Избранное

оббежит по тропочке другой поезд, который перед ним на линии торчит.

На то и сидит диспетчер за своим столом, чтобы прокладывать

каждому поезду путь.

Лист разграфленной бумаги да карандаш - вот и все, что нужно

диспетчеру. Еще ему нужно, чтобы кругом тишина была. Дверь плотно

закрыта, и форточка тоже - чтобы ни свистка, ни гудка, ни крика.

Я так даже и штору у себя на окне опускаю - чтобы перед глазами

поезда не мелькали. Сяду за свой стол, разложу лист бумаги в клеточку

– по-нашему, график, - отточу карандаш поострее и начинаю управлять

поездами.

II

Я не один в комнате нахожусь. Нас двое работает. Я, диспетчер, и

мой помощник - громкоговоритель. Я за столом сижу, а громкоговоритель

на краешке стола передо мной на одной ножке стоит. Стоит и докладывает

мне:

– Сто сорок третий в Рябово. Три минуты опоздания. Двадцать

седьмой идет в свое время.

Доложит мне помощник - и мое распоряжение по станции передает.

Слева от меня, вот так вот, шкатулка стоит, название ей селектор.

Шкатулка с ключами. Девятнадцать станций у меня на участке - и

девятнадцать ключей на шкатулке. Повернешь ключ - сразу станция тебе и

откликнется. Повернешь рябовский ключ - громкоговоритель сразу и

рявкнет:

– У селектора Рябово!

Будто не на линии Рябово, не за пятьдесят километров, а тут же, в

шкатулке.

– Рябово? - спрашиваю. - Так уберите сто сорок третий на

запасный. Пропустить двадцать седьмой.

– Понято, - отвечает громкоговоритель.

"Да" и "нет" у нас не говорят. У нас говорят: "Понято".

Отчетливее это слово у громкоговорителя получается.

Выключил Рябово и другой ключ повертываю:

– Любань? Семьдесят первому воды набрать. На очереди к вам

шестьсот сорок пятый.

– Понято, воды набрать...

– Навалочная, почему цистерны из-под нефти держите? Отправить

немедленно.

– Понято! Понято! - выкрикивает громкоговоритель. А сам

подпрыгивает на своей ножке, словно от усердия.

– Диспетчер! У селектора Ленинград-пассажирский. Двадцать девятый

готов. Паровоз "Элька" сто шестьдесят три, машинист Харитонов, вагонов

пятнадцать, осей шестьдесят, вес поезда семьсот тридцать девять тонн,

тормоза проверены, главный кондуктор Шишов...
– одним духом выпаливает

громкоговоритель. И начинает шипеть, как кипяток: - Отправлять

двадцать девятый? Отправлять?

– Отправляйте.

– Диспетчер! Диспетчер! - разными голосами кричит

громкоговоритель. - Сто сорок пятый из Колпина вышел... Диспетчер, я

Рябово... Диспетчер, я Обухово...

Если послушать у диспетчерских дверей, никто и не поверит, что я

один в комнате нахожусь. Кажется, будто экстренное заседание у меня

идет. Будто человек двадцать наперебой разговаривают, кричат, спорят.

Был раз такой случай. Прислали ко мне с письмом проводника.

Знаете, вагонные проводники? Ну так вот, постучался он у дверей. А я

не слышу. Стучит - а я никакого внимания. Тут он распахнул дверь без

спросу - да как шарахнется. И ходу! Парень-то, видно, новичок на

железной дороге был. Пока он у меня за дверью стоял, он двадцать

разных голосов в комнате слышал. А открыл дверь - видит: один человек

сидит, пропали все остальные, будто сквозь пол провалились.

Как же тут не испугаться?

III

По правилу, нельзя входить к диспетчеру. Да и незачем. Все равно

разговаривать на дежурстве я не могу. Громкоговоритель без перерыва

барабанит в уши - слушаешь и слово проронить боишься. Ведь не пустые

это слова - это все поезда идут. В ухо кричит тебе громкоговоритель, а

ты ему в микрофон отвечаешь. Говоришь, приказываешь, подгоняешь,

покрикиваешь. И весь ты как в тисках. Левая рука на шкатулке. В правой

карандаш. Карандашом по графику водишь. Левая нога твоя на педали -

все время педаль держать надо, пока разговариваешь. Только правая нога

у тебя и свободна от дежурства.

А глаза - глаза больше всех работают. То на график взглянешь, то

на часы, то на график, то на часы. Работа вся у меня по минутам

рассчитана. Восемь часов дежуришь в смену, это - четыреста восемьдесят

минут. Вот и шаришь глазами по циферблату, умножаешь минуты на

километры, делишь километры на минуты, вычитаешь минуты из минут. Как

бы, думаешь, не проронить какую, как бы у тебя сквозь пальцы не

просыпалась минутка. Ну и поездам тоже выдаешь минуты по счету. А если

уж подкинешь поезду лишнюю минутку - так машинист тебя до конца

участка, до самой Любани благодарить будет.

Но не только минуты, а и слова у нас, у диспетчеров, считанные.

Болтливый диспетчер на дежурстве - пропащий человек. Чтобы пропустить

поезд, два-три слова довольно сказать станции: "Отправить сто сорок

третий" или "Открыть двадцать седьмому семафор". А болтливый целую

речь перед громкоговорителем произнесет.

"Колпино, - скажет, - послушай-ка, Колпино, там у вас сто сорок

третий под семафором стоит. Отправьте-ка его поскорее, пожалуйста.

Что? Здравствуйте, Иван Иванович... А вы как? Так отправьте,

пожалуйста, сто сорок третий".

С одним Иваном Ивановичем проканителится, а девять поездов из

расписания выведет. Смотришь, и запорол движение. Сам диспетчер

запорол.

Поэтому у нас устав: полтора разговора полагается на поезд. Это

семь слов. Сказал полтора разговора - и заткни рот. Поезд пройдет как

надо. А лишние слова тебе на язык набегают - глотай их. Для лишних

слов на дороге нет лишних минут.