Избранные новеллы

– Я как будто и не уходил отсюда, - сказал он.

– Вот и хорошо!
– легкомысленно сказала она.

– Вы так думаете?
– быстро спросил он.

Ей стало зябко, несмотря на жару: как ловко опутывал он ее своей сетью, пользуясь каждым ее словом, сказанным просто из вежливости, из сострадания, не больше.

– Думаю?
– раздраженно переспросила она.
– О чем я должна думать?

– Да, да, вы правы, - покорно сказал он.
– Но все-таки вы в это верите?

Черт бы его побрал, этого человека. То он пристает, как ребенок, то, как ребенок, уступает.

– Честно говоря, ваши детские воспоминания меня не интересуют, сказала она. И с раздражением подумала, что это прозвучало глупо, слишком по-женски. Так отвечает женщина, которая чувствует себя оскорбленной.

– Вы в это верите?
– повторил он и шагнул к ней. Напряжение между ними не исчезало.

– Чему верю?
– Она действительно забыла!

– Что я был здесь все это время.

– Были, не были, какое мне дело, - сказала она. И опять это прозвучало фальшиво. Наваждение какое-то, зачем она стоит тут и слушает, как звучит ее собственный голос. Маменькин сынок. Няня. Матроска. Избалованный мальчик. Эта мысль доставила ей злую радость.

– Это называется затянувшейся инфантильностью, - произнес он.

Она вздрогнула. Зачем оставаться здесь, где чужой человек подхватывает и произносит ее мысли - да так, что они звучат оскорбительно по отношению к нему самому.

– Я этого не сказала!

– Но подумали. Наверно, это и справедливо, и несправедливо, как почти все в психологии. Впрочем, какая разница, - добавил он.

– Нет, я этого не думала.

Она думала о мире, лежащем за стенами оранжереи, о реальном мире, который был ей близок и понятен. Теперь ее уже не так сильно тянуло туда.

– Там трамваи, деревья, - угадал он ее мысли, - но бог знает - такие ли уж они реальные?

– Ваша проницательность действует мне на нервы, - рассердилась женщина.
– Будьте любезны, оставьте мои мысли в покое.

– Простите, - сказал он.
– Я думал, что это мои мысли.

Напряжение, возникшее между ними, существовало независимо от них. Навязанная ей откровенность раздражала ее, как перхоть на воротнике... Вот именно, подумала она, как перхоть на воротнике, я чиста во всем - и в мыслях, и в одежде, я человек здоровый.

– Ей была присуща какая-то особая чистота, - произнес он из глубины зеленых сумерек.

– Кому?

– Няне, но при этом в ней было и что-то таинственное.

В оранжерее совсем стемнело. Должно быть, в сад уже пришел вечер. Он заглянул сквозь стеклянный потолок.

– По-моему, тот офицер был слишком прост для нее, - сказал мужчина.
– В сущности, он был примитивен, как задачка по арифметике.

– А вы... вы, значит, сложный?

– Не очень. Но все-таки.

Если это кокетство, то какое-то странное, подумала она.

– Вообще-то я знаю, что тот офицер бросил ее, - сказал он, и лицо у него стало грустным.

Она оглядела себя, потом обвела взглядом тесную оранжерею и снова оглядела себя. Осмотр удовлетворил ее: намеренная, даже чуть нарочитая строгость - сшитый на заказ костюм, свой особый стиль. И все равно она снова ощутила незнакомую лихорадочную тревогу. Будь здесь зеркало, она бы чувствовала себя уверенней. Она перегнулась через перила, чтобы увидеть в воде отражение хотя бы своего лица.

– Ах, как вам не хватает зеркала!..

Он снова перешел на другую сторону бассейна. Она выпрямилась, сердитая, потому что ее поймали на месте преступления.

– Я должен сказать вам одну вещь, - виновато и вежливо начал он и опять двинулся вдоль перил.

И она опять подумала с тоской: почему я не ухожу?

– В ней, в моей няне, была какая-то таинственная суть... Нет, не перебивайте меня, я должен сказать вам одну вещь. Она, наверно, думала, что может скрыть ее, эту свою таинственную суть... Человек либо обладает ею, либо нет...

Теперь он стоял почти рядом. Она сказала:

– По-моему, вы были просто влюблены в свою няню!

– Не спешите, - сказал он.
– Может, и так. Но что это за любовь, если ты даже не догадываешься о ней? Конечно, мы оба были влюблены в нее - и брат, и я. Но сами того не ведая. Нас притягивало то таинственное, что было в ней.

– Боже мой, как мне уже надоела ваша няня!

– Самое удивительное, - быстро сказал он, - что она вам ни капли не надоела. Она даже занимает вас. Я сказал, что вы на нее похожи. И это не выдумка. Это правда. Вы должны выслушать меня.

Опять детская мольба. Как тяжело дышится в этой круглой оранжерее!

– Тот морской офицер не понимал ее. Не видел в ней ее таинственной сути. Он видел лишь то, что лежало на поверхности: обходительность, красоту, исключительную благопристойность. Они поразили его. Только их он и полюбил в ней, только ими и восторгался.

Смущенно отодвинувшись от него, она сказала:

– Это не так уж глупо! Едва ли многие мужчины способны оценить в женщине именно эти качества.

– Слишком многие, - опять быстро возразил он.
– Мы с братом - мы были совсем не такие. Мы не понимали собственных чувств, и опыта у нас не было никакого, поэтому мы боготворили в нашей няне не внешнюю строгость, а ту суть, которую мы в ней лишь угадывали.

Она улыбнулась:

– О господи, вас видно насквозь!

– Не говорите так, - сказал он серьезно.
– Вам не следует так говорить. Потому что, когда вы вошли сюда, я...

– Что - вы?
– спросила она. И тут же снова раскаялась в своей несдержанности.

– Я стоял здесь и пытался понять, осталось ли во мне хоть что-то от того маленького человека в матроске, который...

– А ваш брат?
– спросила она, потому что он замолчал.

– У нас была дуэль.

– У вас?

– Да, у нас. Мы дрались на деревянных саблях.

– И кто же победил?

Он не заметил ее насмешки.

– Я.

В нем появилось что-то вызывающее, чего она до сих пор не замечала. Она попыталась найти нужное слово. "Позер", "наглец", пришло ей на ум.

– А она!
– почти крикнул он. Бетонные стены и круглый потолок отозвались эхом.

– Да, да, что было с ней?

– Она ничего не понимала. Она обожала его за то, что он обожал ее стиль, стиль, который она сама себе выбрала. Он писал ей письма, этот офицер, я знаю, я сам приносил почту. Но все реже и реже.