Изгои. Роман о беглых олигархах

В Мадриде я пересел на поезд до Бордо, чтобы уже не выходить до самой Англии. Свинцовый чемоданчик пришлось выбросить, а его содержимое переложить в дорожную сумку: начиналась самая опасная часть моего путешествия, а лишняя тяжесть быстрым ногам не в радость.

* * *

Я снял номер в скверной маленькой гостинице в лондонском пригороде. Домишко, в котором она разместилась, был образчиком викторианской замшелости. Хозяин кичился тем, что в домишке во время войны находились разведчики, сумевшие победить немецкую «Энигму» – хитрую шифровальную машину подводного флота. Послушать хозяина, так именно в его клоповнике и свершилась победа. «За историю» хозяин драл лишних двадцать фунтов, зато на мой паспорт он даже не взглянул – слишком хорошо я знал эту историю про шифровальщиков, поддержал разговор, усыпил его бдительность, если она вообще была в этом толстяке, обладателе самодовольной физиономии и огромной, похожей на тыкву лысой головы, усыпанной веснушками.

– Сейчас мало кто интересуется тем временем, сэр. Вы, я вижу, человек начитанный. У меня такие часто останавливаются. Позвольте, я угадаю ваш род занятий? Вы учитель? Не отпирайтесь, я по глазам вижу, что попал в самую точку.

– Почти. Я был наставником в Кембридже. Развелся с женой и сейчас вот думаю подыскать себе что-нибудь в Лондоне, – вдохновенно сочинял я. – Но сперва отдохну немного, ведь нигде нет такой прекрасной осени, как у нас в Англии. Осенние прогулки, вот что нужно мне сейчас больше всего. Нервы после развода требуют покоя. Поэтому вы меня будете видеть лишь за завтраком и поздним вечером, остальное время планирую созерцать окрестности.

– Может быть, вам понадобится велосипед? У меня тут есть один, почти новый.

– О нет, я привык ходить пешком. Или ноги, или колеса, но больше двух, так надежнее.

– Вон оно как. Не поймешь вас, ученых людей.

– Дружище, когда человека понимаешь сразу – это значит, что он не очень умный собеседник.

Хозяин рассмеялся:

– Вот теперь я точно уверен, что вы ирландец по крови. Только вы, ирландцы, можете так заковыристо разговаривать.

Мне хотелось сказать ему «вам видней», но я плеснул на мельницу его самодовольства, подтвердив, что мать моя была ирландкой. Чего не придумаешь для хорошей легенды.

Комнатка была маленькой, угловой. Метров девять, не больше. Кровать, стул, стол, за тщедушной перегородкой совмещенные удобства. Первым делом я отодвинул квадрат подвесного потолка и спрятал футляр с полонием, затем, не снимая ботинок, лег на кровать и принялся думать, с чего можно начать.

«Кэмел» и «Столичная»

Эта вечеринка в Ноттинг-Хилл была похожа на тысячи подобных сборищ. Все прочие, которым вход на подобные вечеринки заказан, узнают о них из специализированных изданий, объединенных общим названием «глянцевые журналы». Журналишки – мерзость, журналистишки, в них пописывающие, – мерзость в квадрате, те, о ком пишут журналистишки, – мерзость в степени «бесконечность». Это кучка прохиндеев, мерзавцев и подлецов, отпетых жуликов и спесиво-надменных бабенок в открытых, расшитых блестяшками платьях. Прохиндеи и мерзавцы, сумевшие вытащить из мутной воды садок золотых рыбок, пили шампанское и коньяк, перекидывались репликами, содержащими многозначные цифры, рассуждали о контрольных пакетах и новых предметах роскоши, приобретенных ими, чтобы кичиться перед себе подобными. Между группками прохиндеев сновали юркие дамы, чьи затянутые в блестящую ткань тела придавали им схожесть с рыбами. То были одинокие по той или иной причине особи женского пола, стремление которых поудачней пристроить свои прелести никогда не вызывало противоречий в обществе, ибо всяк старается для себя, любимого, живем один раз. Так не наплевать ли, что рядом прохиндей, когда он богат и щедро дает тратить «на шляпки»? Помимо «одиночек» возле прохиндеев отиралась светская обозревательница с псевдонимом Беата Геккель, специально ради такого дела прикатившая из Москвы и постоянно шикающая на таскающегося за ней, словно на привязи, фотографа. Публику, собравшуюся в честь презентации модной художницы, считающейся законодательницей тенденций, госпожа Геккель отлично знала, и ее узнавали, приветствовали кивком головы, позволяли некоторое время стоять рядом, роняя специально для нее пару никчемных сплетен, годных для опубликования в журналишках, с которыми Геккель сотрудничала. За это ей платили деньги, бесплатно кормили в ресторанах, одевали в некоторых доморощенных модных домах. У Геккель были накачанные силиконом губы, немного расплывшаяся талия и легкомысленный взгляд на вещи, словом, она была в своей стихии, она была счастлива. Настоящее ее имя было Оля Герасимова, но для светского общества оно звучало чересчур примитивно или, как обычно говорят медийщики, «не в формате».

