Изгои. Роман о беглых олигархах

– Сколько у меня есть?

– Не знаю… Неделя. А я нанесу визит хромому Микаэлу. Мы с ним старые знакомые.

– Вот как? А ты ничего не рассказывал, жук.

– Человек – это книга, просто все мы книги разной толщины. Я – целый том Брокгауза и Ефрона, можно читать на ночь по странице, хватит на полжизни. Не торопись.

Вот Такое кино!

Илья ходил по прокуренной комнате и уже дошел до того, что начал сплевывать коричневую от никотина слюну прямо на пол, где попало. Ванечка сидел в углу и мусолил самокрутку, заряженную смесью табака и слабой марихуаны. Илья находился на пике творческого экстаза, размахивал руками, пинал мебель, иногда срывался на фальцет. Ванечка смотрел на него со спокойным равнодушием и время от времени резонно, несмотря на марихуану, отвечал, обосновывая свое мнение с неопровержимой логикой.

– Я не умею описывать любовь, у меня не получается! Что за ерунда! Только встретились, и сразу в постель. А как же шаблонный каприз в стиле «Я не такая»? А как же ухаживания, ужины при свечах, тонкие лямочки вечернего платья от «Шанель», скользящие вдоль бархатной кожи вниз, туда, где алеет запретный плод? Как-то все у меня примитивно выходит, понимаешь?! Ну нет у меня личного опыта, я две трети жизни просидел за учебниками, чтобы научиться, как делать деньги, а когда они пришли, то вместе с ними пришли телки, за которыми ухаживать было не обязательно. Все как в том стишке: «Двое молодых интеллигентных людей хотели бы снять для утехи блядей». Вся романтика съема по времени укладывалась в один вечер. А писать надо о том, что хорошо знаешь.

– Да все здесь в порядке, – на одной ноте пробубнил Ванечка, – вполне жизненно. Что им еще друг с другом делать-то? Встретились два физически здоровых одиночества и первым делом удовлетворили свою потребность в близком общении. Все соответствует формату. В кино все быстро должно происходить. Вспомни Бонда! Он в каждой девяностоминутной серии клеит, спасает и милует новую телку. Ни у кого не возникает никаких вопросов. Нет, я согласен, что в литературе охмурение с такой скоростью не канает, но пойми, старичок, сценарий не литература. Ничего общего между ними и быть не может. У меня как у режиссера вообще нет претензий. Все хорошо, – Ванечка от души затянулся и, подержав дым в легких, с сожалением выпустил его сквозь дыры в голове. – Я тут думал и вот что надумал. Мы вообще не станем снимать художественный фильм.

Илья остановился и приобрел вид человека, слегка огретого пыльным мешком:

– То есть как это? Ты же говорил, что будет полнометражная картина, что все по-взрослому!

– А у нас и будет все по-взрослому. Мы сделаем действие на фоне хроники – это все еще ново. Попадем в хрестоматии, приз Киноакадемии у нас в кармане, думаю, что и Канны, и Венеция еще падут к нашим ногам. Я честолюбив, Илья, как, впрочем, и все мое киношное племя. У нас менталитет избалованных двенадцатилетних детей. Я тоже хочу ходить по ковровым дорожкам, разрезать ленточки и в старости снисходительно передавать опыт студентам, сидя в мягком кресле в собственной мастерской. Ну, снимем мы очередной боевик, напихаем в сюжет банальностей, пригласим всем известных актеров, и что? А потом, если снимать именно такое кино, то это как минимум два года. Не знаю, как у тебя, а у меня нет желания ждать так долго. Позволь мне говорить начистоту? Если бы я хотел вытянуть из тебя как можно больше денег, то с радостью включился бы в длительный кинопроцесс. А здесь и денег-то особенных не потребуется. И нам будет нужен всего один актер, причем не знаменитость. Он будет действовать внутри документального фильма, а снимем в художественном стиле. Я тебе гарантирую – это будет нечто! Мне не дают покоя несжатые лавры Дзиги Вертова – одержимого документалиста. Его сожрала конъюнктура и коммунистические маразматики, а у меня есть все шансы пройти его путем и поиметь статуэтку «Оскара».

Илья поморщился:

– Ну и лексикон у тебя, Ванечка. «Нечто», «формат», какая-то «дзига»… Издержки профессионального жаргона, которым так любят козырять люди творческих профессий, производя впечатление на интеллигентных стареющих женщин. Ладно, если ты говоришь, что на два года все это растянется, а твой вариант – это чуть ли не новое слово в искусстве, то черт с ним, я согласен. А кого же ты хочешь пригласить на единственную роль?

– О! – Ванечка с мечтательным видом закинул голову и выпятил подбородок. – Я отличнейшим образом себе его представляю, так что дело за малым. Остается лишь уповать на сварливую и капризную бабенку по имени Режиссерская Фортуна, чтобы она поменьше ломалась и помогла нам встретиться. Поверь, Илья, мне тоже очень хочется поскорее занять свое место на площадке и произнести это волшебное слово «мотор!»

