Избранное

– это было видно по всему - не собирался с нами ехать. У меня

мелькнуло нехорошее подозрение. "Странно, - подумал я.
– Или наш вагон

для него жесток? В город, подальше от огня, спешит убраться?" Но,

взглянув на забинтованную руку Богуша, я поспешил отогнать эти мысли:

"Какое же я право имею подозревать раненого командира в трусости?"

Сделав все распоряжения, Богуш временно передал командование

бронепоездом каменотесу.

После этого раненый попросил нас проводить его до рощи - роща с

березками была всего шагах в двухстах позади поезда. Командир хотел

там укрыться и полежать, пока подсохнет рана. А на обратном пути мы

должны были забрать его на бронепоезд. Так уговорились.

Только добрели мы толпой до рощи и присели у опушки, как вдруг с

той стороны, откуда доносились звуки боя, что-то запылило по проселку.

Проселочная дорога змейкой шла прямо к нашей опушке. Ребята

переглянулись и залегли по сторонам дороги - кто с оружием, а кто и

без оружия. Смазчик побежал к поезду дать знать об опасности

пулеметчикам.

Мы не сводили глаз с клубившейся все ближе и ближе пыли.

– Да это же наши! - вдруг закричали ребята, выбегая из засады.
–

Глядите - красный флаг!

В следующую минуту мы уже разглядели санитарные фуры с высокими

брезентовыми верхами. Их сопровождал отряд конных бойцов.

Наш раненый, завидев санитарный обоз, сразу приободрился.

– Идите теперь, товарищи, идите, - заторопил он нас, - и без того

я вас задержал... В бой, вперед! - скомандовал он, кивнул нам на

прощание.

Мы со всех ног, наперегонки, пустились к поезду.

– Вперед, ходу!.. - крикнул каменотес машинисту, едва только

последний из нас добежал до подножки вагона.

Бронепоезд тронулся. Мы все, столпившись у борта, следили за

фурами. Фуры приближались к роще, а сама роща - казалось нам с поезда

– все отступала назад. Но вот фуры уже у опушки - защитного цвета их

верхи стали сливаться с зеленью деревьев... Пропал из виду и наш

командир, поджидавший обоз на придорожном камне.

– Сел, - со злостью пробурчал матрос. - Хлипкий уж он больно...

Велика ли течь - дырка в руке, а он сразу в док... - И матрос,

поплевав на ладони, повернулся к правилу.

Все стали на свои места.

"А ведь дело нам задано нешуточное, - подумал я.
– Легко сказать

– уничтожить батареи противника! А где у нас артиллеристы для такого

дела?"

Я посмотрел на лица ребят - лица были угрюмы, но спокойны. А

каменотес с таким независимым видом и так по-хозяйски распоряжался у

орудия, покрикивая на ребят, словно он не в бою был, а где-нибудь на

сенокосе или у себя в каменоломне.

Мне это понравилось. "Ну что ж, - думаю, - все дело в наводчике!

А ребята дружные, не подкачают".

Было жарко. Пекло солнце, горячим воздухом тянуло от орудия, а к

железным бортам вагона прямо хоть не прикасайся. Руки обжигает!

Я расстегнул гимнастерку. Матрос сбросил бушлат, поснимали с себя

лишнее и все остальные. Каменотес отставил в сторону свои калоши и

расхаживал у орудия босиком.

Глядя на него, разулся и смазчик. Он, как я заметил, перенимал

все повадки старого артиллериста. Теперь он, почесывая ногой об ногу и

блаженно улыбаясь, стоял, облокотившись на правило, как на удобную

подставку. От улыбки шевелились и смешно поднимались кверху его черные

усики. Плечо в плечо с ним стоял у правила матрос.

Смазчик был невелик ростом и в кости мелковат, а рядом с дюжим

моряком он показался мне совсем тщедушным. "И как только он эту

махину-лафет ворочает?" - подумал я. Лафет был тяжелый, весь в

заклепках, как ферма железнодорожного моста. Но смазчик не замечал

моего взгляда. Он щурился на солнце, как кот-мурлыка, и, перебирая

пальцами босых ног, все так же безмятежно улыбался...

И вдруг он закашлялся, весь подался вперед, словно кто толкнул

его в спину. Лицо его мгновенно изменилось, в глазах появился испуг.

Щеки пошли багровыми пятнами, а из груди вырвался хриплый бухающий

лай.

У меня у самого от этого кашля перехватило дыхание.

Смазчик замахал руками и бессильно повалился на правило...

Что такое? Что с ним?

– Воды, ребята!
– крикнул я.
– Дайте же ему воды! Он задохнется!

– Что же, для него поезд останавливать, что ли? - нахмурился

матрос.
– К тендеру с котелком бежать?

Он сгреб смазчика за шиворот и приподнял:

– Ну? Очухался?

Смазчик виновато взглянул на матроса и дрожащей рукой обтер

струйку крови в углу рта.

Кровь! Теперь я понял, какой это кашель...

Смазчик уже оправился, и матрос задал ему трепку.

– Башку-то имеешь или нет? - говорил он гневно. - Что же ты

хорохоришься, босиком ходишь, если ты грудью больной? Скажите какой

кавалер - обязательно к лафету. Мамки нет доглядеть? Вот надо под

ребра тумаков, будет тебе тут мамка!

Смазчик, сев на пол, торопливо натягивал сапоги и только

сконфуженно поглядывал в сторону троих артиллеристов, стоявших впереди

у орудия.

Но те делали вид, что ничего не слышат и не замечают. Только

парень в розовой рубахе развесил было уши, как на ярмарке, но

железнодорожник-замковый так шикнул на него, что тот сразу отпрыгнул к

своим снарядам.

Смазчик обулся и встал на свое место.

Я подошел к нему и взял его за руку.

– Васюк, - говорю, - ты бы отдохнул. Пусти-ка меня поработать!

Но он уцепился за правило, как кошка за мышь, которая ускользает.

– Э, нет, брат! Теперь я четвертый номер гаубичного расчета. А ты