Избранное

уж, знаешь ли, подавайся к своему динамиту...

Смазчик сердито взглянул на меня и вдруг фыркнул и рассмеялся.

Глядя на него, засмеялся и матрос, и я сам не удержался. Перед нами

опять был прежний беззаботный смазчик.

– Ладно уж, - сказал Васюк миролюбиво, - так и быть, дам и тебе

постоять. Только в другой раз.

Наш поезд все продвигался вперед. Шли самым тихим ходом. Было

слышно, как колеса растирали попадавшие на рельсы камешки. Под вагоном

что-то уныло скрипело и побрякивало. Во все стороны расползался жидкий

дымок паровоза...

– Эгей, машина!
– крикнул каменотес, оборачиваясь, и потянулся за

рупором. - Крути швидче! - прогремел он в рупор. - А то бряк да

бряк...
– добавил он и поглядел на всех нас, как бы ожидая одобрения.

– И верно, что это там Федор Федорович?..
– нетерпеливо отозвался

рослый железнодорожник-замковый.
– Словно молоко везет на сыроварню.

Матрос поглядел по сторонам:

– Холмы да холмы, хоть бы уж на ровное место, что ли, выехать...

Ищи тут ее, батарею!

– А вон слышишь, она стукает? - сказал смазчик, схватив матроса

за рукав.

– Тс...
– вдруг зашипел каменотес и показал нам свой дюжий кулак,

– тихо!

Приседая на каждом шагу, он прокрался к борту.

– Вон они, собачьи дети!
– сказал он, быстро обернувшись.

Все бросились к борту.

– Где? Где? Где ты видишь?

– Да вон же! - Каменотес ткнул рукой по направлению к горизонту.

– Вон где заховались!

И вдруг на самом горизонте в тени леса мы увидели бойкую игру

огней. Раз-раз-раз - мигали огоньки. Потом перерыв, опять -

раз-раз-раз, и опять - раз-раз-раз...

– Да это ж полная батарея, ребята! - быстро проговорил матрос и

сгоряча стукнул меня под ребро. - Это они, гады, беглым огнем по

Проскурову бьют... А ну-ка ударим и мы по ним!

Матрос и смазчик, оба навалившись на правило, начали поворачивать

лафет. Конец лафета медленно поехал по укрепленному на полу бревну,

как по рельсу.

– Гляди, отец, в очко, - кряхтел матрос. - Ладно так? Или еще

двигать?

Каменотес пятился к пушке и, не спуская глаз с черневшего леса,

бормотал, перебирая пальцами:

– Пять, да пять, да пять - пятнадцать делений. Да еще пять да

пять... двадцать пять... Да помножить на три...

Он прильнул к прицелу и стал что-то подвертывать, приговаривая:

– Двадцать пять на три, двадцать пять на три...

Левую руку он отставил назад и, помахивая ладонью, показывал

матросу, насколько еще надо подвинуть конец лафета.

– Досыть, довольно!
– проговорил наконец каменотес и быстро убрал

руку.

– Есть досыть!
– гаркнул матрос.
– Да ты сам-то шевелись, батька!

Гляди, уже...

Тут над самым поездом с резким свистом лопнула шрапнель, и по

вагону, точно помелом, хватило пулями. Матрос подпрыгнул и закружился,

ощупывая свои бока.

– Не замочило?
– крикнул он нам.
– Я-то цел!

– Орудия... - протяжно скомандовал сам себе каменотес. - По

батарее противника. Прицел семьдесят пять...
– Он махнул замковому, и

тот, стукнув по рукоятке, открыл затвор.

– Снаряд!
– гаркнул каменотес.

Племянник мигом сдернул брезент со снарядов, ухватил блестящую

стальную штуку и, кряхтя, свалил на лоток. С лотка он кулаками

пропихнул снаряд в камеру орудия.

– Заряд!
– крикнул каменотес.

На этот раз с места сорвался матрос. Он выхватил из-под другого

брезента медную гильзу размером с кастрюлю и тоже подал в камеру.

Гильза была набита шелковыми пакетиками бездымного пороха.

Щелкнул, закрывшись, замок... Каменотес рванул за шнур.

И вдруг меня разом ослепило и словно лопатой ударило по уху...

Что за черт! Вижу матроса, который опять тащит гильзу, вижу каменотеса

у пушки, а ничего не слышу. В ушах звон, пение какое-то, и голова

словно не своя, словно с места сошла. Опомнившись, я стал прочищать

пальцами уши...

– Недолет!

Это было первое слово, которое я наконец услышал. Выкрикнул его

каменотес. Он опять стоял у прицела, подкручивая свои винты.

– Орудия... прицел восемьдесят пять... по батарее!

И тут без перерыва пошла работа. Племянник подтаскивал к орудию

снаряд за снарядом. Розовая его рубаха сразу взмокла и на спине и на

груди. Еще бы: ведь в каждой этой стальной чушке два с половиной пуда

весу - покидай-ка их на лоток!

Все работали как черти, и каменотес только поспевал браться за

шнур. Он дергал его наотмашь, приседая на одну ногу, словно траву

косил.

А матрос то подбегал к гаубице с гильзой, то отскакивал назад и

выравнивал правило.

Я глядел на лихую работу артиллеристов. Теперь даже нельзя было

сказать, кто из них действует лучше: все десять рук соединились в

одном яростном усилии - одолеть батарею врага! А бородач... каков

бородач! Разве мы справились бы без такого человека?

Однако что же я сам - зритель, что ли?

Спохватившись, я бросился помогать артиллеристам, заменил матроса

у правила - и работа пошла еще спорее. То и дело перед глазами, как

молния, взблескивало пламя, и мне казалось, что оно всякий раз

обдувает меня словно горячим ветром. От беспрерывных ударов гаубицы

все звенело и грохотало кругом. Вагон сотрясался, как под огромным

молотом. При каждом выстреле ствол орудия резко откатывался назад - и

было похоже, что гаубица, сама пугаясь грозного своего рева, прячет

голову в плечи.

С бульканьем и шелестом неслись наши снаряды по воздуху, и следом