Избранные новеллы
Шрифт:
Опять я отвлекся. Я не собираюсь никого упрекать - только этого недоставало, - нет, нет, это просто наблюдение, так, разговор ни о чем. Горе, как правило, понятие не однозначное. Чем меньше его демонстрируют, тем проще бывает скрыть облегчение, испытываемое в глубине души. В следующий раз помни об этом. Ты здоров и бодр и внимателен при переходе улицы; так что тебе еще многих предстоит провожать на вечный покой (какие слова, какие слова!).
Увы, такого покоя вообще не существует. И между прочим, мое письмо лишнее тому доказательство. Как прекрасно бы звучало: "Здесь становишься выше всего земного" (заметь, опять кавычки), но разве можно быть выше этого? Людей занимает их прошлое. Почему? Поди разберись. Видимо, это потом пройдет у меня. И к тому же интерес к прошлому отравлен странным ощущением, что все происходит сейчас, а не раньше.
Некоторые утверждают, что, вглядываясь в чужую жизнь, человек набирается ума. Не похоже. А ведь мое явное духовное превосходство в то время, которое мы можем называть "нашим", было настолько очевидным, что лишь по своей слепоте ты мог простить его мне. Да, да, ты же завистлив. Тут тебе и возразить нечего. А зависть здорово подстегивает. Как человек навеки ушедший, я не боюсь быть откровенным. Из-за твоей зависти тебя не будут мучить кошмары. Вообще-то я решил утешить тебя. Из-за сознания собственной никчемности и нелепых фантазий ты всегда
Когда оглядываешься "назад" - то есть это в твоем представлении "назад", - никакой "ясности" не обретаешь, не надейся. (Как знать, возможно, тебе в нашем прошлом мерещатся сплошные пальмы и гусли, ты вечно все передергиваешь.) Нет, ясности не обретаешь. Очевидным становится лишь бесконечное однообразие. Но однообразие однообразию рознь. Намеренное однообразие доступно лишь одаренным натурам: в нем таится множество тончайших оттенков, вариаций, которые не дано видеть серым, лишенным воображения людям. Вот они и стараются подперчить свое существование, развлекаются, разъезжают по курортам. Но, исчерпав все возможности, они увязают, намертво, как лошадь в болоте. Лошадь засасывает, но не сразу, а постепенно. Если ей повезет, она выберется, но очень скоро ее снова засосет.
Ты помнишь Нобискру? Помнишь, как мы с тобой штудировали историю скандинавской Реформации? По народным поверьям, протестанты попадают после смерти в Нобискру, ведь им отказано в чистилище, они не имеют возможности очиститься от скверны в спасительном пламени. Взамен этого они вынуждены бесцельно брести по трясине, маясь от скуки. Ты, и тебе подобные, и мне подобные - вы и не догадываетесь, что находитесь в Нобискру, что вы уже там, там, вот вы где! В Нобискру. Тебе и в голову не приходит, что ты живой мертвец, что на самом-то деле ты мертв - согласно тем ограниченным меркам, которыми ты и твои друзья мерите жизнь. Ведь только когда вы пьете или распеваете псалмы, в зависимости от темперамента или, вернее, привычки, только в эти минуты лошади удается выбраться на твердую почву. А назавтра вы опять по брюхо в трясине, и никуда от этого не денешься. Я не упрекаю вас. Человек видит себя в зеркале, только когда бреется - что он может знать о себе? Все больше прихожу к мысли, что людей надо прощать. Кое-кто получает избавление, совершив злодеяние, но надолго этим не спасешься. Как ни странно, вид обычного трупа нас уже не трогает. Нам надо убить собственноручно. Вот тогда мы способны ощутить милые нам чувства раскаяние, вину.
