Как птица Гаруда

— Как это? — спросил Зотов.

Сапожников, конечно, понимал, что самому Сталину это письмо читать недосуг, может, кто из помощников в двух словах доложит, но и это вряд ли. Возможно, перешлют его на консультацию к специалистам. И тут уж хочешь не хочешь, специалист должен ответить по существу, получив сапожниковское письмо из такой инстанции.

Ну а дело в следующем.

Академик Павлов открыл у человека две сигнальные системы. Первая — зрение, слух и прочее, вторая — заведует речью. Сапожников додумался до третьей. Она, дескать, заведует вдохновением. Что такое вдохновение — не знает никто, но что оно особенное состояние, ни на что другое не похожее, — может подтвердить всякий, с кем это случалось. Ну и приводились в письме цитаты — от Пушкина до Менделеева, от Шопена до Авиценны. А главное, в этом состоянии что ни делает человек — все получается богаче и крупнее, чем без оного. И стало быть, надо это состояние изучать, и выращивать для человечьего интереса и пользы.

Написал Сапожников подробное письмо и послал.

А через месяц пришел ответ из Академии наук, подписанный членом-корреспондентом. Письмо-ответ было тоже длинное, но сводилось к следующему: во-первых, третьей сигнальной системы не может быть, потому что у Павлова их всего две, а во-вторых, мысль о третьей сигнальной системе не нова, ее высказывали академики Быков и Орбели, но после критики ученых они от этой мысли отказались.

И Сапожников понял, что дело в шляпе. Во-первых, потому что, поживи Павлов дольше, он открыл бы и третью сигнальную систему, поскольку к этой мысли пришел Быков, ученик именно Павлова. А ежели кому-то после смерти Павлова открывать новое стало лень, то это ихнее личное дело и к природе и науке отношения не имеет. А во-вторых, если такие экспериментаторы, как академики Быков и Орбели, к этой же мысли пришли, то, стало быть, у них для этого были основания не умозрительные, и, стало быть, для дальнейшего изучения открывается экспериментальный простор.

А больше Сапожникову ничего и не было нужно — немножко поддержки и догадка о том, что он не вовсе болван. А вдохновение Сапожников, по слухам, научился вызывать у себя по желанию. А более ничего и не нужно. Так как выяснилось, что в этом состоянии что ни делай, все к лучшему. И значит, мысль Пушкина, что гений и злодейство несовместны, подтверждается экспериментально. А больше ничего и не надо.

И безответственный Сапожников долго ликовал — есть, есть вдохновение, природное свойство человека, не то забытое, не то неразвитое, есть вспышки красоты и истины, есть природное вдохновение, при котором что ни делай, все к лучшему.

Что же касается члена-корреспондента, который ответил Сапожникову насчет вдохновения, то он оказался большим специалистом по грибам.

Последнее обстоятельство почему-то больше всего обрадовало Витьку Громобоева, который щелкал сапожниковскими подтяжками, хохотал и вел себя крайне несерьезно.

— Уймись… — говорил Зотов, прикрывая глаза от летящего и крутящегося под ветром песка. — Уймись!

Но Громобоев не унимался, ветер выл в горние трубы, песок летел, и Зотову с Сапожниковым трудно было даже стоять на ветру, на шоссе, а ведь надо было еще идти.

Однажды Зотову пришло в голову: кто такой устаревший? Это кто делает то же самое, когда пора уже делать другое. Устаревший — это автомобиль, который едет прямо, когда дорога завернула вбок.

Устарели два тысячелетия потому, что идет третье. Вот и все.

Деление на тысячи, конечно, условное, но устаревание безусловно. Устареет и третья тысяча лет.

Не Разум устарел, не Вера, а их отношение к творчеству.

Их отношение к творчеству уже сейчас глубоко провинциально.

33

Таня умерла… Таня умерла… Таня умерла…

Пятьсот лет назад родился Леонардо да Винчи, и недавно человечество справляло его юбилей. Но и он не придумал, как не умирать.

Даже когда букашка на земле умирает, меняется что-то на земле, меняется…

…Я внес Таню домой и уложил на диван.

— Кто тебе сказал?… Лежи, лежи…

— Клавдия.

Я вспомнил, как в саду еще услышал: Таня на кухне вскрикнула, как выскочил красный Генка, как Оля села на гамак и малолетний Санька наяривал морковку.

— И ты после… еще возилась с ее посудой и супчиками?

— Она меня пожалела, Петенька… а ты не пожалел.

Я пиджак скинул, галстук, ботинки. Таня говорит тихо-тихо:

— Петя, распусти мне волосы… Петя, Сереженька наш убит в сорок первом году. Клавдия сказала, что ты извещение хранишь…

— Она сука, — сказал я и задохся. — Сука гнойная…

— Она меня пожалела, — говорит Таня. — Почему ты не сказал, Петя?

Пожалела, думаю, она же ее убила!

— Не смог, поверь… Я сам узнал недавно…

— Нет, Петенька, ты узнал в сорок третьем еще, — сказала Таня. — А я только сейчас.

Сколько лет я один маялся знанием страшным, за Таню боялся, врал, что, может, в плену где-нибудь в иностранном мается. Думал, так и будет потихоньку смиряться, а вышел я — злодей.

— Ты кури, Петя, кури… Петя, хочешь я тебе семечек куплю… как тогда, в двадцать первом?…

Что я отвечу, если я злодей для нее?

— Опять вышел злодей…

— Нет, — говорит Таня. — Ты хотел как лучше… И ты меня жалел и берег… Только от этого моя война затянулась… Вот и моя война закончилась…

И Танечка сказала:

— Пойду Сережу искать, сыночка моего. Может, и встретимся. Может, я перед ним виновата…

— Ни перед кем ты не виновата, — говорю. — Все перед тобой виноваты… И я первый… Не уходи, Танечка.

— Я тебе о Марии скажу…

— Таня!

— Видно, ее права наступили… Намучилась она.

— Таня… Таня… Таня…

— И себя не мучай… Не надо… Мы счастливо вдвоем начинали… Всю жизнь вместе… И прощай…

— Таня! — крикнул я. — Таня!

— Что?

— Прости! — говорю.

— Что простить, Петя?

— Прости мне меня…

Бабушка потом меня увела и передала деду.

Если бы после смерти Тани я не получил письмо от Марии, я бы тоже умер.

Дело не в содержании самого письма, а в том, что я заспорил, занегодовал, — в общем, начал жить.

Не знаю, как другие, а у меня так: как начнешь отвечать за кого-нибудь, там и сам спасешься.

Оказалось, Мария жива и все про меня знает.

Вот из этого письма: «Слова „нищие духом“- все бестолково понимают эти слова, будто у этих людей нищенский дух и они убогие, серые люди. А все наоборот. Они ведь не духовно нищие, а дух им велит быть нищими. То есть их духовный принцип — не быть богачами. Потому что богатство растлевает. Дух этих людей богатства не приемлет. Им богатство и на дух не нужно. Неужели не понятно?!»