Избранное

мое лицо красный свет, потом зеленый и быстро упрятал фонарь обратно

под полу. Однако я успел заметить, что подошли двое. Второй был

красноармеец с винтовкой.

– Вам пакет из штаба, - негромко сказал красноармеец, и я узнал в

нем нашего штабного вестового.

– Пакет?.. Обожди-ка, я позову товарища, который поездом

командует.

– А пакет на твою фамилию писан, - сказал красноармеец.

– То есть как на мою фамилию?

Я взял у него пакет, пощупал - пакет с сургучной печатью.

Железнодорожник приоткрыл под полой фонарь, и я поднес пакет к огню.

Да, так и написано: "Медникову".

Что бы это значило? Никогда еще мне не присылали штабных

пакетов...

Поколебавшись минуту, я сломал печать и вскрыл пакет.

"Приказываю вам, - прочитал я, - немедленно принять командование

бронепоездом. Об исполнении донести. Комбриг Теслер".

Что такое?.. Мне - командовать бронепоездом?

– Слушай-ка, товарищ, - сказал я, - тут какая-то путаница. Верни

это писарю. Он, должно быть, адрес переврал...

– А про то нам не ведано, - сказал вестовой и подал мне шнуровую

книгу: - Распишитесь в получении.

Я черкнул в книге свою фамилию и, предупредив соседнего бойца,

что должен отлучиться на минуту, со всех ног бросился к полевому

телефону. Телефон был у переезда, в стрелочной будке.

Вбежал к телефонистам, схватил с аппарата трубку. Требую

комбрига. В трубке пощелкало, и я услышал его голос:

– У аппарата.

– Товарищ командир бригады! Говорит сапер Медников. Разрешите

доложить.

– Говорите.

– В штабе писаря напутали что-то. Приказания ваши не по

назначению засылают. Вот тут мне сейчас пакет прислали...

– Фамилия на пакете есть?
– перебил комбриг.

– Есть, - отвечаю, - моя фамилия. Вот я и удивляюсь...

– Прочтите приказание.

Я прочитал раздельно, слово в слово.

– А подписано кем?

– Ваша, - говорю, - личная подпись...

– Ну так извольте выполнять приказание!

– Товарищ командир бригады, да я же сапер, вы, наверно, забыли; я

в пушке ничего не понимаю... - заспешил я, чтобы он не прервал меня

снова.

– Никаких пререканий в боевой обстановке. Будете командовать!

Я положил трубку. Схватил ее опять - дую, дую в рожок...

Ни звука. Уже разъединили.

Я вышел от связистов. Зажег в темноте спичку и еще раз прочитал

приказание. "Командир... Да какой же я командир бронепоезда, - это же

смех! Шестидюймовое орудие, пулеметы... Ну, при пулеметах, скажем,

Панкратов и знающие люди, там ничего, обойдется... Но эта

сверхмудреная гаубица! Куда ни взглянешь - цифры, микрометрические

винты, стекла, линзы... Заправские артиллеристы и те путаются! Вон

каменотес: сколько снарядов по батарее выпустил, и все без толку - так

и ушла батарея!"

Спотыкаясь в темноте о рельсы, о шпалы, я возвратился на свой

пост, на перрон, и зашагал по битому стеклу и щебню, ступая куда

попало. "На первый случай, - думаю, - хоть бы артиллерийские команды

припомнить. Как это у Богуша: засечка, отсечка... Нет, не то...

Отражатель, вот как! "Орудие к бою. Отражатель ноль-тридцать, снарядом

по угломеру..." Тьфу ты черт, не по угломеру, а по деревне! Нет, уж

лучше молчать, чем так срамиться..."

Я дождался смены и побрел к вагону. Постоял, подержался за

лесенку. Никуда не денешься! И в вагон придется войти, и командовать

придется.

Я влез в вагон.

На лафете пушки стоял железнодорожный фонарь, прикрытый сверху

мешком, и люди в полутьме обедали. Тут были каменотес с племянником,

смазчик, матрос, Панкратов и с ним два или три пулеметчика, остальные

пулеметчики стояли в охранении. Плотным кружком, плечо в плечо, сидели

они вокруг пожарного ведра с надписью: "Ст. Проскуров". Я сразу узнал

ведро - в нем я подавал воду для пулеметов во время боя.

Теперь все запускали в ведро ложки. Зачерпнет один, подставит под

ложку ломоть хлеба, чтобы не закапаться, и отъезжает назад, дает место

соседу.

Кое-кто, уже пообедав, пил чай. На полу стояла стреляная гильза,

доверху наполненная кусками колотого сахара. Сахар макали в кружки,

как сухари, и запивали чаем.

– Хрупай, ребята, хрупай, - угощал матрос, - это у нас нонче

заместо жареного... А ты тоже не отставай, держи равнение, раз в бойцы

записался, - наставительно сказал он смазчику.

Смазчик держал перед собой огромный кусище сахару и, видно не

зная, как к нему приступиться, только облизывал его.

– Да не пролезает в рот!
– рассмеялся смазчик.

– Должно в тебя пролезть, ежели ты кок. Коки знаешь какие бывают?

Во! - Матрос надул щеки, выпятил живот и, привстав, досыпал в гильзу

еще сахару из шестипудового мешка.

Когда я вошел в вагон, каменотес что-то неторопливо рассказывал.

Остальные внимательно слушали, не сводя с него глаз. "И за те

карбованцы наш помещик, польский пан, утопал в роскоши..." - услышал я

слова.

– Садись, товарищ, - сказал мне каменотес, перестав рассказывать,

и уступил свое место у ведра. - Борщ добрый! В поселке, спасибо,

сварили, кок наш расстарался!
– И он подмигнул смазчику.

Я взял ложку и стал выуживать из ведра куски мяса и сала.

Жую, глотаю, а сам все думаю про свое. Выходит, что я теперь

командир... Надо об этом объявить, а язык не поворачивается. Ну ладно,

сначала поем...

Обед подходил к концу. Я встал и громко сказал: