Измена. Мой непрощённый

Динка лежит, обнимая мышонка. Плюшевый зверь всегда спит рядом с ней. Шерсть закаталась от времени, морда приплюснулась Динкиным тельцем. От её беззащитности, детскости, хрупкости, у меня разрывается сердце. Я сижу на постели, пытаюсь унять её жар.

— Как ты, солнышко? Голова не болит?

— Неа, — она выдыхает, закрывает усталые веки.

— Постарайся заснуть. Сон это лучшее средство, — говорю я, и глажу её по плечу. Поправляю на ней одеяло.

— Мам? — шепчет Динка, когда я уже собираюсь подняться.

Опускаюсь обратно:

— Что хочешь? Воды?

— Мам, — повторяет она и в глазах, сквозь болезненный блеск, я отчётливо вижу раскаяние, — Ты прости меня.

Я пытаюсь не плакать. Хотя у самой нарывает в груди.

— Не думай сейчас ни о чём, хорошо, — отвечаю с улыбкой. И глажу, и нежу в руках ослабевшие пальчики дочери.

— Нет, ты скажи, что простила, — настойчиво требует Динка.

Даже сквозь слабость, она всё равно настоит на своём.

— Ну, конечно, простила, — я опять охлаждаю компресс. Полотенце уже потеплело, впитало в себя жар её лба.

— И не злишься? — пытает она.

— Нет, не злюсь.

Она заболела внезапно. Ночью проснулась в горячке, позвала меня. Горло распухло, ей больно глотать. С утра вызывали врача. Оказалось, ангина.

«Догулялась?», — хотела я крикнуть. Но, глядя на дочь, передумала. Ни следа от той дерзкой девчонки, какой она стала. Моя уязвимая девочка, нежный нетронутый стебель которой сумел уцелеть, не сломаться, предстала такой, какой я её родила. Какой воспитала! И вся шелуха будто мигом слетела. И вот она снова моя. И я снова нужна ей! И меня не заменит никто.

Когда прозвучало «прости», я решила, что Динка имеет ввиду свои выкрутасы. Ночные приходы, истерики, злость. Но речь шла о другом.

— Я не думаю так. Ну… про тебя и про папу, — произносит она, глядя вниз, чтобы я не смогла различить её слёз.

Я улыбаюсь, шепчу:

— Ну, конечно. Тебе просто больно, малыш.

Как ни пытается Динка казаться сильнее, чем есть, но слезинка скользит по виску. И попытки напрасны!

Я вытираю её и касаюсь горячей щеки:

— Это пройдёт, вот увидишь. Всё будет хорошо.

Динка кивает и жмурится. Губы беззвучно шевелятся:

— Я люблю тебя, мам.

— Я тоже тебя люблю, моё солнышко, — отвечаю, сама вытираю слезинки. Хорошо, что она уже спит! Поправляю на ней одеяло. Ещё раз смотрю на своё дорогое дитя.

«Не торопись взрослеть», — умоляю я мысленно, — «Прошу, побудь ещё маленькой девочкой». Дина шевелится, плямкает губками, прижимает к груди свою серую мышь.

— Мой мышонок, — шепчу и губами касаюсь щеки.

Выхожу. Телефон на беззвучном. Сегодня четверг. Столько планов! Но всё подождёт. Есть дела поважнее. Начинаю обзвон. Сперва — Вите. Он мгновенно берёт:

— Да, Настюш!

— Витюш, ты прости, не получится сегодня приехать, — говорю, ощущая безмерную тяжесть в груди.

Голос его, озабоченный, близкий, добавляет тоски:

— Что случилось?

— Динка болеет, — говорю, и становится чуточку легче, — Ангина! Сегодня вызывали врача. Температура высокая, ночь не спала.

— Чёрт! Это плохо. Может быть, что-нибудь нужно? Лекарства? Продукты? Ты только скажи. Привезу! — он на работе, я слышу. Но, узнав о болезни, выходит туда, где потише. Волнуется, хочет помочь.

— Нет, спасибо, родной, у нас всё есть.

— Настюш, я так хочу обнять тебя, — отзывается Витя.

— Я тебя тоже… хочу, — шепчу я ему, прикрывая динамик ладонью. Хотя нужды в этом нет. Привычка таиться!

Слышу, как он улыбается:

— Мой солнечный лучик, — он стал меня так называть за улыбку, — Мне без тебя будет холодно.

— Мммм, — я стонаю от тяги к нему, — Ты не представляешь, как мне хочется к тебе, но я не могу.

— Я понимаю! Даже не думай об этом, — торопится он возразить.

Затем убеждает, что будет на связи. Что я могу позвонить ему, хоть среди ночи. И он тут же примчится ко мне! После — долго целует, ласкает словами и голосом. Я млею, кусаю губу. И прощаюсь с трудом. Словно даже один разговор даровал мне такое бесстрашие, какого не даст ни один из мужчин.

Но ещё один важный звонок ожидает на проводе. Эльдар берёт после второго гудка:

— Настя, только хотел набрать тебя. Ты на долю секунды меня опередила.

— Эль, — переняв это имя у Динки, я тоже зову его так, — Ты представляешь, Динок заболела.

— Что такое? — суровеет он.

— Ангина. Тяжёлая форма. Жар и горло болит. Не ест ничего и лежит, — я вздыхаю, сажусь на ступеньку. Лбом касаюсь перилл.

Эльдар озадачен. Но, будто забыв о своём дне рождения, учиняет допрос:

— Врача вызывали? Что сказал? Лекарства выписал?

— Да, да, — убеждаю его, — Лекарств полон дом.

— Лучшее лекарство — это постельный режим и чай с мёдом, — заявляет Эльдар.

Мёд, что он нам привёз, самых ценных сортов. Я сама его ела, как тот Вини Пух, прямо ложкой.

— Липовый самый полезный, — добавляет знаток.

— Динка ест, — отвечаю с улыбкой, — Но Эльдар! День рождения! Как же быть?

Он короткое время молчит. А потом без запинки выносит вердикт:

— Ну, и чёрт с ним! Отпразднуем после.

Я в замешательстве. Признаться, думала, он скажет: «Ничего страшного, обойдёмся без вас». Ведь его день рождения будет в «Соловушках». Начало апреля, в лесу ещё снег лежит. Но Эльдар обещал показать нам подснежники.

— Как? Из-за нас? — удивляюсь его равнодушию, — Но ты не обязан его отменять! Ведь это твой праздник.

— Да какой там праздник, Насть? — хмыкает он, — В моём возрасте дни рождения вообще не отмечают уже.

— Да какой там возраст? — парирую я, — Ты мужчина в самом расцвете сил.

— Ага, — смеётся Эльдар, — Только пропеллера недостаёт!

Вот же хохмач!

— Но всё равно, это не повод менять свои планы, — отвечаю ему.

— Уж позволь мне решать самому, — упрямится он, — Это всё-таки мой день рождения.

— Твой, конечно, — киваю в ответ.

Эльдар уверяет, что он ничуть не расстроен. Разве что тем, что у Динки ангина. Опять уточняет, не нужно ли чего-нибудь привезти? Провизия есть, и лекарства в избытке. Я обещаю ему позвонить «если что». И долго смотрю на смартфон, прежде, чем сделать третий по счёту звонок.