Избранное

"Я левша, еще слесарем работал левой - и, на беду, левую и

повредило. Нормально действовал на руке только большой палец - я и

принялся его тренировать. Одновременно тренировал мускулы на ладони -

до корней поврежденных пальцев".

По многу часов в день занимался Филиппенко своей рукой - и с

радостью обнаружил, что большой палец крепнет, крепнут и мышцы ладони.

Рискнул - записался на спортивные соревнования.

В зале расположены снаряд за снарядом. Филиппенко сопутствует

удача. И вдруг - канат... Свисает с потолка - а до потолка восемь

метров, и на канате ни одного узла. Тут же судья объявил, что

взбираться к потолку только при помощи рук; притронешься к канату

ногами - будешь снят с соревнования.

Филиппенко преодолел канат. Сам не понимал, что за чудо с ним

произошло...

Его растормошили соперники, - это были сильные спортсмены.

И они же торжественно повели его получать первый приз.

Так Филиппенко раз и навсегда доказал военным медицинским

комиссиям, что его увечье - не увечье, а как бы почетный знак,

свидетельство сильной воли.

В Москве Филиппенко заканчивал военно-воздушную академию. Надо

было выполнить последнее задание. Посадили его бортмехаником на вновь

построенный самолет - первенец нашей бомбардировочной авиации

конструкции А. Н. Туполева.

За руль сел Валерий Павлович Чкалов. Он обычно первым поднимал в

воздух вновь создаваемые, еще не облетанные и подчас таящие в себе

неприятные сюрпризы самолеты...

Набрали высоту...

Но пусть и на этот раз рассказывает сам Филиппенко:

"Вдруг вижу через щель: самолет - камнем вниз. Все внутри у меня

поднялось к горлу... Но мелькнула надежда: "Ведь это же Чкалов, не

допустит он, чтобы мы так враз угробились!" Я за что-то схватился,

чтобы удержаться на месте, кричу другому механику:

– Что происходит?

– Пикируем.

– Да ведь нельзя! Кто же пикирует на бомбардировщике? Есть приказ

главкома - каждому самолету знать свое дело. И не вольничать!

А механик спокойно, с усмешечкой:

– Это же Чкалов..."

После окончания академии Филиппенко работал в авиационном

научно-исследовательском институте.

Вот он куда взлетел, пулеметчик с "Гандзи", - исследователем за

облака!

Между тем почта принесла мне новое письмо.

И опять от пулеметчика. Ему дал мой адрес Филиппенко.

Иван Васильевич Крысько обнаружился в городе Хмельницке,

Винницкой области.

Бывший боец "Гандзи" на заслуженном отдыхе, персональный

пенсионер.

Но Крысько - непоседа. Его можно встретить и на партийном

собрании в колхозе, и на току, и внезапным ревизором у весов на

хлебоприемочном пункте, и в поле, балагуром среди колхозниц...

Если у Ивана Васильевича огорченный вид - это почти наверняка

означает, что в делах района возникли неполадки. Именно в сфере

общественной, но отнюдь не в личной жизни. Со своей "дружиною", Верой

Андреевной, живет он душа в душу. Держатся добрых украинских обычаев.

Например, ежегодно ставят в клетку пару гусей. Вера Андреевна не

признает новогоднего праздничного стола без гуся, причем особым

способом откормленного.

...Итак, передо мной четыре письма: от Кришталя, Печенко,

Филиппенко, Крысько. Есть сведения еще о некоторых товарищах, впрочем,

пока лишь предварительные, требующие подтверждения. А вот обнаружить

следы Басюка не удается... Жив ли он?

Четверо с "Гандзи", со мной - пятеро! Однако мы еще не виделись.

Надо встретиться, но где?

Съедемся к Ивану Васильевичу Крысько, поглядим друг на друга,

посетуем на годы, которые так изменяют людей, что вынуждают боевых

соратников как бы заново знакомиться...

Хмельник был удобен и, так сказать, в оперативном отношении.

Отсюда короткий бросок на автомашине - и мы в областном центре

Подолии, в городе Хмельницком (бывшем Проскурове).

Взволнованный предстоящим путешествием в свою юность - в годы,

которые сделали меня борцом и всю мою жизнь наполнили ощущением

счастья, - садился я в поезд в Ленинграде...

Вот и Украина. Проезжаем станцию Коростень. Разумеется, теперь не

узнать тупичка, в котором одно время располагался в вагонах штаб нашей

44-й дивизии. Вдруг вспомнился Николай Александрович Щорс. Кажется на

станции Жмеринка начдив сделал нам крутую ревизию... Подъезжает к

бронепоезду всадник. Все на нем ладное, как на картинке, - и шинель, и

ремни. Выбрит, аккуратно подстриженная темная бородка.

Мы на бронепоезде насторожились: какое-то начальство. Про Щорса

знал на Украине каждый, и мы гордились тем, что вместе с бригадой

вошли в состав его прославленных войск. Но бронепоезду от рождения еще

и месяца не было; знали комбрига Теслера, а начдива в лицо еще не

видали.

Внезапно из-за спины всадника вынырнул ординарец, конь его перед

стенкой броневагона взвился на дыбы.

– Кто тут командир? Докладайте Щорсу!
– И вскачь обратно.

Я мигом ссадил из пульманов свободных от боевой вахты людей,

построил их, скомандовал "смирно", отдал начдиву рапорт.

Начдив поздоровался, мы более или менее дружно ответили.

Наступила пауза, всегда в таких случаях загадочная.

Щорс поглаживает по холке своего коня и всматривается в нас,

окидывая каждого с ног до головы. Под изучающим его взглядом бойцы

даже шевелиться начали, как от щекотки.

А лицо у начдива все более недоумевающее. Все строже становится