О господи, это чувство вины - оно нам так необходимо. Так что во многих отношениях некролог твой извинителен. Просто дешевая, бьющая на эффект выходка. Ведь ты не мог тогда знать, что я... Но позволь мне не опережать того, что у вас принято называть ходом событий. (Можно подумать, у событий есть какой-нибудь "ход"!) Вообще, мало-помалу набирается, о чем поговорить, и приходится снова прибегать к таким вот посланиям. И не знаешь заранее, когда удастся написать, и удастся ли вообще. Поэтому я вернусь немного назад, к тому, что я выше назвал несовершенными поступками. Эти "поступки" тебе, с твоими взглядами нетрудно будет понять меня - редко вызывают искреннее раскаяние, которое так нас украшает. Они не рождают этого глубокого сладостного чувства вины, столь заманчивого для писателя. Они рождают лишь скуку, пресную, как пустая похлебка. Какая похлебка? Та самая, которую вы изо дня в день варите в огромном котле. Нечто вроде постного супа. В него что ни добавь - все сгодится. Дух от варева довольно приятный щепотка благородного раскаяния, его я уже называл, полная ложка трезвых взглядов, несколько литров сладкого сиропа, именуемого чувствами, с такого сиропа не растолстеешь, и еще подходящие порывы по вкусу. Все, что полагается для такого варева, - на прочих мерзостях не останавливаюсь, это и ни к чему такому искусному повару, как ты. Однако, сколько ни старайся, наш супчик в основном состоит из воды - как и любой суп. Да, из Н2О в основном, из абсолютно нейтральной жидкости, так сказать - пассивной жидкости. У пассивности же нет запаха - ни приятного, ни дурного; она ничем не дает о себе знать, она лишь есть. От нее ни малейшего вреда желудку. Но она здесь, в нашем котле. Теперь о жертве - на ней я долго не задержусь: ненужная жертва, безрассудная и бессмысленная, так называемая "бескорыстная жертва" нелепость для "здравомыслящего" человека. Это всего лишь символ, такой же, как, например, крест господен. Явление, над которым умудренным потомкам остается или смеяться, или плакать. (Между прочим, напрасно думают, что громкие слова или жирные куски встают поперек горла, совсем наоборот.)
Так вот, вода штука безвредная, абсолютно. Но именно поэтому я и решил по-дружески предупредить тебя, как ни странно это звучит. То, что мы не совершили, легче всего попадает в гроссбух. Кажется, обычно его называют подсознанием. Разве в названии дело. Просто для меня, старого счетовода, удобней бухгалтерская терминология. Я отлично помню, что вы прозвали меня Моисеем. Точнее прозвища и не придумаешь: и скрижали у меня имелись, и впадать в гнев случалось. На одной из скрижалей я записывал твои грехи. Среди прочего там указано "скрытое властолюбие". В детстве, помнится, ты и не думал скрывать своего честолюбия. Тогда ты норовил быть Валленштейном 1, никак не меньше. Предоставляя в то же время другому бедолаге изображать сотни тысяч пехотинцев. Невинные забавы? Конечно. Но позже, когда эту нездоровую склонность обернули в красивую бумажку... Напомню тебе один случай, и ты сразу поймешь, что я имею в виду.
1 Валленштейн - полководец, имперский главнокомандующий в Тридцатилетней войне 1618-1648 гг.
