Измена: B-52
Шрифт:
Сам собой я сжимаю край стола от внезапной потребности отстоять честь своей женщины. Хотя почему внезапной?! Она у меня давно есть, ничего в ней удивительного.
– Стас, да брось, зачем она тебе нужна?!
О, ну понятно. Ольга поднимается плавно, глаза горят бешеным огнем — сейчас в ход определенно пойдет соблазнение. Но я не даю ей даже приблизиться, останавливаю ладонью и мотаю головой.
– Не надо, Оль. Я тебя больше не хочу, надеюсь, что слов достаточно, и ты не упадешь еще ниже в своих и моих глазах, проверяя это?
– Ты совсем
Фурия. Точно фурия! Орет, как полоумная, кулаки сжала, а я себя спрашиваю: Стас, как ты раньше то этого не замечал? Не пара вы. Тебе не это надо и никогда не нужно было этого. Тебе спокойствия хочется — Марины хочется. Ее мягкости, улыбки. Они даже злятся так диаметрально по-разному. Ольга, как бешенный Рассомаха, а Мариночка моя, как милый котенок. Дыбится, щурится-хмурится, а кусать, не кусает. Глазками только мило хлопает, мол, что? Тебе недостаточно? Скажи, что достаточно, я ж укусить то не смогу.
Знаю, малыш, ты не сможешь. Мягкая она у меня, даже в моменты ссор меня обидеть по-настоящему боится. Поэтому мы никогда не ругались так, как мы с бывшей женой — с ней в ход летело все, с Мариной самое оскорбительное «самовлюбленный пельмень». И то, как вы понимаете, скорее смех оно вызвало, нежели другие ощущения.
– Оль, я встретил женщину, и о ней теперь должен думать. Пойми меня, пожалуйста…
– КАК ТЫ СМЕЕШЬ МНЕ ГОВОРИТЬ О СВОЕЙ ЛЮБОВНИЦЕ?!
О боже. Приплыли. Но какая же она любовница?! Марина бы сильно обиделась, если бы узнала, и я это понимая бью кулаком по столу — Ольга сразу сникает и отступает.
– Никогда не смей говорить о ней так, Ольга. Ты слышала?! Никогда не смей ее оскорблять, или ты пожалеешь. Я пытаюсь наладить нормальные отношения из-за Авроры, но ты…
– Я же люблю тебя…
О боже в квадрате. Я даже не собираюсь сдерживаться и закатываю глаза, потом тру их и только после этого устало на нее смотрю.
– Вот это вообще мимо.
– Ты мне не веришь?…
– Если честно, я не верю, что ты вообще меня когда-нибудь любила.
– Стас!
– ...Но это ничего. Я больше не в претензии, мне плевать. Правда.
– Не говори так!
– Оль, я с отцом общаться начал.
Моментально она белеет. Серьезно. Как дизайнерские обои теперь, точно под цвет «слоновой кости», которой она задолбала всех в магазине в свое время. Помню, когда выходил вместе с ней, после дикого скандала, на меня так сочувствующе смотрели…Да что там? Я сам себе сочувствовал, что баба у меня — дура склочная. А что поделать? Какую выбрал. Сам виноват.
– Я хочу спросить…
– Все вранье.
– Ты даже не знаешь о чем.
– ВСЕ ВРАНЬЕ! ОН ВРЕТ! ВРЕТ!
Третье «о боже» уже как-то даже стыдно использовать, когда она пускает в ход последний свой козырь — слезы. Присаживается обратно на стул, начинает рыдать в голос, а я пару мгновений на все это смотрю, а потом отворачиваюсь. Раньше? Да я бы бежал, чтобы эти слезы руками ловить. Сейчас? Никогда. Наконец-то я вижу все эти манипуляции, о которых мне
хором орали родственники. Она ведь играет. Манипулирует и продавливает. Ищет слабые стороны моей обороны и направляет туда весь огонь, только вот пробелам в следующем: слабые места были, когда я ее любил. Теперь ничего не осталось. Я глух.Ольга это понимает почти сразу. Я даже засекаю время на таймере с часов плиты. Одна минута — рев усиливается, вторая — сходит на нет.
– Ты даже не подойдешь?
– Побольше поплачешь — поменьше пописаешь.
– Гандон!
Она резко скидывает со стола салфетницу, та грохает на пол и разносит этот звук отчаяния по всему пространству, а мне никак. Нет триумфа, радости, никак — это лучшее благословение.
– Зачем ты это сделала? Зачем ты ему звонила? Скажи мне правду.
– Вернешь содержание?
– резко перевожу на нее взгляд, а она плечами жмет так просто и говорит, - Что? С тебя не убудет, Давыдов, а твоей этой…Мариночке вряд ли нужно много.
– Говори.
Холоден максимально. Пусть думает, что сломала, я правду знать хочу. Чисто из любопытства…И она мне ее дает. Закатывает глаза, потом вытирает слезы и кивает.
– Я знала, что ты психанешь и останешься со мной наедине. Поймешь, что только я буду рядом и смогу тебя утешить.
– Марина была рядом.
– В твоем кабинете были только мы, Давыдов. Ты забыл? Никаких серых мышек.
– Ты меня не любишь.
– Это вопрос?
– Утверждение. Ты испугалась ведь, когда Марина появилась, да? Боишься, что потеряешь запасной аэродром и содержание.
– Бред.
– Вряд ли, - собираюсь встать, но она вдруг продолжает, еще ядовито так.
– Ты подожди, нагуляешься и обратно прибежишь. Любишь меня. Всегда будешь любить. Тебе только со мной хорошо будет, только я смогу тебя понять и принять. Где она? Ее нет. И не будет. А я буду всегда рядом, как и тогда была.
Хватит, я услышал достаточно. Использовать такую мою слабость? Ох, просто потрясающе. Медленно встаю и поправляю футболку, а потом смотрю на нее с жалостью. Она ведь и не меня кусает, себя скорее. Буквально захлебывается в своем собственном яде.
– Я услышал достаточно.
– А содержание?
– Нет.
– Но…
– Прощай, Ольга.
Марина
Хлопаю глазами. Нет, это, конечно, круто, ничего не скажешь…
– Прости, что я так долго соображал, - снова шепчет мне в висок, а я его только теснее обнимаю.
– Если это было в последний раз — прощаю.
– Я же тебе слово дал. Все теперь иначе будет между нами.
– Не хочу иначе.
– Что, прости?
– усмехается, а потом резко переворачивает меня на спину и нависает сверху, - Издеваешься, женщина?!
Я не издеваюсь — женщина хохочет в голос и так ногами болтает, что скидывает все фрукты на пол.
– Ой…
– О да. Ой. Что это значит…