Избранное

в сапоге вытолкнула наружу веревочную лестницу, и по ней один за

другим спустились два офицера в английских, табачного цвета, костюмах.

Один сунул в рот трубку и подбоченился, прокаркав что-то на незнакомом

языке. Другому подали через дверцу маузер и гранату, он отошел от

вагона и...

Богуш!.. Я чуть не вскрикнул от изумления. Приподнявшись на

локтях, я посмотрел еще раз. Он, конечно он! Сытая, разъевшаяся

рожа... Вот ты где, подлая душонка, вот ты как... Я осторожно,

упершись лбом в землю, вытянул из кобуры наган.

Богуш что-то сказал англичанину и пошел крадучись осматривать

путь за поворотом.

– Стой, бандит!
– взревел я, вскочив на ноги, и выстрелил.

Он отпрянул назад и закрылся локтем.

– Куда, шкура, предатель! Жмеринку захотел?

Я стрелял, сгоряча не попадая.

Богуш вдруг оскалил зубы и, размахнувшись, метнул в меня гранату.

Я успел отскочить за телеграфный столб, граната пролетела мимо и

грохнула в стороне.

Что делать? Я, прячась за столбом, начал наводить наган, чтобы

сразу выстрелить. Привстал на цыпочки и увидел фуражку Богуша: он

стоит, не шелохнется, - видно, потерял меня. Я осторожно подвернул под

ногу камень и стал целиться - прицелился в самую белую офицерскую

кокарду. Плавно спустил курок... Осечка! Ах ты черт!.. Я готов был

разбить наган о столб. Начал взводить снова курок - и тут только

увидел, что в барабане семь пустых гильз: все патроны выстрелены.

Прихватив наган зубами, я стал шарить по карманам. "Хоть бы патрончик

мне, хоть бы один только..." Ни патрона для нагана! Все ружейные.

А Богуш уже увидел меня и теперь стрелял размеренно, не торопясь,

выпуская из своего маузера пулю за пулей. Пули щелкали в столб или со

свистом пролетали мимо самых моих ушей.

Вдруг загремела и стала поворачиваться башня на бронепоезде.

"Пушку на меня наводят!" Я припал к земле и быстро отполз к Никифору.

Никифор лежал в траве ни жив ни мертв.

Я рванул его за рукав:

– Бежим!

Он начал торопливо отключать аппарат.

– Стой, обожди! - Я оттолкнул его, схватил трубку: - Федорчук,

эй, Федорчук!..

В это время с бронепоезда стегнул пулемет. Мы оба прижались к

земле, и пули веером пошли поверху, не доставая нас. Ха-ха, ничего у

них не выходит!

– Ослы, дурачье! - закричал я, чтобы подразнить английских

наймитов.
– Ау, мы здесь, за откосом! Ай да башенный бронепоезд, двоих

безоружных людей не взять!

В ответ послышались ругательства.

Никифор схватил меня за руку:

– Они сюда лезут!

– Лезут? Хорошо! Федорчук! - крикнул я в телефонную трубку. -

Живо, беглый огонь, прицел - пятьдесят девять...

– Девяносто пять у меня записано, - забормотал матрос, - цель

номер два. Ты наоборот говоришь! Ведь так по наблюдательному...

– Без разговоров! Цель номер два здесь. Десять снарядов, огонь!

–

Я подхватил аппарат, оборвал провода.
– Бежим, Никифор!

И мы без оглядки бросились бежать.

– Скорее, скорее, Никифор!

С ревом навстречу нам шел снаряд.

– Ложись!
– крикнул я, падая ничком. Мы распластались и замерли.

Страшный грохот...

Колыхнулась земля, и нас обоих забросало комьями. От удара

воздуха у меня хлынула из носу кровь.

Попали в бронепоезд? Нет? Ничего не видно. От дыма стало темно

как ночью.

Снова - как раскат грома - рванул второй снаряд...

– Третий... четвертый... пятый... - считал я, все отползая и

задыхаясь в едком дыму...

x x x

Петлюровцев и англичан отбросили от Жмеринки. Преследуя врага,

наша бригада захватила около сотни пленных, два полевых орудия, восемь

штук английских и французских пулеметов. Весь день после боя

комендантская команда подбирала в районе высоты "46,3" брошенные

винтовки, патроны и даже сапоги. Лихие завоеватели для скорости

улепетывали босиком.

Вся Жмеринка в этот день разукрасилась флагами. На вокзале гремел

духовой оркестр, и огромный обеденный зал, с окнами под потолок, был

полон бойцов и командиров. Столы были уставлены тарелками с супом и

жареным мясом. На некоторых столах даже постланы белые скатерти, а у

буфетной стойки давали каждому подходившему ломтик яблочного мармелада

и по пятку орехов.

Уже и садиться было негде, а в широко распахнутые двери валили и

валили наши загорелые и чумазые фронтовики. На вокзале денег не

спрашивали - ешь, пей вволю!

Я с командой тоже занял место у стола. Ребята, пощупав белую

скатерть, обтерли об нее свои ложки и принялись хлебать суп из тарелок

с гербами. Последним подошел к столу Малюга, причесанный,

подстриженный, прямо из парикмахерской. Он цыкнул на своего

племянника, забрал у него стул и сел рядом со мной, по правую руку.

Матрос прищурился на его приглаженную бороду, потом откинулся на

стуле, посмотрел на него издали и вдруг хлопнул себя по колену: "На

спор иду, что в бригаде нет второй такой бороды! Предлагаю объявить

данную бороду бородой бригадного значения!" Малюга хотел было

обидеться, но все за столом дружно заявили, что от такой бороды только

слава бронепоезду, - и дело обошлось без ссоры.

Кругом на всех столах звенели вилки, ножи. Только и разговоров

было что об удачном бое. В конце зала вдруг захлопали в ладоши, кто-то

пустился в пляс, и оркестр грянул казачка.

Только мы сидели на своем краю стола да помалкивали - нам-то