Изгои. Роман о беглых олигархах

Обыкновенный озадаченно почесал правую кисть:

– Гм… может, и впрямь ошибка? На моей памяти такого еще не было. Обычно я всем являюсь в одинаре, так сказать. Так вы говорите, что курили опий? И кто же это вас так?..

– Что – так? – не понял я.

– Кто вас накуривал?

Я пожал плечами:

– Черт его знает. Какой-то кули. Я до этого ни разу не пробовал, а тут меня взяло любопытство. Вот я к вам и попал. Так вы мне расскажете о себе?

– Слышали о святом Петре? – спросил Обыкновенный.

– Это у которого ключи от рая?

– Да, – он отчего-то болезненно скривился. – Раньше на его месте был я, а после того, как проявился этот выскочка, меня понизили. Не буду подробно рассказывать о том, как я очутился в тамбуре, но поверьте – это грустная история.

– У меня тоже как-то не заладилось, – посетовал я. – Хотя простите меня. Вы-то о вечном, а я со своим, мелким лезу. Извините…

Те трое, существо которых так до конца и не прояснилось, отошли в угол и о чем-то оживленно переговаривались. Иногда кто-нибудь из них поворачивал голову в нашу сторону. Обыкновенный сделался очень грустным, на меня не глядел. Он словно устранился, ушел в тень. Тем временем Выпятивший Подбородок отделился от своих приятелей (или как их там), аккуратно обошел притихшего Обыкновенного и доверительным шепотом сказал:

– Вы уж уважьте, попросите его рассказать нашу историю. Вы же для нас в некотором роде редкость. Обычно когда к нам кто-нибудь попадает, то мы просто открываем шлюз, и все. Передозировка три-метилфентанила красноречию не способствует. Которые попадают, те все дохлые, а вы Алигьери. Погостите немного и вернетесь. Данте, когда здесь был, нас очень внимательно выслушал, все записал и пообещал вставить в свою комедию. – Подбородок сокрушенно вздохнул. – Так и не вставил. Конечно! Кто мы такие, чтобы про нас писать? Всего лишь тамбурные. А раньше-то, эх, – он с чувством махнул рукой. – Вы его попросите, пусть расскажет. Вас ни к чему не обяжет, а для вас же может быть польза.

– Да я-то не против, – ухватившись за «пользу», ответил я. – С удовольствием выслушаю!

В тот же миг все вокруг стало черным, а я оказался сидящим в среднем ряду какого-то не то театра, не то Дворца культуры, который при более внимательном рассмотрении, когда глаза немного привыкли к темноте, оказался римским Колизеем. Совершенно новым. С целыми трибунами и сценой. И я был единственным зрителем, а на сцене в пятне лунного света меж тем появился Обыкновенный. Он преобразился: одет был в свободные шаровары, легкие тапочки и сюртук и держал в руках какой-то смешной бумажный зонтик. Выйдя на середину сцены, он поклонился и сразу, без прелюдий, начал говорить. Его голос звучал красиво и мощно, отражаясь от стен Колизея и заполняя все огромное пространство этой великой чаши. Вот что я услышал.

* * *

В то время, когда мир, сотворенный в шесть дней, был юн, произошло событие, известное всем, как бунт падшего ангела. Он занял божественный престол и потребовал для себя привилегий и почестей. Нашел сторонников, одним из которых стал Обыкновенный. Однако ничего не вышло, и после неудачного восстания падший ангел был изгнан с небес и пал, таким образом, окончательно. Возненавидев своего гонителя, падший ангел поклялся отомстить и пошел к людям. Собрав колоссальную толпу народа, он обратился к ним с богохульной речью. «Как можно поклоняться тому, кого никто не видит? Я дам вам настоящего, живого бога, чудесного, величественного и прекрасного, как я сам», – без намека на скромность заявил он и приказал доставить ему таз, наполненный водой. Все замерли, и в полной тишине падший ангел опустил в таз руки, отчего вода посреди жаркого лета немедленно превратилась в снег. Потом он слепил из этого снега большой плотный ком и швырнул его вверх. Ком поднялся вверх на тридцать семь метров и остался висеть, медленно вращаясь вокруг своей оси. Собравшийся люд был совершенно поражен увиденным. Многие сразу уверовали и пали ниц перед новым, как им казалось, творцом. Этот «творец» все продолжал лепить комья и подбрасывать их вверх таким образом, чтобы они слипались воедино. Спустя какое-то время в небе висела целая снежная гора. Вдруг очертания ее стали меняться, и на глазах у всех из этого беспорядочного нагромождения снега начала формироваться человеческая фигура. Появилась голова, плечи, руки… И так до тех самых пор, пока в воздухе не повисла гигантская ледяная скульптура, нестерпимо блестевшая на солнце и казавшаяся золотой. После этого падший ангел заявил, что эта фигура есть не что иное, как его статуя, и повелел выстроить вокруг этой статуи храм. Строить его предполагалось из ледяных глыб, для добычи которых падший ангел с легкостью заморозил протекавшую поблизости реку. Люди доставали из реки глыбы льда, придавали им годную для кладки форму и возводили стены будущего храма с удивительной скоростью. Обыкновенному эта затея пришлась не по душе, и он предпочел удрать и донести о новой затее своего падшего кумира.

