Избранное

Попав в нужду и откопав те самые драгоценности, графская семья вознамерилась было продать их, но вскоре, при осмотре первой же вещи, выяснилось, что это подделка. Правда, подделка незаурядная, выполненная необычайно искусно. В тяжелой золотой цепи действительно было сколько-то золота, но так мало, что не оправдало бы расходов по выплавке. Брильянтовые украшения были заменены не простым фабричным стеклом, а каким-то полудрагоценным камнем, но столь низко ценимым, что он даже не значился ни в одном прейскуранте. Подобной же подделкой оказалась вторая, третья и десятая драгоценность, извлеченная для продажи, и в конечном итоге весь гарнитур.

Предыстория событий такова: еще в год празднования тысячелетия (в великую эпоху вторичного всевенгерского процветания) [105] семья модернизировала свои драгоценности. Тогда это было своего рода модой и шло в ногу с модернизацией отопительной системы в усадьбах. Средневековые броши и цепи сменили новомодные сабельные рукоятки, шпоры, ожерелья и диадемы в стиле сецессион. Некая крупная венская фирма разослала агентов по усадьбам и вызвала своего рода страсть модернизации, поветрие, охватившее чуть ли не всю страну; вдохнула веяние новых времен в самую консервативную область коммерции. В те годы звание «поставщик двора» еще имело вес.

105

В 1896 году; 896 год считается датой обретения венграми родины.

Излишне говорить, что весь этот консорциум «придворных поставщиков» время от времени снова скупал сбытые ими же драгоценности, учитывая скромный спрос в данной отрасли коммерции, ибо кому в Европе XX века могли понадобиться золотые шпоры в стиле сецессион, разукрашенный бирюзой султан из перьев цапли в style de nouille [106] или усыпанная сапфирами цепочка для ментика? Предусмотрительная фирма учредила особое — на любые сроки — страхование своих драгоценностей (известных на международных аукционах как ungarischer Schmuck [107] ) и притом от имени одной из самых влиятельных страховых компаний Австро-Венгерской монархии.

106

Разновидность стиля модерн (конец XIX в.), характерная повторяющимися округлыми декоративными формами.

107

Венгерские драгоценности (нем.).

А каким образом? Впрочем, это было бы слишком — распутывать целый клубок событий вековой давности! Удовольствуемся своей нитью и обрежем все посторонние. И то будет много.

Не меньшей неожиданностью для венгерского аристократического общества обернулось дело с отечественными и заграничными банковскими вкладами, свои сюрпризы таились и в связях его с верхушкой крупной промышленной буржуазии и биржевыми магнатами, с так называемой финансовой аристократией. Ну, да оставим и на сей раз в покое отдаленные нити. Подобные гнусности… Нет, мое чуткое к нюансам перо противится столь безапелляционным суждениям. (Еще весной 1945 года, взобравшись на один из холмов, образованных руинами дома, холмов, которые тогда возвышались на улицах Будапешта, кого узрел я карабкающимся по противоположному склону с новехоньким альпенштоком в руке, отчего и рюкзак за его спиной на первый взгляд вызывал ассоциации не с нищетой и ужасами, а с покрытыми снегом вершинами и счастьем блуждания в горах? Я увидел одного из богатейших трансильванских магнатов. Намеренно возвратив ему рукопожатие, которым он, видимо, по рассеянности, удостоил меня два года назад, и присовокупив к рукопожатию сигарету — в качестве процентов, — я завязал с ним беседу, давая ему возможность насладиться никотином. Он не жаловался. Лишь когда мой взгляд упал на обтрепанную, утратившую шнуровку шубу магната и никак не идущую к ней по стилю, но из-за поношенности все же подходящую к случаю простую меховую шапку — лишь тогда он сказал, как бы в оправдание: распоследний его кучер гораздо человечнее объединенного совета влиятельнейших банкиров мира. У меня готово было сорваться с языка утешение, что тут нечему удивляться: ведь бесчеловечность взаимоотношений в обреченном на отмирание капиталистическом обществе, между прочим, давно известна марксистской науке. Но я промолчал, а потом, прежде чем расстаться навеки, спустившись он по одну, а я по другую сторону холма, словно символического водораздела, я сунул ему в руку оставшуюся пачку сигарет.)

Нельзя сказать, что предала или из низменных человеческих побуждений покинула верхушка буржуазии — и вообще буржуазия — нашу аристократию. Нередко и сама история творит низости, да и как ей удержаться, особенно если она закусила удила.

Английская и французская знать, как только ходом истории она ставилась в критическое положение, ценой больших или меньших уступок устраивала себе вливание буржуазных кровей. С венгерской земельной аристократией произошло иное. Она оказалась уже настолько изжившей себя, настолько внеисторической, что даже гитлеризм не имел на нее никаких видов. Более того, он намерен был попросту смести ее, чтоб заполучить для целей своей расистской экспансии огромные, относительно малозаселенные степные просторы. Для этой акции у гитлеризма имелся наготове и соответствующий предлог, а именно: упомянутая земельная аристократия настроена проанглийски, в результате многочисленных браков тесно сроднилась с финансовой плутократией еврейского происхождения и не является, таким образом, чисто арийской. Когда советские танки появились в Карпатах, у крупной буржуазии, состоявшей в коалиции с венгерской аристократией, практически не оставалось власти.