То лето на берегу моря, когда ты облазил все деревья, увлекшись орнитологическими изысканиями, ты помнишь наверняка. Тогда тебя страшно занимала одна теория, о кукушке: суть ее в том, что кукушка откладывает яйцо отнюдь не в первое попавшееся гнездо. Она, выражаясь по-научному, адаптируется, я же считаю более точным слово "приспосабливается". Одни кукушки выбирают сорочьи гнезда, другие - вороньи, третьи - изящных певчих птиц. Кукушка обладает способностью придавать своим яйцам разную форму и окраску, они могут быть круглыми или овальными, одноцветными или в крапинку - в зависимости от того, чье гнездо она облюбует; в общем, это длинная и захватывающая история. Помнится, ни тебя самого, ни тем более остальных не поразило, почему именно
тебя так увлекла эта теория. Да потому, что ты по натуре своей кукушка. В своем писательском, разогретом смутными порывами мозгу ты высиживаешь, впрочем, нет, не высиживаешь, эту заботу ты ловко перекидываешь на других, твое дело лишь "снести" так называемую идею или, по-твоему, сей процесс следует торжественно именовать вдохновением? Ты настолько осторожен, настолько неспособен что-либо взрастить, что перекидываешь - какая щедрость!– плоды своего вдохновения другим, тем, кому приходится рисковать, кто становится беззащитной жертвой. Да, да, представь себе, будто это мне пришлось писать о тебе некролог. Ты бы прочел: "Величайшим даром этого щедрого повелителя слов было умение вдохновлять и пером, и прекрасной речью. Он был блестящим собеседником, одним из тех немногих, кто самоотверженно отдает свое вдохновение; и те, кто припадал к этому источнику, чувствовали себя причастными к зарождению дерзких мечтаний Литератора". Что-нибудь в подобном роде. В некрологах не скупятся на похвалы, не так ли? Я бы и словом не обмолвился ни о твоей трусоватости, ни о том, что ты - и для людей, и для Бога - был кукушкой.
Ты пишешь, у меня не было недругов. Опять ты забываешь о себе!
Впрочем, ты многого не замечал тем летом, слишком многого. Помнишь, с нами был один приятель, который не расставался с удочками. Он не считал нужным скрывать своих немудреных увлечений, здоровых и наивных, он не карабкался на деревья, ему вполне хватало земли. Знал себе свои удочки. Но однажды ему не удалось порыбачить. Помнишь тот шторм? Казалось, весь берег смоет волнами. Для вас этот шторм был полной неожиданностью. В прогнозе погоды ничего такого не обещали. Вы кинулись к лодкам и обнаружили, что "какой-то добрый дух" вытащил их на берег, как весело объяснили вы. Да, иногда приходится кому-то брать на себя роль духа, коль скоро под рукой не оказалось духов настоящих. Некоторые умеют предчувствовать катастрофы, что тут особенного; некоторые даже жаждут катастроф, возможно, они и вызывают катастрофу этой своей жаждой, кто знает? Да, кто знает?
Я не говорю, будто тот эпизод имеет особо важный смысл, но какой-то все же имеет. Не для вас, нет, - во всяком случае, тогда. Не для "дяди птичника" и "дяди рыбака", как прозвали вас дети. Только для меня. Тайный смысл? Да, тайный. Но мне он был понятен. Тогда я не решился сказать, что этим духом был я. Думаешь, испугался насмешек? Ничуть: просто боялся, что ты, кукушка, снесешь очередное яйцо, подкинешь очередную идею. Я и так перепачкался весь этими твоими идеями. Извини меня, но во мне они не будили ни малейшего "вдохновения". Милый старина Валленштейн, твоя рука так долго сжимала меч, что я разгадал и твое духовное оружие: твой разум оккупирует чужие территории. Ты занимаешься плагиатом - выгодное занятие для самого "заимствующего". Как я сказал, кому-то приходится брать на себя роль духа. Я собираюсь иногда навещать тебя. Ты так безудержно рыдал на похоронах. Помнишь? "Невосполнимая потеря", писал ты, и все чувствовали, как дрожит твой голос. Но не рука, нет, не рука, она не дрожала. Однако вернемся к духам, к призракам. В них, право же, нет ничего страшного. Просто это работает твое подсознание. На этом названии и остановимся - почему бы нет? разумно и точно. Правда, скучно. Подсознание - над этим словом стоит поразмыслить. Поразмыслить в тот момент, когда является призрак, когда является мой призрак - вот сейчас, например. Зови это подсознанием. Считай, что тебе явился призрак. Спиритизм и тому подобная чепуха здесь ни при чем, мы же просвещенные люди. Ни при чем. Понятие "подсознание" включает в себя очень многое. Так что зови это подсознанием. Ты ведь слышишь меня, правда? Ты постоянно меня слышишь. Зови это внутренним голосом. Недурно. Это действительно голос, ты его отчетливо слышишь. Немного назойливый. Поначалу не слишком. Потом все более и более назойливый. Так и вижу, как ты направляешься к психоаналитику или к кому-нибудь похуже. Голос?
