Избранное

десятка три телеграфных столбов, подтащили их к реке и уложили поверх

бочек с берега на берег, а бочки вместо каната связали телеграфной

проволокой. Потом накидали на этот мост хворосту, и наши батареи

перешли через реку как по хорошей дороге.

Подумать - так ведь совсем недавно все это было! А вот как вошел

в Проскуров, да сбросил с плеч саперный инструмент, да сходил в баню,

да постригся у парикмахера - и вся жизнь походная вдруг показалась

давным-давно прошедшей...

Первые дни по вступлении в Проскуров занятий во взводе было

немного: с утра политбеседа да немножко строевых - всего и дела-то

часа на полтора. А то окопчик выроем или настругаем палочек и соберем

на столе подкосно-ригельный или стропильный мост длиной в пол-аршина.

– Нет, так-то скучно, ребята, - стали поговаривать саперы.
– У

стрелков вон веселее.

А стрелки - те сразу устроили себе за городом полигон - и всякий

день на стрельбе. А по вечерам в ротах у них что в улье. На приз

бьются: командир бригады назначил приз за стрельбу - двухрядную

гармонь. Говорили, что штабной каптер поехал покупать гармонь в

Москву.

Мы попробовали было своим саперным взводом пристроиться к призу,

да стрелки запротестовали: приз, дескать, ротный, а не на взвод. Так и

не дали пострелять.

Что будешь делать?

– В отпуск разве отпроситься?
– предложил кто-то из саперов.

Тут сразу двое или трое подали командиру докладные записки.

Подумал и я об отпуске: не съездить ли в самом деле к батьке в

Питер? Как он там стариковствует? Ничего ведь и не напишет.

Должно быть, он теперь редко уже и на завод показывается, а то бы

хоть с его слов заводские мне написали. Стар уже совсем стал батька,

только на пенсии ему и сидеть... А попробуй-ка скажи ему такое!

Разгорячится сразу: "Ты, Илюшка, нос не задирай!" - да и припомнит мне

февраль восемнадцатого года. "Ну-ка, - скажет, - отвечай: кто из нас -

ты или я - первым вскочил по гудку да на поезд, с винтовкой навстречу

германцу? Не крути, Илья, отвечай по чести!"

Никогда не забыть нам этой ночной тревоги в Питере... Тогда

морозной февральской ночью закричали гудки - все, сколько их есть в

Петрограде: на заводах, фабриках и паровозные - на станциях. Поднялся

весь рабочий Питер... Главное сражение произошло у Пскова. Германские

солдаты не выдержали и бежали с поля боя. Это было 23 февраля 1918

года. С того дня мы и празднуем рождение нашей могучей Армии.

И опять мысли мои возвращались к отцу. Старик, а так загорелся,

когда рабочие-дружинники отъезжали на Украину: шапку в охапку - и в

завком за винтовкой! Едва ведь его отговорили товарищи. Меня так он и

не послушался бы...

Да, хорошо бы навестить старика; посидеть, как говорится, рядком,

потолковать ладком - на зеленом бережку Невы за нашей рабочей Невской

заставой... Только нет, зря я растравляю себя. Проскуров - Жмеринка -

Киев - Москва - Петроград - вон сколько ехать! Туда да обратно - на

одну дорогу клади месяц. А больше месяца не дадут.

Ведь всюду еще фронты. Посмотришь на карту родной страны да и

призадумаешься: в Одессе грозой стоит французский флот, в Закавказье

высадились англичане; они же, вместе с американцами, захватили

Мурманск, Архангельск. И на Дальнем Востоке грабят наши земли

американские и японские захватчики.

Всюду, куда ни глянь, отобраны у Советской России гавани. Ни

одного корабля не может послать по морям наше Советское правительство.

А из газет видно, что кораблик с хлебом доставил бы много радости

Москве и Петрограду... Ой, круто приходится там населению! Восьмушка -

тонкий ломтик хлеба - на два дня.

И в это же самое время в захваченных у нас гаванях большое

оживление: с шумом и грохотом там разгружаются корабли под

американским флагом. Корабли беспрестанно подвозят оружие: для

Деникина, Юденича и больше всего - для Колчака. Колчак со своими

бандитами захватил уже всю Сибирь, дошел до Волги. Теперь, как слышно,

ему от его хозяев приказ вышел: идти походом на Москву и сокрушить

Советскую власть.

А у наших бойцов такое соображение, что Колчак хоть и морской

адмирал, а в волжской водичке захлебнется. Потому что это наша русская

народная река и не станет держать она на своей воде продажных тварей,

изменников Родины.

Не выйдет, господа империалисты! Но все-таки советскому солдату

полагается быть начеку... Где же тут думать о доме да проситься на

побывку!

Я не стал даже и подавать докладную. Решил не ездить в Питер, а

сел и написал батьке длинное письмо. Написал, вижу - и еще надо

писать, одним письмом в Питер не обойтись. И соседям надо написать, и

товарищам. Не напишешь - обидятся. Я и принялся за письма.

Сижу я как-то вечером, входит комвзвода:

– Завтра вам явиться к начальнику политотдела.

"Что, - думаю, - такое? Зачем вдруг я понадобился начпобригу? Дел

у меня с ним не бывало никаких..."

Пришло утро. Отправляюсь в штаб.

Политотдельская комната полна народу. Шумно, накурено. Я

протискался вперед. Выдавали газеты, и вместе с красноармейцами у всех

столов толпились рабочие. Свежие номера "Правды", "Бедноты",

"Известий" переходили из рук в руки. А красноармейцы брали газеты

пачками и укладывали в холщовые наплечные сумки - это были наши ротные

и взводные "громкочтецы".

Тут же в толпе я увидел начальника политотдела. Иван Лаврентьич