Измена. У тебя есть другая

— Алло?

Тишина. Потом тихий женский голос:

— В следующий раз добью сама, кошелка!

***

Мария

Мария яростно бьет кулаком по рулю. Она хотела быть рядом, чтобы самой увидеть все происходящее. По вине этой старой мымры она лишилась шанса закрепиться за влиятельного мужчину.

— Идиоты! Кретины! — кричит она в трубку. — Вы должны были убрать ее, а не его!

Внезапно в зеркале заднего вида появляются мигалки.

— Какого черта... — растерянно шепчет. — Как они узнали так быстро?

Мария рассчитывала, что поддельными, которых она наняла, избавятся от Светланы, и у нее будет время спокойно уехать. То, что ей с Георгием больше ничего не светило, сразу стало понятно по его словам и реакции.

Мария даже не могла сказать точно, ему она собралась отомстить, по сути: Светлане, которая встала на пути ее желаний, или Георгию, который попользовался ею и выкинул. Просто выбросил как использованный презерватив! А сколько ласки она ему подарила, сколько терпела этого старого осла! Думает, он такой великолепный?! Да любой тридцатилетний мужчина даст ему фору…

Может быть, это не за ней?!

Но машина с мигалками все ближе и ближе. Ее догоняют.

В панике она ускоряется, жмет на газ изо всех сил, но из-за спешки не может реагировать как следует!

Пальцы вцепились в руль изо всех сил, глаза заливает пот. По спине градом тоже катится пот.

Она идет на обгон, но не получается, и машину выбрасывает на грунтовку.

Мир закрутился, ориентиры сместились.

Глухой удар.

Тело будто вспыхивает резкими вспышками.

Тупая воронка темноты и боли.

Глава 21. Она

Больница. Утро

Георгий еще не пришел в себя после операции.

Я сижу у его постели, глядя на строчки и цифры показаний приборов на экране.

Следователь сказал, что они схватили Марию и ее сообщника: все прошло так быстро. Кажется, Георгий не просто преследовал меня все это время, чтобы добиться встречи. Он еще и обеспечивает мою безопасность и… Что-то подозревал? Ждал от Марии опасного шага?!

Смотрю на его бледное лицо:

— Какой же ты дурак! Неужели ты не мог найти себе дурочку попроще?! Просто без притязаний и такой чудовищной… жадности? Злости? У меня просто нет слов! Как можно быть такой…

У меня в кулаке зажаты его часы.

Те самые, что мы выбирали на двадцатилетие свадьбы.

Стрелки замерли в момент удара.

***

Долго находиться в палате невыносимо! Я выхожу в коридор.

Больничный коридор пахнет спи, в нем будто оживают все старые страхи, в особенности те, которые детишек касаются. Когда болеет родной ребенок, то так хочется взять его боль — себе.

Я помню, как впервые мы пришли в травмпункт с Андрюшей — с переломом руки после катания на велосипеде, и как лежали с бронхитом, когда Иринка свалилась с температурой под сорок.

Я сижу на жестком кресле, и вдруг слышу совсем рядом:

— Мам...

Голос Андрея, он уже взрослый мужчина, который так резко и дерзко со мной разговаривал. Но теперь такой же потерянный, как в шесть лет, когда отбился от нас и заплутал в супермаркете между рядами.

— Как отец?

— Еще не пришел в себя.

Следом за Андреем подходит и Ира. И сын, и дочь — бледные, едва держатся на ногах.

— Как ты держишься, мам? — спрашивает со слезами Ирина. — Я схожу с ума от беспокойства за жизнь папы!

— Кто-то же должен оставаться спокойным, — просто отвечаю я.

Они садятся рядом, я чувствую их: колено Андрея касается моего, а Ира несмело прижалась плечом к моему и застыла, будто не решаясь на большее. Она прячет взгляд, я понимаю, что ей сейчас стыдно за прошлое.

Андрей заметно нервничает:

— На кону — важная сделка. Отец просил провести ее, а я… собраться с мыслями не могу! Боюсь, провалю все... — хрипит сын.

Его пальцы впиваются в мои ладони, точь-в-точь как в четыре года, когда он боялся отпускать меня и идти самостоятельно в садик.

Потом перед глазами всплывает еще картинка: маленький Андрюшка в отцовском галстуке, серьезно заявляет: "Я как папа!"

Теперь он сжимает кулаки, а в глазах плещется отчаяние.

— Он никогда не простит, если я провалюсь... Я не знаю, что мне делать!

— Ты справишься. Если отец доверил вести эту сделку тебе, значит, тоже считал, что ты способен на это.

Андрей посмотрел на меня с шоком, его глаза распахнулись от удивления:

— Почему? — хрипит он. — Почему ты… так добра ко мне?! Я же… Предал! Был за отца, не вникая в суть. Почему, мама?!

— Может быть, однажды ты станешь родителем и поймешь, каково это… — говорю я, погладив его по щеке. — Любить своих детей всем сердцем.

— Даже когда они ошибаются и неправы? — несмело подает голос Ира.

— В особенности, когда они ошибаются и неправы, — совсем тихо говорю я.

Андрей порывисто меня обнимает, глухо бормочет:

— Прости! Прости за все!

Потом он встает и уходит, растирая глаза. Кажется, он не хочет, чтобы я видела его скупые, но такие искренние слезы.

Ира прижимается ко мне.

— Теперь я понимаю... Я так злилась на тебя. Так злилась, а надо было… Надо было злиться на отца! Но я боялась, что он перестанет меня поддерживать и за учбебу платить, если я стану… за тебя. Как же я была неправа. Скажи, мама, что теперь будет… Со всеми нами… Если папа не очнется?

Иногда страх перед смертью, страх потери способен очистить души от грязи и налипшей там скользкой высокомерности, всего нехорошего.

Иногда это просто необходимо, чтобы найти в себе силы простить.

— Он — сильный, я верю, что он выкарабкается.

Я целую ее в макушку — там, где когда-то была смешная вихлястая дырочка от заколки.

Ира обнимает меня и плачет:

— Я так скучала по тебе, мама! Я больше никогда… Никогда тебя не предам.