксена. Вид был чудесный, особенно теперь, когда все распускалось, однако довольно скоро обнаружилось, что соседство с кузнецом весьма неблагоприятно влияет на школьные занятия. Первые два дня все шло прекрасно, мальчишки были любознательны и сметливы, девочка соображала туговато, но благодаря своему возрастному превосходству кое-как поспевала за ними, а посетители багетной лавочки тоже не доставляли особых хлопот. Вид цветущих кустов смородины в саду у кузнеца веселил душу.

Третий день — это была суббота — тоже начался ярким солнцем, птичьим щебетом и радостным настроением. В кузнице было тихо, к кузнецу Янниксену пришел гость, учитель танцев Линненсков. Они были друзья и любили вместе проводить время, играя за домом в кегли. Но около полудня кузнец вдруг показался в саду с бутылкой в руке, в сопровождении учителя танцев. Оба уже заметно подгуляли. С вопиющей бесцеремонностью они расположились прямо посреди клумбы с фиолетовыми крокусами и начали пить за здоровье друг друга. Немного погодя кузнец затянул песню. Сириус запретил своим ученикам выглядывать в окно и пытался громкой речью и стуком линейки заглушить пение кузнеца, принимавшее все более разнузданный характер.

Однако же ни дети, ни учитель не могли удержаться, чтобы время от времени не взглянуть в окно. Кузнец Янниксен был огромный, грубого сложения, волосатый мужчина. У него были усы кайзера Франца-Иосифа и черная пробоина посреди лба. Учитель танцев был маленький, чахлый человечек с выпуклыми рыбьими глазами, срезанным подбородком и обвислыми усами.

Юлия тяжело вздохнула. Видно было, что она вот-вот расплачется.

— Ой! — сказала она вдруг. — Отец уже пляшет!

Сириус подошел к окну. Кузнец и вправду пустился в пляс. Здоровенный детина дико и неуклюже подпрыгивал, вертелся на месте, размахивал громадными ручищами, топал и ревел. Это был знаменитый одиночный танецкузнеца — Сириусу он был хорошо знаком по веселым вечерам в «Дельфине», — своеобразная демонстрация силы и мощи, потребность в которой неизменно возникала у Янниксена на определенной стадии опьянения. Учитель танцев сидел и колотил одной пустой бутылкой о другую, что должно было изображать музыку. Но что это? Кузнец наклоняется к Линненскову, поднимает его на воздух, раскачивает на руках, как грудного младенца, и… швыряет в один из разросшихся смородиновых кустов.

— О господи! — воскликнул Сириус. — Они же все кусты переломают!

— Кузнец — он такой, — деловито сообщил могильщиков Петер. — Он, как напьется, все перекорежит.

— Ой, вон мама идет! — крикнула Юлия и закусила себе пальцы.

Сириус вздохнул. И в самом деле, в поле зрения появилась фру Янниксен. Она была крупная и чернявая, как муж, круглые глаза ее выражали мрачную решимость и целеустремленность.

— А ну-ка, Юлия, — строго сказал Сириус, — хватит тебе смотреть, садись и занимайся делом!

Сириус и сам отошел от окна и стал за кафедру, которой служила ему оклеенная обоями крышка упаковочного ящика. Юлия сидела и сконфуженно хихикала. В лавке послышались голоса, и Сириусу пришлось выйти. Когда он вернулся, дети, разумеется, стояли у окна. Юлия заливалась слезами.

— Сейчас же по местам! — скомандовал Сириус. Но дети и не думали выполнять приказ.

— Она убила кузнеца насмерть, — глуховатым голосом сообщил могильщиков Петер.

— Что-что? — взволновался Сириус.

Да нет, слава богу, это было не так. Правда, кузнец опрокинулся навзничь на цветочную клумбу. Но он был жив, он лежал и тихонько подвывал не то от боли, не то от радости, а может, просто оттого, что был пьян. Жена его пыталась извлечь учителя танцев из густого переплетения красных цветочных гроздьев и круглых невинных листочков смородины. У Линпенскова было на лице несколько ссадин и кровоточащая трещина в уголке рта.

— Нет, это уж слишком, честное слово! — сказал Сириус, сокрушенно прищелкивая языком. Он стоял, прижимая к себе толстуху Юлию и поглаживая ее по щеке своей худой рукой. — Ну, перестань же реветь, слышишь, слезами горю не поможешь!

Немного погодя он был уже в саду. Кузнец по-прежнему лежал и мычал. Линненсков тоже жалобно постанывал. В его одежде и волосах запутались смородиновые цветы, с усов капала кровь, срывающимся, будто покаянным голосом он напевал:

Из всех весны цветов младых, И нежных и прекрасных, Один милей мне Всех других…

Фру Янниксен подошла и влажной тряпкой вытерла ему лицо. Сириус взял его под руку и повел домой.

Дом Линненскова был, как всегда, полон женщин, у него было семь дочерей, но, кроме них, здесь находились девицы Скиббю и другие дамы, на столе стояли золоченые чашки, похоже, общество собралось на шоколад. Линненсков цеплялся за Сириуса и тянул его за собой, но дамы пришли в совершенное неистовство, с негодующим и оскорбленным видом они накинулись на бедного Сириуса, дескать, сам пьянчуга да еще и других вводит в соблазн, и все его попытки оправдаться были безжалостно отметены. Маленький учитель танцев вопреки сопротивлению исчез в ворохе юбок и рукавов с пуфами, и дверь демонстративно захлопнулась.

Сириус отпустил детей домой. Мальчишки тотчас бросились наутек, а Юлия осталась, она уже не плакала, но продолжала судорожно всхлипывать.

— Тебе не хочется домой, да? — участливо спросил Сириус. — Ну-ну, сядь, посиди здесь, пока Мак Бетт не вернется.

Сам он расположился за своей кафедрой. Он достал карандаш и стал сочинять стихи. Время от времени он вставал, прохаживался по комнате и заглядывал в лавку. Стихи эти давно уже смутно вырисовывались у него в голове. А теперь вдруг вылились сами собой. Стихи о свежей листве, россыпях цветов и сиянии солнца, о весне, которая будто чудом срывает с души обветшалые покровы скорбей и тревог и готовит ей живительное омовение. Странно, что таким стихам суждено было родиться в сумятице этого дня.