Официально вечеринка называлась «коктейль-пати крейзи арт», неофициально же сами участники называли ее «бал эмигрантов», хотя таковых среди присутствующих было примерно половина на половину. Не-эмигрантскую половину представляли счастливые владельцы английской недвижимости, не порвавшие с родиной. Большинство мужчин медленно двигались от картины к картине, некоторые пытались понять что-то в манере модной художницы, но это было нелегко. Художница, по собственному признанию, и сама «не понимала подчас, что она нарисовала», особенно когда работала ночью, а смотрела на портрет или пейзаж днем. Иногда она меняла названия своих картин. Так «Осень в Фонтенбло» стала «Ужином при лампе с шагреневым абажуром», «Туфелька» превратилась в «Автобус на Кейптаун», «Рыночная торговка» в «Игуану» и так далее. Ожидать, что простые смертные хоть что-то поймут в таком творчестве, было бессмысленно, но художница была женой одного весьма влиятельного прохиндея, и все называли ее мазню новым словом в искусстве. Подобных «творческих» жен это общество порождает регулярно. Помимо хозяйки студии среди присутствующих была замечена супруга известного рейдера, которая вздумала стать писательницей. Ее история сама по себе просилась на бумагу в форме если и не романа, то по крайней мере фельетона. Здесь все не ограничилось только псевдонимом, супруга рейдера изменила имя и вместо Любы стала Юдифью. Рейдер был влюбчивым иудеем, лишенным предрассудков, но поскольку он занимал некую ступень в общественной российско-еврейской иерархии, то не мог позволить кому-либо при случае попенять ему на гойскую жену. Люба прошла через соответствующую процедуру, приняла иудаизм, а так как фамилия рейдера была не слишком благозвучной с точки зрения массового российского читателя, то Юдифь в качестве псевдонима взяла себе ее сильно обрезанный вариант и сделалась писательницей Юдифью Луцкой. За небольшой гонорар она наняла двух «негров» – студентов литературного института, и благодаря колоссальным вложениям в собственную раскрутку продала несколько сотен экземпляров своего дебютного романа. Остальное раздарила знакомым.

Еще одним примечательным персонажем того вечера был Марк Курвман – крупнейший оптовый продавец и российский импортер всевозможного зеленого змия. Помимо того, что он ввозил в Россию коньяки, виски, ликеры и вина известнейших марок, что, в общем-то, у любителей качественного спиртного не может не вызвать положительного отношения, господин Курвман решил собственноручно внести свою лепту в дело спаивания населения и создал водку, которую, особенно не задумываясь, назвал собственной фамилией. Создал и создал – хотя этот глагол, который больше подходит к литературным произведениям, картинам, скульптурам, мало применим к водке, бесцветной смерти в красивой фигурной бутылке. Однажды по случаю поступления «Курвман особой» в продажу ее отец-создатель собрал в московском ресторане «Узбекистан» общество торговцев и прочего имеющего отношение люда. Интеллигенцию представляли какие-то актрисы из программы «Аншлаг» и кто-то еще не из этой программы. Презентацию открыл ряженный в великого российского императора Петра Алексеевича двухметровый детина. Он пропел господину Курвману «многая лета». Комментировать тут, как говорится, нечего.

Для Вики присутствие на подобных мероприятиях было ее обычной работой. Подслушивать, анализировать, запоминать. Из любой мелочи, любого незначительного на первый взгляд слова собирать для своего хозяина мозаичный портрет будущей жертвы. На вечеринках ее лицо давно примелькалось, с ней охотно разговаривали, женщины делились сплетнями, мужчины оказывали недвусмысленные знаки внимания. К ней давно привыкли, для всех она была своей, «в теме», девочкой. Феликс обычно отпускал ее в свободное плавание среди гостей, а сам весь вечер разговаривал с двумя-тремя приглашенными, никогда не меняя состава компании. Сами того не зная, его собеседники могли считать себя в относительной безопасности: таких Феликс не трогал, чтобы всегда оставаться вне подозрений. Обладая диковинным зрением, он, глядя прямо в глаза компаньону, ухитрялся замечать все, что происходило по сторонам. Его феноменальная память физиономиста мгновенно фиксировала появление нового лица в этом обществе, где все давно знали друг друга. Вот так же однажды он обратил внимание на Антона Тясто, сбежавшего банкрота, главу по официальным данным инвестиционного фонда, а просто, как говорится, по жизни – обыкновенной пирамиды, лохотрона для дурачков. Ну где вы видели «гарантированные сто процентов годовых»? Когда играешь в такие игры, то главное вовремя снять кассу и вскочить на подножку нужного трамвая, вот так-то. Тясто не стал повторять судьбу дурака всея Руси Мавроди, он просто тихо, когда ничто еше не предвещало бури, ушел в отпуск и уехал в Одессу. В Одессе сел на круизный теплоход, в Лондоне сошел на берег. Ничего сложного. Дальше нехитрая процедура покупки недвижимости и получения вида на жительство, затем обретение вожделенного статуса диссидента и политического беженца. Затем вход в местное высокое общество себе подобных, легкая жизнь и… откровенная беседа с Феликсом, после которой Антон понял, что жизнь с быстро нажитым состоянием вовсе не так волшебна и удивительна.