Храм строили тринадцать месяцев, и вот, когда он был окончательно завершен, падший ангел превратил лед его стен в серебро, а истукана сделал золотым. Все находившиеся там люди немедленно пали ниц перед новым идолом и вознесли ему молитвы и восхваления. Но длилось их ликование недолго. Небо почернело, гром поверг всех в ужас, а в храм ударила молния, которая растопила его стены и саму статую, немедленно превратив все золото и серебро обратно в воду. Это привело к настоящему потопу. Во время него утонули почти все строившие храм для нового божества, а те, что выжили, прокляли падшего ангела, нарекши ему имя Сатана – отец лжи и враг людей. С тех пор Сатана – безусловный враг человечества, а Обыкновенный за свой донос был прощен и назначен Хранителем райских врат до той самой поры, как свершилось первое пришествие и его сменил святой Петр. Начались интриги. Обыкновенный впал в немилость. Кто-то припомнил ему прошлые пристрастия, и был он назначен на унизительно маленькую должность тамбурного беса, сменив белые одежды и крылья на лысину и похабный иероглиф.

* * *

Тамбур вел прямиком в ад. Обыкновенный пояснил, что тот самый свет в конце тоннеля и есть тамбур. Для каждого он свой. Тамбуры есть героиновые, кокаиновые… Они разнесены во Вселенной, и в обычной реальности их обыкновенно называют черными дырами. Если вдуматься, то название довольно точное. Начни употреблять дурь регулярно, и тебя засосет в черную дыру.

– Я боюсь, что мои нервы не выдержат, – я сказал это шепотом, поэтому бес продолжал свой перформанс, не слыша меня. Тогда я вскочил и завопил что есть мочи: – Заткнись! Прошу тебя! Прекрати!

Все пропало. Вернее, не стало больше Колизея, и вновь я лежал на заблеванных носилках, бывших когда-то паланкином, а Обыкновенный стоял рядом и улыбался. Тех троих нигде не было видно.

– Я что-то больше ничего, вернее, никого не вижу, – честно признался я. – Вы один.

– А скоро и меня перестанете видеть, – грустно констатировал тамбурный бес. – Вы вернетесь к своим земным делам, я продолжу обмывать страдальцев с передозом. Все как всегда встает на свои места. Спасибо, что выслушали меня, иногда так хочется выговориться, а, кроме своих же воплощений, сделать это не перед кем. Вы знаете, мне кажется, что вас что-то заботит. Я не могу увидеть, что именно, но, быть может, я могу чем-то быть полезен? Не держите в себе, поделитесь со мной. Позвольте жалкому бесу помочь вам.

– Ну, если вы так настаиваете, то у меня как раз есть дельце по вашей части. Я должен кое-кого лишить жизни, причем быстро. Надежды на то, что это может получиться, нет никакой. Ублюдка слишком хорошо охраняют.

Обыкновенный буквально просиял, если так вообще можно сказать о бесе. Он вложил что-то мне в руку, на ощупь – какую-то фигурку, со словами:

– Покажете ему, он все сделает.

– Что? Кто?

Но было уже поздно. Я словно попал в смерч, меня закрутило, стенки тамбура расширились и уступили место звездному небу, а носилки превратились в холодный асфальт тротуара. Я лежал на той же улице. На той самой, где неизвестное время назад я угодил в курильню. Вот только знакомой вывески нигде не было видно. Ледяной ветер гулял по пустынной улице, она смотрела на меня черными прямоугольниками окон, фонари не горели, и лишь где-то впереди ветер раскачивал висящую на проводе лампочку. Я понял, что у меня есть еще одно дело на этой улице, понял, что не зря меня вернули именно на то самое место. Достал из кармана пачку сигарет, стал прикуривать, но сигарета всякий раз тухла, и я стер кремень зажигалки, пытаясь разжечь ее.

Лампочка болталась над входом в подвал, дверь была не заперта. Я спустился по лестнице – ступеней пятьдесят, не меньше, – и вошел в круглый зал. Здесь прямо на полу сидел безногий старик и очень аккуратно крохотным ножичком обтачивал карандаш. На меня старик не обратил никакого внимания.

Перед ним стоял четырехрожковый подсвечник с единственной зажженной свечкой, старик щурился и что-то ворчал себе под нос. Я не нашел ничего более оригинального и интеллигентно покашлял. Старик закончил острить карандаш, поднес его поближе к подслеповатым глазам своим и совершенно неожиданно (по-русски!) сказал:

– Внук у меня.

И замолчал. Я растерялся:

– Ну и что?

– Внук у меня страшный человек. Сидим за столом: я, бабка моя и еще одна женщина, Лида. А внук забрался под стол. Сидим, пьем что ли чай там какой, на блюдца дуем, значит. Он из-под стола и говорит: «Лида», – последнее слово старик произнес совершенно голосом пятилетнего мальчишки. – Это он ее позвал, значит, – пояснил он. – «Лида, я твою Лариску ебал»… Вона чего, – старик перестал говорить детским чистым голоском и довольно сипло и неприятно рассмеялся: – Нет, ты понял? Пять лет, а он – «я твою Лариску», мол. Вона как…