– спросит он без удивления. Вы слышите голоса?
– бросит он вскользь. О таких вещах психоаналитики всегда говорят как бы вскользь. Не потому, что не хотят разволновать пациента. Просто они боятся обыденного. Все боятся обыденного, хотя обыденность и есть истина. Иначе она не была бы такой живучей.
Я возвращаюсь к начатой где-то выше фразе: "Ведь ты тогда не мог знать, что я..." Я собирался сказать, что я буду тебе "являться", как это обычно называют. Ты, разумеется, не веришь в это. А как же голос? Моралисты именуют его голосом совести, психологи - подсознанием. У любимого дитяти много имен. Нынешние мистики скажут: тебе было явление. На мой взгляд, разница тут невелика.
Заметь, тебе и в голову не приходило, что я буду так надоедать тебе. Признаться, мне тоже. Не случись этого злополучного некролога, я бы спокойно лежал в могиле ("спи спокойно", "спи спокойно", ха-ха-ха!).
Но мне не удалось спать спокойно. И тебе тоже. В твоей могиле, в твоей смерти, в твоем долгом блуждании по Нобискру. Я думаю, для меня последней каплей оказалось то, что ты опубликовал некролог именно в журнале "Все для человека", - ну и названьице, извини меня. Опять слова... громкими словами злоупотребляют... мы не раз говорили об этом. Между прочим, позволю себе спросить, чем, собственно, люди заслужили это "все"? Я что-то не припомню журнала, который бы назывался, скажем, "Долг человека". Возвратимся к моим рассуждениям о несовершенных поступках, о пустой похлебке, придется тебе еще раз выслушать, уж я позабочусь об этом. Ладно бы ты поместил свои излияния, придуманные для собственного обмана и обмана других, в журнале поскромнее... но "Все для человека" - люди настолько привыкают предаваться обжорству, что не замечают вкуса поглощаемой еды. Одного лишь твоего стремления оправдаться любой ценой, да еще со столь высокой трибуны, уже достаточно, чтобы вызвать духов вроде меня. Раздражительным я был всегда - и теперь ничуть не изменился. Нас, духов, раздражают мелочи, причем вполне определенные мелочи. То, что называют надувательством, - очень точное слово. Я уже говорил, что чудовищное лицемерие дело обычное, никого не удивляющее, оно узаконено. Шутовство же, почти незаметное, но проникающее повсюду, в котором человек часто не отдает ни себе, ни другим отчета, мы считаем серьезным грехом. Безобиден ли шут? Нет, это роковая ошибка, доложу я тебе; шутовство не имеет ничего общего ни с детской наивностью, ни с нищими духом. И вообще наивность и тому подобное имеют значение, когда речь идет о действительно невиновных, а не о тех, кто прикидывается невинным. Ты и такие, как ты, не задумываетесь над этими мелочами. Причины тут ясные, и вот одна из них: шутовство обыденно, оно легко оправдывается людьми, набившими руку, литераторами вроде тебя или недопеченными моралистами. Желание покрасоваться заносит вас в общие рассуждения, они выглядят так солидно. И в результате мысли ваши становятся водянистыми, абстрактными, громоздкими и безопасными. Детали же очевидные для истинных исследователей, но не замечаемые моралистами "широкого профиля" - выдают реальное положение дел. Ты непревзойденный мастер замалчивать детали. Блестящие стилисты порою грешат этим. Сказывается пристрастие к нарядной одежде. Вы иногда напоминаете мне людей с грязными, но покрытыми ярким лаком ногтями.