Она бежала — когда еще можно было бежать — на Запад или оказывалась в положении узника, обреченного на гибель. Отчего же не бежали аристократы? С немцами, с гитлеровцами — в кромешный ад их последних дней? Аристократы не предугадали вовремя крушения всего мирового порядка. Да и земельные владения труднее перевести на заграничный счет, нежели банковский вклад. Это принято формулировать так: «Земля привязывает к месту».

Даже в Будапешт они не могли бежать, потому что сами будапештцы, кто сумел, бежали в провинцию от бомбежек и осады.

И вот в итоге аристократы оказались поставленными лицом к лицу с народом.

Так сложилась, пожалуй, дотоле небывалая историческая ситуация, даже самою своей абсурдностью возрождающая справедливость, то есть, иными словами, сложились на редкость поучительные общественные отношения. Венгерская аристократия в течение многих столетий испытывала истерический страх перед тем слоем, которому была обязана собственным благополучием и самой своей баснословной исключительностью, перед теми, кого она заставляла трудиться в своих имениях. Ее страх был вполне обоснован, ибо этот общественный слой аристократия угнетала с жестокостью, о какой ныне можно прочесть только в легендах и сказаниях, выжимала из него все соки, нещадно унижала его. Больше, чем некогда крепостных. Такое не проходит безнаказанно. Слов «граф» с вступлением в литературу Эндре Ади [108] будило в каждом думающем венгре два инстинктивных желания: сплюнуть и бросить соломенный факел. С этим духовным рефлексом у нас в стране выросло целое поколение интеллигенции — то самое поколение, которое, как и всюду в Европе, составлялось уже не из дворянских отпрысков, а было по преимуществу крестьянского или рабочего корня. Наша взыскательная литература — под бронею своей взыскательности — таила приверженность к народной теме: поджоги замков, воскрешение процесса Дожи, то есть возвеличение сожженного на железном троне, гимн многим мученикам, посаженным на кол.

108

Ади, Эндре (1877–1919) — венгерский поэт; в своем творчестве — предвестник венгерской революции 1918–1919 гг.

Все эти настроения дошли до крестьян.

И тогда по стране раскатом грома прокатилась могучая сила, которая сорвала запоры с самых тяжелых ворот замков и лишила их обладателей оружия, казалось пригодного к любому случаю.

Тех знатных господ, что больше не пользовались правом первой ночи, ибо могли пользоваться своим правом в другой, более удобной и утонченной форме, сила эта выставила — в чем мать родила — перед толпой их слуг, третируемых, как в средневековье, но просвещенных в духе века нынешнего.

И не просто бросила их в толпу, но и ткнула в них пальцем: вот они, делайте с ними что угодно!

— Отцу не терпится узнать ваше мнение о теперешней ситуации, — доверительно сообщила мне молодая графиня.

Я не ответил. Именно потому, что слишком много мыслей пробудилось во мне.

3

Мы тронулись с пусты спозаранку, чтобы избежать самого пекла. Миновав выгон, мы прошли через посадки акаций — во времена моего детства их называли «охотничий парк», — а затем углубились в сосновую рощицу, тоже посаженную. Изготовившееся к жаркой схватке солнце слало сквозь деревья пока что косые, но уже слепящие стрелы лучей. Мы были по-летнему легко одеты. Тень заставляла зябко вздрагивать, на открытом месте лучи солнца обжигали кожу. Знакомые лесные запахи — всё, как в прошлом. К тому же день был воскресный, и это чувствовалось даже здесь, среди зелени. Праздничное, как и встарь, воскресенье.

Через цепь невысоких холмов мы вышли к просторной, в несколько километров, речной долине: по одну ее сторону — Шио, по другую — Шарвиз плавно текут бок о бок, рукав к рукаву, перемигиваясь плесами от Мезёфёльда до низин Шаркёза. Изобильная, словно райские кущи, перемежающаяся тучными нивами плодородная сторона. Вздымаясь вверх в таинственных токах чистого, напоенного влагой воздуха, даже сюда, в лесную глушь, долетают из шести-семи отдаленных сел ранние колокольные перезвоны, чтобы слиться здесь воедино, в этом точно бы уготованном им заветном краю. Все они — добрые старые знакомые моего детства.

— К первой обедне, в Борьяде.

И — не прошло минуты — вплетаясь в более ранние звоны, подобно тому, как девушки вплетают в косы прядь за прядью:

— В Бикаче зазвонили. А теперь в Богарде.

— Забавные здесь названия сел! Борьяд, Какошд, Тинод, Агард! Вы не обращали внимания? Даже Тевел есть [109] . Словно в одном селе держали только петухов, в другом — борзых или верблюдов.

Графиня была в хорошем настроении. Прогулка доставляла ей удовольствие. Встретив канавку, даже довольно широкую, она, не задумываясь, перепрыгивала через нее. Женщине было лет тридцать, может быть с небольшим.

109

Названия сел переводятся как Телушкино, Петухово, Волово, Борзово, Верблюжье.