Избранное

– Ну да... Ну да... - забормотал Федорчук, озираясь.
– У всего

вагона крен. На правый борт... Сдала правая рессора...

Не теряя времени, Федорчук схватил топор и начал забивать под

осевшее колесо орудия клинья-колобашки...

– Богуш!..
– вдруг закричали бойцы.
– Сюда идет!

Я быстро вскинул бинокль. "Да, приближается... Кончать нас

идет..."

– Стой, собака, стой! Гаубица еще стреляет!

Я прыгнул к орудию. Глянул на уровень:

– Есть, пузырек уже на месте!

Дрожащими пальцами я подкручивал винты, стараясь поймать

бронепоезд в центр пересечения нитей на стеклышке. Я чувствовал теплые

ладони Малюги, помогавшего мне навести орудие. Но дым разрывов то и

дело заслонял от меня приближавшийся бронепоезд.

Богуш бил на ходу из всех четырех орудий.

Я делал наводку по его головной башне.

– Трубу снесло на паровозе! - вдруг крикнул кто-то сзади меня, и

в ту же минуту этот голос слился с другим:

– Башню разворотило у пулеметчиков!

У меня дрогнули руки, прицел сбился, и все заплясало перед

глазами...

Собрав все силы, я снова подступил к орудию.

Нет, чувствую, сдаю... Не поймать мне Богуша в крестик нитей...

Я ухватился за колесо орудия, боясь упасть.

– Товарищи!
– закричал я.
– Помогайте! Песню!

– Песню!
– эхом откликнулись бойцы в вагоне.

И затянули нестройно:

Славное море - священный Байкал...

Но в ту же минуту сквозь неуверенные голоса прорвался сипловатый,

но твердый голос матроса и повел за собой хор:

Славное море - священный Байкал

Славный корабль., броневая...

Вот он, в крестике!

Я дернул за шнур. Выстрел. Пламя. Грохот...

И вдруг - полная тишина. Оборвалась пронзительная, терзающая нота

боя.

Эхо песни покатилось через поля и замерло где-то в лесу...

Бойцы с минуту глядели друг на друга, ошеломленные наступившей

тишиной, не соображая, что произошло.

И вдруг в погоревшей, разбитой снарядами траве, где-то совсем

близко, щелкнул кузнечик. Щелкнул - и пустил трель. Эту трель

подхватил другой, третий, и через минуту шумно, весело, на разные лады

застрекотала вся степь.

Бойцы, словно вдруг пробудившись, толпой бросились к орудию,

спеша заглянуть в чудесное стеклышко.

– Ура-а!.. Победа!

Тут одним прыжком подскочил ко мне Малюга и облапил меня, едва не

задушив своей пышной бородой.

Я, как мог, вырывался.

– Нет, не пущу! - гудел старик. У него были слезы на глазах.
–

Обманывал меня, старого, обманывал, и совести нет... Ты - артиллерист,

командир доскональный. Наш красный офицер!

– Да разве?.. Что ты!.. - Грудь у меня стеснило от радостного

сознания: "Вот и сдал экзамен на красного офицера... Как просто это

получилось: сами солдаты приняли экзамен".

Малюга отступил на шаг и посмотрел на меня с укоризной:

– Не обижай старого человека, командир, признавайся, что ты из

артиллеристов! Да этакой стрельбой мы их всех, злыдней, порушим!

– Ясно, порушим, - сказал я, оправляя на себе гимнастерку. Внутри

меня играла каждая струнка. - На то идем! - И я крепко пожал старику

руку.

– Ну, кажись, теперь поладили... - сказал Федорчук, шумно

вздохнув.

Матрос стоял с рупором наготове и давно уже ждал от меня

приказания.

– Тяжел старик, а все ж таки заправил ты ему мозги под фуражку...

Вперед, что ли?

Матрос закричал в рупор:

– Эй, на паровозе! Вперед, беструбная команда!

x x x

Со скрипом, тяжело переваливаясь с борта на борт и усыпая путь

вывороченными из гнезд болтами, гайками, обломками досок и бревен,

наша "Гандзя" двинулась к башенному бронепоезду.

Мы приближались осторожно, с заряженным и наведенным орудием:

подлый и коварный враг был опасен и в своей агонии.

Подъехали. Мои артиллеристы, железнодорожники и пулеметчики враз,

по команде, выпрыгнули с винтовками из вагонов, оцепили умолкнувший

бронепоезд и начали медленно сжимать его в кольцо.

Взглянув на поезд, такой еще грозный в недавнем бою, я невольно

остановился: груда обломков - это было все, что осталось от стального

страшилища!

Наш тяжелый снаряд, как оказалось, угодил в головной двухбашенный

вагон поезда. От броневой крыши до самого основания вагона зияла

огромная пробоина, расчленившая вагон надвое. Стальные листы корпуса,

усеянные заклепками, от взрыва разъехались по швам и висели рваными

лоскутьями.

Через пробоину и распоротые швы я увидел внутри вагона трупы.

Я пошел по цепи своих бойцов, чтобы осмотреть весь поезд. Вот

заграничный паровоз, грузный и неуклюжий в своей броне, как черепаха.

Паровоз стоял, уткнувшись между рельсов; передние колеса зарылись в

землю по самые цилиндры. Видно, своротило его на ходу. Тендер паровоза

был смят в гармошку, на тендере лежал, придавив его всей своей

тяжестью, задний броневой вагон...

Башен на вагонах не было. Похожие теперь на огромные скорлупы,

они валялись в траве. На местах башен торчали только пушки. Пушки

сорвались со своих тумб, - должно быть, от удара при крушении поезда.

На нас в упор глядели из бойниц вагонов пулеметы...

Я придержал своих бойцов, которые в нетерпении напирали со всех

сторон на врага.

– Петлюровские бандюги, сдавайся!
– крикнул я, выступая вперед с

наганом.

Молчание...

– Есть живые? Выходи!
– крикнул я, выждав с минуту.