Измена. Танцы на осколках

Как только мы оказываемся в кабинете, падаю в кресло и прикрываю дрожащие ресницы. Глаза печет от сдерживаемых слез. Чувствую, что Марк идет ко мне. Открываю глаза, а он уже присаживается передо мной на корточки, чтобы осмотреть мои ноги, не спрашивая разрешения.

— Не трожь, — шиплю, дергаясь, но он упрямо снимает с меня обувь и я чувствую, как моё тело снова напрягается — от смешанного чувства беспомощности и его неожиданной, пусть и фальшивой, заботы. Он же может уже не играть. Так зачем?

— Кровит, — вздыхает Марк, показывая мне окровавленную стельку и приносит аптечку.

— Тебе нужно было оставить меня дома, — шепчу я, глядя на его сосредоточенное лицо. Слова застревают у меня в горле, смешиваясь с чувством смятения и непонимания. Почему он так решительно отказывается оставить меня в покое? Почему ему не все равно?

— Чтобы все повторилось? Нет, — отвечает он, не поднимая глаз. — Со мной сейчас безопаснее, как бы смешно это ни звучало для тебя.

Я удивляюсь его словам. В Марке смешивается странное сочетание эгоизма и заботы, которое сбивает меня с толку.

Когда он заканчивает перевязку, отворачиваюсь к рабочему столу молча. Надо бы поблагодарить, но язык не поворачивается с ним разговаривать. Сейчас в голове только одно желание — дождаться момента, когда закончится учеба, и без оглядки сбежать на практику.

И гори оно все синим пламенем.

Работать с похмелья — то еще удовольствие. Меня мутит и то и дело бросает в жар. Правда, бросает в жар не только от алкогольных токсинов в крови. Еще и от горячих картинок, то и дело всплывающих перед глазами. Я будто снова чувствую его губы, вкус и аромат…

Как мне теперь работать с этим человеком и делать вид, что ничего не было? Да он же… первый у меня. Я открылась, поддалась его энергетике и попалась на крючок без наживки.

Со стоном роняю голову на стол, забывая, что не одна в кабинете.

— Тебе плохо? — тут же реагирует Марк.

— Нет! — вскрикиваю, потому что слышу звук шагов. Выпрямляюсь. В висок стреляет болью. Марк направляется ко мне. — Не подходи!

— Рита, — хмурится Марк, но не притормаживает.

— Со мной все впорядке. — вскакивая, рычу севшим голосом. — Не трогай меня.

— Сядь, — Марк останавливается.

Медленно пячусь к другому краю стола, обхожу его. Собираюсь позорно бежать, хотя понимаю, что при желании Марк тут же меня догонит.

Дверь кабинета распахивается и, впервые увидев Римму, я облегченно выдыхаю. Беру со стола первую попавшуюся папку и выхожу из кабинета.

— Рита, сделай мне кофе, — просит Марк в догонку.

Понимаю, что он просто боится, что я натворю что-нибудь и здерживает таким образом.

— Мне тоже, если не трудно, — мило улыбается Римма, но в ее глазах адовый котел. Я бы в нем сварилась в считанные секунды, если бы это было возможно. Мысленно усмехаюсь.

Есть небольшое ликование в душе, что теперь не я одна на стороне преданных. Разница только в том, что она, скорее всего, об этом не знает. И Марк ее в известность, конечно же, не поставит.

На душе отвратительный привкус от ревности к человеку, который тебе пробрался под кожу, но которому ты не нужен. Но я понимаю, что по-другому и быть не могло. И я сама виновата в том, что покупалась на все дешевые провокации моего мужа и чуть подороже — его брата.

В приемной тоже стоит кофемашина. Бросаю папку на стол, хромаю к ней. Делаю два американо. Хочется подойти и этот горячий кипяток Марку на брюки выплеснуть, а Римме в лицо.

Внезапно я слышу, как голоса за дверью становятся громче. Разговор переходит на повышенные тона. Я стою у кофемашины и стараюсь разобрать, о чем речь, но не понимаю ни слова.

И что делать? Заходить? Нет?

Беру два блюдца с чашками и останавливаюсь возле двери. Вроде затихли. Толкаю створку и шагаю внутрь.

Натыкаюсь на внезапно появившуюся передо мной Римму. Она выбегает из кабинета и, мне кажется, плачет. Останавливаюсь, пытаясь избежать столкновения, но Римма врезается в меня плечом так, что я отшатываюсь.

Из чашки выплескивается кофе, обжигая мне пальцы. Вскрикиваю, роняя чашку и от моего движения падает и вторая, обжигая меня снова.

Безмолвно втягиваю воздух, потеряв дар речи от боли.

Марк тут же вскакивает с места и в считанные секунды оказывается рядом. Я снова вижу, как его глаза мгновенно меняются — из холодных и равнодушных они превращаются в обеспокоенные.

Тот самый человек, который явно мне дал понять, что я — объект его игры, теперь проявляет заботу, будто ему есть до меня дело, и я не знаю, как на это реагировать.

Почему именно сейчас, когда я уже решила, что не могу ему доверять?

Он подхватывает меня на руки, сажает на диван, достает лед для виски и сжимает на нем мои обожжённые пальцы. Обнимает их своими ладонями и дует на них.

— Отпусти, — всхлипываю.

— Тише, тише, — шепчет он, и его губы осторожно касаются кончиков моих пальцев. Это прикосновение такое нежное, что я не могу удержаться — слёзы начинают катиться по щекам.

Почему я чувствую такую слабость перед ним? Я должна быть сильной, должна держать дистанцию, но не могу. Всё, что я чувствую сейчас, — это смесь боли, обиды и желания оказаться в его объятиях.

— Марк, пожалуйста, не трогай меня, — шепчу, не в силах перестать плакать. — Мне есть разница, понимаешь?

Пытаюсь выдернуть руки, но Марк лишь крепче сжимает их.

— Я не хотел причинить тебе боль, — тихо говорит он.

Несмотря на то, что его слова звучат искренне, я не могу поверить ему. Эти слова, вместо утешения, лишь усиливают мои страдания. Зачем он говорит это сейчас?

— Но ты уже сделал это, — улыбаюсь сквозь слезы и, наконец, вырываю руки из его ладоней. — И продолжаешь делать. Не трогай меня, у меня есть муж.

— Муж, которого ты к себе не подпускаешь, — щурится Марк.

— Сегодня же это исправлю!

* * *

Вечером родители настаивают на семейном ужине. После всего, что произошло, это выглядит подозрительно. Не хотят ли они устроить публичную порку? Я уже ничему не удивлюсь. В извращенном видении мира этой семейки, я — белая ворона, от которой слишком много проблем.

Принципиально перед окончанием рабочего дня захожу к Максиму в кабинет. Предупредительно стучу и, получив разрешение, вхожу. Макс один и — о боги — работает. Я даже не сразу понимаю, что мне кажется странным. Потом отмечаю — он трезв и бодр.