Как на качелях

— Говорил, говорил, — проворчал дядя Федя. — Мало ли что я говорил. Соображать надо. Парень-то ты вон уж какой!

Дядя Федя с шофером влезли в машину, завели мотор и поехали назад. А Колька еще долго стоял на дороге и тер глаза кулаками.

Через год мы с Колькой поменялись местами. Для него Новый год стал только поводом повеселиться, а я начал надеяться на какое-то волшебство. «С чудесами интереснее», — рассуждал я и ждал Деда-Мороза.

Попробуй поймай ветер!

Ветры бывают разные. Бывает сильный ветер: такой, что сорвет крышу сарая и до земли наклонит деревья, бывает тихий ветер, он дует вдоль улицы и только поднимает сор с земли да затевает игру с каждым встречным. Бывает ветерок: он бесшумно скользит по асфальту и чуть перебирает листву деревьев. И бывает легкое дуновение, когда качаются только одуванчики, словно меховые шарики на нитках.

Ветер может быть горячим, обжигающим тело. Может быть теплым и холодным. И прохладным может быть. Особенно хорошо, когда в жару тянет прохладный ветер. Тогда, если идти по ветру, кажется, что плывешь в прохладной реке.

Все ветры пахнут: осенний — опавшей листвой, гарью костров, фруктами и овощами, зимний — пухлыми сугробами, студеным деревом, каленым мерзлым железом, весенний — талым снегом и сохнущей землей. Летний — горячим испарением цветов, пышной сухой пылью, свежескошенной травой. Много всяких ветров, но одно у них общее — они самые свободные. Много раз я пытался поймать ветер, ловил его сачком и наволочкой. Но, пока он дул, мои капканы стояли тугими подушками, а стоило капканы закрыть, как полотно беспомощно обвисало.

Как-то утром наше окно распахнул веселый ветерок. Он потрепал занавески, лизнул меня в лицо, полистал книжку и хотел задуть лампу-ночник. Разозлился, что не получилось, и разлохматил шерсть у кошки, и стянул скатерть, и раскачал абажур. Я закрыл окно и почти его поймал, но он ускользнул через щель под дверью.

Я не пропускал ни одного ветра — делал вертушки, пускал бумажных голубей, ставил паруса на плоты. Но чаще всего запускал змея.

Как-то в сарае я склеил из газет такого большого змея, что еле протащил его через дверь. Дождавшись сильного ветра, я привязал к змею дедушкину грибную корзину и, посадив в нее соседского кота, попробовал запустить свой аппарат. Вначале змей метался над корзиной, как заарканенный зверь, но потом порыв ветра все же оторвал корзину от земли и потащил вверх. Как только корзина достигла метровой высоты, мой пассажир из нее выпрыгнул и с перепуганным видом дал драпака под крыльцо.

В те дни, когда я любил ветер, я ужасно боялся высоты. Стоило мне только влезть на дерево и посмотреть вниз, как перед глазами начинали плавать какие-то точки, а голова тяжелела и клонилась в сторону. Да что там дерево! Даже на крыше сарая меня и то тошнило. По этой причине я никогда не ходил по балке над оврагом и даже мост через речку обходил стороной.

Однажды был хороший слоистый ветер. У самой земли он пахнул цветами и дымом от костра, чуть выше — рекой и осокой, еще выше — далекими серебристыми ивами. В то утро я бежал по берегу реки к заводи, где на ночь поставил жерлицы. Я бежал по ветру, перепрыгивая ложбины, подпрыгивая на буграх. Подпрыгнув на одном бугре, я вдруг заметил, что моя рубашка плотно надулась ветром и я стал легким, почти невесомым. Какие-то потоки восходящего воздуха, точно гигантские качели, подкинули меня вверх, пронесли над голубой от незабудок низиной и плавно опустили около следующего бугра. Пробежав еще несколько метров, я оттолкнулся снова и… пролетел еще дальше. Тогда я свернул к краю обрыва и, разбежавшись посильнее, прыгнул с кручи. При этом я широко в стороны распластал руки. Я сделал это без всякого расчета, просто подражая птицам, но, оторвавшись от земли, неожиданно полетел над кустом тальника и зарослями лопухов. Я летел так долго, что запомнил свист ветра в ушах и внизу среди лопуховых листьев успел разглядеть гальку и ракушечник. Это было какое-то чудо! Приземлившись на песке, я поднялся на бугор и снова повторил прыжок. И опять пролетел над тальником и лопухами.

