Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
— Да мало ли, что я шептал! — возражаю вполне обоснованно, — Я был в стельку! Ты разве не помнишь?
— Вот именно, — кривится Снежа, — То, что у трезвого на языке, то у пьяного на уме!
Я усмехаюсь:
— Вообще-то, наоборот, — решаю исправить её, но делаю только хуже.
Снежана, осмыслив ремарку, вздыхает. Слезам уже тесно внутри её глаз, и они ручейками сочатся наружу.
— Лапуль, ну, что ты придумала? — пробую взять её за руку.
Но Снежана упрямо твердит:
— Это было! Я слышала!
— Ну, было, и что? Я с таким
Обиженный профиль дрожит. Она рядом, но где-то совсем далеко. Можно обнять её, снова присвоить себе. Но что-то мешает! Какая-то фраза висит между нами безмолвным пятном.
— Что тебе снилось? — пытает она, — Расскажи!
— Я не помню, — вздыхаю. Это правда! Ведь всё, что я помню — это как лёг на кровать. И то, какой мягкой казалась подушка.
— Тебе снился эротический сон, — произносит Снежана.
Вместо ответа смеюсь. В последний раз мне являлись подобные сны ещё в юности. Жаркие образы, сцены горячего секса. Главной персоной которых и впрямь была… Настя! Но тогда это было вполне объяснимо. Я добивался её и не знал, чем закончится эта борьба. А теперь…
Я её потерял! Возможно, поэтому тело и разум скучают по прежним, семейным ночам.
— Ты обвиняешь меня в том, чего я даже не помню, — обращаюсь к Снежане, — Ты хоть понимаешь, как абсурдно звучит?
Она поджимает губу. Подбородок дрожит:
— Вот именно! Ты был в подсознательном состоянии!
— В бессознательном, — поправляю. Веду языком по губе. Я и вправду явился домой в бессознанке! И стыд за вчерашнее держит в узде.
— В подсознательном! — настойчиво требует Снежа.
— Хорошо, как скажешь, — поднимаю ладони. Соглашаюсь со всем.
— Это имя у тебя в подсознании, — объясняет она.
— Логично, — киваю. Я бы и рад его больше не помнить, но никак не могу.
Вскинув брови, Снежана кивает:
— Вот видишь, — произносит с таким сожалением, как будто я только что рассказал ей какую-то страшную вещь про себя самого.
— Мы прожили вместе очень долго! У нас двое детей. Конечно, её имя в моём подсознании. Также, как имена Давида и Дины.
— Но ты не их называл, а её! — упирается Снежа.
— Я не помню, Снежан! — заверяю в ответном порыве.
— Зато я помню, — отвечает она, вытирает глаза рукавом своей кофты.
Я не показывал фото детей и жены. А Снежана меня не просила об этом. Наверно, ей нравилось думать о том, что их нет? Придуманных проще забыть! А реальные образы будут преследовать долго. Я берёг её психику после развода, боялся, что первенец будет таким же тревожным, как мать.
Пока однажды Снежана сама не спросила:
— Наверно, она ненавидит меня?
— Кто? — отозвался рассеянно.
— Твоя бывшая, — с грустью ответила Снежа.
— С чего ты взяла? — попытался уйти от прямого ответа, — Она ненавидит меня.
— Я тоже тебя ненавидела, — согласилась Снежана, имея ввиду тот период, когда я сказал, что женат, — А потом поняла, что
люблю.Кофе остыл. Я глотаю и морщусь от боли. В голове назревает противная мысль прекратить. Ведь проще простого пойти ей навстречу! Утопить подозрения ласковой фразой. Впервые признаться в любви…
— Ты её любишь? — прерывает поток размышлений Снежана.
— Это глупый вопрос.
— Почему?
По настырному тону легко осознать, что пощады не будет. Что Снежана решила идти до конца.
— Потому, что я здесь и с тобой. Разве это не лучшее доказательство?
Она возражает:
— Скажи! Ты любишь её до сих пор?
Щёки её серебрятся, рукав уже мокрый от слёз. Жалость рвёт душу на части! Какая она беззащитная, нежная в этот момент. Словно поникший цветочек. Так хочется снять этот груз с её плеч.
Я встаю, подхожу к ней. Сажусь прямо на пол, у ног. Прижимаюсь небритой щекой к её острым коленям.
— Я люблю тебя, — говорю, вырывая слова из души.
— Это… правда? — с трудом произносит Снежана.
Я закрываю глаза и слышу, как сердце ломается надвое. И треск отзывается эхом в моей голове.
— Конечно, — шепчу, ощущая касание рук. Они нежно гладят меня. Убеждают поверить. И всё, что мне нужно сейчас, это просто молчать.
— Я тебя тоже очень сильно люблю, — отвечает Снежана.
И я благодарно молчу. И в этот момент вспоминаю свой сон. Вспоминаю, как Настя усиленно трет поясницу. Фломастер был едким, никак не хотел отставать.
— Ты больной, Самойлов! Тебе лечиться нужно! — слышу я голос из давних времён.
А затем слышу собственный:
— Боюсь, что я неизлечимо болен.
Настя застыла, в надежде узнать продолжение фразы. Но я уязвленно молчу. Хотя слова так и рвутся наружу.
— Ну, и чем же ты болен? — не дождавшись, бросает она.
Вздыхаю:
— Я болен любовью.
И вижу, как гнев у неё на лице сменяется нежным румянцем…
Глава 38. Настя
На градуснике почти 39. Как в детстве, микстура стоит у кровати на тумбочке. На лбу лежит влажный компресс. Я меняю его регулярно, шепчу про себя: «Боже, спаси, сохрани». Никогда не была сильно набожна. Но в моменты, подобные этому, возникает потребность к нему обратиться.
Динка лежит ослабевшая, влажная. Волосы липнут ко лбу. Открывает свои побледневшие губы, принимает лекарство.
— Вот, умница, солнышко, деточка, милая, — уложив, я опять накрываю компрессом горячий пока ещё лоб.
Помню, как в детстве, когда кто-то из них заболеет, у меня не хватало способностей взять себя в руки. Я — истеричная мать! Готовая сердце скормить своим детям, лишь бы только сберечь.
Илья в этом смысле всегда был спокоен, всегда мыслил здраво. И слушал врачей. Сказали, нельзя принимать аспирин, мы не будем. Сказали, нельзя сбивать жар, мы не станем сбивать. Он считал лучшим средством постельный режим и горчичник. Я же использую все варианты. От медицинских, до самых простых.