Для «прописки» господин Тясто решил всех удивить и закатил ужин на сто двадцать персон в стиле «рич мэд рашн». [23] Один из лучших лондонских рестораторов сам отправился в Париж за свежайшими устрицами и лангустами, нежной спаржей, пикантными артишоками. Из Баку доставили откормленных на высокогорных пастбищах барашков, речных форелей, изысканные восточные пряности. Из Астрахани, контрабандой – гигантских осетров и стерлядь. Одна из местных пекарен спешным порядком освоила рецепт знаменитых слоеных расстегаев. Шеф-повар московского ресторана «Ермак», что в Мневниках, специально вылетел в Лондон обучить местных кудесников готовить суточные щи и рассыпчатую гречневую кашу для утреннего опохмела. Рустам Тарико – алкогольный магнат и самого Антона дорогой товарищ, воистину удружил, распорядился изготовить специальную, эксклюзивную партию водки с плавающей на дне золотой царской «десяткой», причем «десятки» господин Тарико пожертвовал из собственной коллекции монет, одной из лучших в мире.

23

Чокнутый богатый русский (англ.).

У Тясто была идея предложить три национальных кухни – кавказскую, французскую и русскую, чтобы в помине не было никакой овсянки, бекона, пудингов и ливерной требухи – этих ужасных примет кухни английской, как известно, худшей в мире. Был выбран интерьер древнеримского форума: фальшивые колонны, затемненные уголки, арки, по стенам редкие электрические симуляторы факелов. В центре, полукругом, столы, глубокие кресла обиты красным лавовым шелком, с потолка свисают гирлянды живых роз из Португалии. На столах громадные заиндевевшие хрустальные садки с белужьей икрой, былинные астраханские рыбины на серебре, разноцветное муранское стекло фужеров. Десять тысяч свечей в золотых канделябрах – свет их дробился в кристаллах аквариумов с драгоценными китайскими рыбками. Ими также предполагалось закусить поутру. Антикварные тяжелые вазы с изыскан-ной фруктовой экзотикой. Возле каждого из ста двадцати приборов, под салфетками, ждали дорогих гостей ценные подарки: дамам – бриллиантовые легкомысленные бабочки, мужчинам – золотые сигарные хьюмидоры. Поочередно музицировали скрытые за декорациями оркестры, исполнявшие аранжировки попсово-народных песен. На стенах гигантские плазменные панели с постоянной трансляцией лучших мировых регат – отрада для гостей-мореманов. На аперитив предложили шампанское пятьдесят восьмого года и пельмени с гусиной печенкой. Гости были поражены, очарованы, одинокие дамы вились вокруг господина Тясто жужжащей стаей, а Феликс, быстро подсчитав, что стоимость ужина – где-то около двух миллионов, решил получить с хозяина торжества не менее пятидесяти.

При личном знакомстве и последующей беседе господин Тясто проявил было строптивость, граничащую с непониманием остроты момента:

– А чего мне бояться? Вас, что ли? Вы кто такой вообще?

Феликс посмотрел на него тем взглядом, каким обычно смотрят на ребенка, сказавшего милую глупость:

– Меня зовут Феликс. Я хозяин фонда, в который все проживающие на территории Великобритании выходцы из России обязаны делать взносы. Вас что, еще не просветили на этот счет?

– Нет. Что это за фонд? Каковы дивиденды? Во что вы инвестируете? Я могу ознакомиться с бизнес-планом?

– Дивиденды? Основным дивидендом является ваша спокойная жизнь, дорогой Антон. Собственно, в нее вы и инвестируете.

– Иными словами, это что? Рэкет? Я полагал, что здесь я не столкнусь с подобным, – Тясто пытался выглядеть спокойным, уверенным в себе смельчаком, но холодок по спине и ватные ноги обрекли эту попытку на провал.

– Антон, я совершил ошибку. Знаете, в чем она? В том, что я не объяснил вам главного. У нас здесь общество, диаспора. У каждой диаспоры есть задачи, главная из которых – поглубже врасти в эту новую землю. Так, чтобы никто, ни одна паскуда не смогла выдрать нас отсюда, – Феликс сжал кулак и рванул воображаемое растение из воображаемой земли. Отдышался и, уже успокоившись, продолжил: – А на это нужны деньги. Это понятно? Можете считать, что мы сейчас обсуждаем размер вашего обязательного членского взноса.