Я стал прыгать еще и еще. Постепенно я заметил, что ветер дует не с одинаковой силой и что, попадая как бы в «сильную волну», я улетаю дальше. Постепенно я научился угадывать приближение «сильной волны» и отрывался от края обрыва как раз в тот момент, когда ветер достигал наибольшей силы. Через час я уже мог в воздухе шевелить руками и немного направлять свой полет. А однажды, когда меня отнесло в сторону, я даже повернул к сыпучей песчаной воронке — месту намеченного приземления. Но самое странное — в воздухе я совершенно не боялся высоты.

Целый день я провел у реки. Домой я возвращался запыленный и ободранный, но ужасно счастливый. Я научился летать. Увидев мост, я вбежал на скрипучие пружинистые доски и, перегнувшись через перила, уставился на водяную рябь. И впервые передо мной не появилось никаких точек и у меня не началось головокружение. Перемахнув через перила, я оттолкнулся и плавно спланировал на отмель. Вбежав на обрыв, я влез на самую высокую иву и начал раскачиваться на ее гибких ветвях. А потом спрыгнул вниз и, точно на парашюте, мягко сел на траву.

У самого дома я влез на сарай, разбежался по его крыше и… облетев весь двор, притормозил у крыльца.

Собиратель чудес

В деревне жил один странный мальчишка. Его звали Филипп. Он был высокий и худощавый, с удивленным, немигающим взглядом, как будто все видел впервые. Тысячу раз мы гоняли в футбол между тополей на нашей улице, а он чуть ли не каждый день вздыхал:

— Ох, ну и тополя! Во великаны! — и так всматривался в деревья, что на белках появлялись прожилки.

Или частенько, задрав голову к небу, Филипп бормотал:

— Эх, погодка! Красота! — и глубоко вздыхал и закрывал глаза от удовольствия. Это «Погодка! Красота!» я слышал от него каждый день. Даже когда шел дождь, даже в слякоть, ему все было «красота». И так он относился не только к погоде. Овощи, которые мы таскали с огородов, были для него самыми прекрасными.

— Никогда таких не ел, — смаковал он.

Змей, которого мы запускали, ему казался лучшим в мире.

— Чудо, а не змей! — вопил он и весь дрожал от волнения. Я не любил Филиппа. Он слишком всем восхищался. И главное, не тем, чем надо. А вот футбол почему-то не очень-то любил и почему-то не ездил с нами на рыбалку. С Филиппом я никогда не разговаривал на серьезные темы. Всегда только о погоде.

— Ну, как погодка? — спрошу и усмехаюсь.

— Красота! — заулыбается Филипп. — Красота погодка! — И помашет ладонью на раскрасневшееся лицо (если жара невыносимая) или подышит на варежки (если мороз трескучий).

Как-то мы с Борькой собрались на рыбалку. С вечера, как всегда, накопали червей, положили в садок хлеб, помидоры, огурцы, соль. Решили переночевать у Борьки на сеновале и с рассветом отправиться на речку. Только мы сложили снасти на сеновал и тут выяснилось, что Борькина мать уезжает к сестре и Борьке наказано сидеть дома с младшим братом. Взял я свои удочки, пошел, расстроенный, домой. Бреду по улице и думаю: «Идти на рыбалку одному или нет?» Вроде бы идти надо — целую банку свежих червяков накопали. В то же время одному идти скучно. Иду так, рассуждаю, вдруг навстречу мне Филипп.

— Ого! — говорит и пялит глаза на мои удочки. — На рыбалку собрался?

— Как погодка завтра будет? — обрезал я его.

— Красота погодка будет! Погодка будет что надо! Вот увидишь! Эх! — вздохнул он и пошел со мной рядом. — Мне бы с тобой.

— Куда тебе! Мама небось не пустит!

— Не пустит, точно, — откликнулся Филипп. — А я знаешь что?.. Удеру!

Он схватил меня за руку, и его глаза совсем полезли из орбит. Я встрепенулся:

— Как так?

— А так! — воскликнул Филипп и, наклонившись ко мне, проговорил заговорщицким голосом: — Ты свистни под нашим окном, когда пойдешь. Я незаметно и вылезу… Вот только удочек у меня нет. Дашь одну?