* * *

…Микаэла я застал дома. Хромой ужинал в ближайшем кругу многочисленной родни: за древним тяжелым столом темного дуба, на стульях с высокими фигурными спинками расположилось все его обширное семейство – тридцать один человек, включая самого Микаэла, который, как и подобает главе кавказского рода, ел со свирепой важностью, избегая застольных бесед. По правую руку от Микаэла сидели две ослепительно красивые ингушки, которых пребывание в Лондоне изменило до неузнаваемости, лишний раз доказав – женщина что цветок: посадить его в плодородную землю, и зацветет так, что глазам будет больно. Ингушки в вечерних платьях от Кассини, с бриллиантовыми нитями, вплетенными в черные локоны, с нежной персиковой кожей, глаза черные, громадные, длинные ресницы – прелесть что за женщины. Обе крошечными глоточками пили розовое вино. Микаэл к алкоголю не прикасался, чтил Коран. Перед ним стоял кувшин с ягодным морсом. Прочая родня расселась строго в соответствии со степенью родства и знатности: плотные меднолицые горцы в мерлушковых папахах и наглухо застегнутых черных рубашках от Версаче, пухлые пальцы неуверенно держат вилку и нож, порываясь зачерпнуть всей пятерней прямо из тарелки. Эти пальцы помнили холодную сталь автоматов и обжигающие куски баранины прямо из котелка, висящего над походным костром. Другой тип – смуглые, похожие на орлов, сухие тонкие лица, глаза мечтательно блестят, горячая кровь играет, жаждет действия и адреналиновых приключений. Далее шла женская половина: сорокалетние, уже расползшиеся по-южному кумушки. Зады широкие, длинные бесформенные платья, арбузные груди, животы в складках, на головах платки, сдвинутые за уши, чтобы видны были длинные изумрудно-рубиновые подвески. Крашеные блондинки с черными бровями – пальцы унизаны кольцами, на шеях накручено без счета. Детей за столом не было, не велит обычай.

Микаэл переправил из России в Лондон накипь бесчисленного рода. Собирал отовсюду: из лесов, из горных аулов, из Магаса и Назрани, из Москвы. Кое-кого пришлось выкупить прямо у судебной скамьи. Кто-то приехал сам, прорвавшись сквозь консульскую бюрократию под щитом политического беженца. В то время, когда Микаэл был вором, а затем стал еще и государственным чиновником, вся эта публика ходила в королях. Стоило хромому чучелу упасть с насеста, как родня почувствовала надвигающиеся гонения. Здесь, в Лондоне, Микаэл тратил громадные деньги, чтобы с достоинством содержать всю эту армию родных и близких, потакая их соблазнам. Прекрасные ингушки, его племянницы, транжирили настоящие капиталы в магазинах на Бонд– и Оксфорд-стрит, выбирая страусовые сумочки в двадцать тысяч фунтов, туфельки и платья от Гуччи и Валентино, драгоценности от Тиффани. Горцы обоих типов желали ездить на «Ягуарах» и спортивных «БМВ», посещать ночные клубы и опийные курильни в Чайна-тауне, развлекаться с экзотическими женщинами. Наиболее способных родственников Микаэл определил на должности в семейном бизнесе. Из остального мужского племени он сделал персональных телохранителей.

Ему доложили о моем приходе, он поперхнулся куском пахлавы, долго тряс головой, кашлял, вытирал глаза. Первой мыслью было выставить меня вон, но, хоть и не всегда, мудрость сопутствует возрасту. Покашливая в кулак, Микаэл встал из-за стола, вышел встречать нежданного гостя. Он здорово изменился за то время, пока я был лишен свободы: виски поседели, волосы на макушке почти исчезли, создав на голове Микаэла «озеро в лесу», на лице прибавилось морщин. Две особенно глубокие перерезали лоб, словно трамвайные рельсы. Сделал вид, что не удивился:

– И ты здесь, уважаемый?

– Как видишь, Мика. Разрешили уехать. А у меня во всем городе из знакомых только ты и есть. Прогонишь – отнесусь с пониманием. В деньгах не нуждаюсь.

– Очень рад. Почту за честь пригласить отужинать.

Провел меня за стол, посадил по левую руку от себя, поинтересовался, что буду пить.

– Чай. Не хочу выделяться за общим столом, – пояснил я, – да и разговор есть серьезный.

Микаэл с пониманием кивнул, мол «поговорим после, сейчас кушай». Ужин продолжился в полной тишине, горцы бросали на меня вопиющие взгляды, женщины нарочито смотрели в сторону.

Наконец Микаэл встал, прошептал молитву Всевышнему, соединил ладони, медленно, словно вытираясь, провел ими по лицу. Родственники, будто по команде, беззвучно покинули столовую. Прекрасные ингушки вдруг принялись оживленно болтать и хихикать. Микаэл улыбнулся, покачал головой, поцеловал обеих в темя, сказал что-то по-ингушски. Посмеиваясь, женщины вышли, Микаэл закрыл за ними высокую двустворчатую дверь. Вообще в его доме, принадлежащем когда-то семье богачей-буров, выходцев из южной Африки, все было большим, высоким и надежным.

– Мои милые, бесконечно любимые племянницы, – разведя руками, пояснил он. – Современные девушки, обе не замужем, представляешь? Молоды, как видишь, очень красивы, и только Аллах знает, что мне с ними делать.

Он сел рядом, облокотился на стул и уставился на меня своим немигающим взглядом:

– Расскажи, зачем пришел?

– Повидаться. Понимаю, что ты обо мне не скучал и вообще вряд ли вспоминал, но…

– Да ладно, – Микаэл дернул головой, приподнял краешек верхней губы к носу и стал похож на большую собаку. Черт ее знает, то ли улыбается, то ли предупреждает. – Я же тебя принял, в дом ввел, значит, ты мой гость, а гостеприимство должно располагать к откровенности. Так зачем?