Какого лешего?!

– Все хотел узнать, что этот горемыка натворил-то? – полюбопытствовал теремной, искренне сочувствуя человеку, которого взяли в оборот злыдни.

– Так известно, что! – пояснил Стопарь. – В кабаке деньги просаживал, зенки заливал, а когда его жинка укорять стала, он прямо в её карий глаз и влепил кулаком. Она с фингалом и детьми собралась и ушла к родне. Бондарь ей вслед проклятиями дорогу уложил, в красный угол дулю показал, а в черный помочился. С богохульством ладно, но он смертельно оскорбил своего домового, кажись Прялку. Тот и ушел. А, по правилам, сами знаете, ежели домовой из дому уходит, мы или запечные кикиморы его место занимаем. Ежели мужик, то это наш клиент, а коли баба виновата, то наши бабоньки её душу страданиями рвать будут. Правильно я говорю, девчата?

Довольные кикиморы (как же их, такой гарный хлопец «девчатами» обозвал) согласно закивали.

– Такой вот расклад, уважаемый теремной, – закончил отчет злыдень, добавив напоследок. – Как сами люди говорят «Кто безбожно пьет – злыдней в дом зовет».

– Понятно! – задумчиво протянул Поставец. Понимал он, что люди тоже зачастую сами на себя беды кличут. Тут уж никуда не деться. Приходится порой их и таким вот образом «учить» уму-разуму.

Но надо было продолжать сход.

– Понятно! – еще раз повторил теремной и вернулся к делам. – Так что у нас ещё, Расторопша?

Думный тиун как раз отыскал в свитке очередную жалобу.

– Вот тут люди опять промеж собой на лешего жалуются, – в двух словах пояснил думный тиун, надеясь, что, как и раньше все обойдется внушением со стороны теремного и обещаниями исправиться со стороны одного из этих упрямцев леших.

– Какого лешего? – спросил Поставец и нахмурился, перестав гладить разомлевшего кота – он уже догадывался чье прозвище сейчас услышит.

– На Бульгуна жалуются.

Теремной сокрушенно вздохнул и осведомился:

– На что хоть жалуются?

Как Расторопша не хотел вновь заглядывать в свиток, а пришлось.

– Между собой люди нескольких деревень, что стоят подле хозяйства Бульгуна, сетуют что совсем леший им житья не дает. Охотников, вот, без добычи оставляет: то по кругу их водит весь день, то стрелы их от дичи отводит, а то и вовсе лесных тварей разгонит по чащобам, куда и не забраться человеку.

– Понятно, – уже в который раз промолвил теремной и посмотрел в сторону нахмурившихся леших. Те поглядывали на теремного исподлобья – виновато не виновато, но раздосадовано. – Ну и где Бульгун? Пусть выйдет сюда!

– Вот он я! – выступил из-за своих собратьев тот самый молодой леший, который не одобрял общего рвения остальных соседей по поводу помощи людям. Встал посреди зала, смотрит как ни в чем не бывало, едва ли не вызывающе.

– Что скажешь на обвинение? – задал вопрос Поставец в надежде, что леший как обычно покается и пообещает одуматься.

Лешие вообще часто срывались, устраивали людям «кузькину мать», однако брали себя в руки и дальше исполняли свои обязанности в основном справно, аккурат до нового срыва. Ох и тяжелый народ были эти лешие.

– А что тут сказать?! Видать сами они криворукие, коли ни пуха, ни пера добыть не могут. А свое косоглазие мной прикрывают, дескать я во всем виноват, – не моргнув глазом, ответил Бульгун, покосившись на свиток в руках тиуна.

– Ага, ты ещё скажи, что они и силки сами своими кривыми руками рвут и путают, – вмешался в беседу Кочерга.

– Не знаю, может и рвут, – пожал плечами Бульгун.

Кочерга возмущенно переглянулся с теремным – что это себе этот лешачок позволяет? Кем это он себя возомнил?

– Эх, Бульгун, заливает медок нам в уши и не краснеет! – по-своему выразил почтение лешему Стопарь: – Во дает!

– Но это ещё не всё, – взял слово Расторопша со своим свитком, будь он неладен (а свиток или распорядитель решать вам): – Лесорубы тамошние кручинятся. Не могут толком дров на зиму запасти, а холода не за горами. То топорища на топорах у них ломаются, то пилы тупятся едва до дерева коснутся, то вообще инвентарь в телегах исчезнет аки его и не было. Домой приезжают, а он там в сараях у них лежит. Вот и поминают «нечистую силу».

– А им, бедолагам, ещё в город десятину дровами отдавать, – расширил круг возникшей проблемы Ухват, один из воеводских домовых – переживал болезный за общее дело, как же в холода без тепла им тут куковать.

– Вот именно! – поддержал товарища Веретено. – Это какое-то саботажничество получается!

Другие домовые, из городской знати, тоже изъявили совместное неудовольствие, но не так громко, чтобы не ссорится с лешими.

– А что скажешь на это, любезный? – все ещё надеясь на «явку с повинной» со стороны Бульгуна, как можно более мягко поинтересовался Поставец.

– Ну, не знаю, может лесорубы они такие, неважные, не следят за инструментом, – продолжая играть в «несознанку» заявил леший, вновь отводя глаза в сторону.

– Нет, этот парень мне определенно нравится, – заявил атаман злыдней стоявшим рядом полуночникам, которые с неподдельным интересом следили чем же все закончится. – Ему хоть кол на голове чеши…

– Да помолчи уже, Стопарь! – перебил его Кувалда, – Видишь, парню несладко приходится, а ещё ты тут зубоскалишь.

– Сам помолчи! – огрызнулся злыдень – не любил он, когда ему указывать пытались – но, тем не менее, перестал комментировать происходящее.

Атмосфера с совещательной зале накалялась с каждой минутой, а тут ещё и первые петухи пропели. Надо было быстрее решать с лешим, чтобы на следующий сход не оставлять этот животрепещущий вопрос.

– Нет, вы посмотрите на него! Невинного тут из себя строит! – не выдержал Поставец упрямства лешего, и не столько упрямства, сколько его вранья, вспылил: – Ты чего тут брешешь, аки пес шелудивый! Признавайся, твоих рук дело?!

Сравнение с собакой задело Бульгуна, хотя он и сам понимал, за что его так теремной – не за проделки, а за кривду.

– Нет, не собака я, Ваше Околородие, и да, это я людям спуску не давал, – наконец признался леший.

– Вот, значит, как?! – облегченно выдохнул Поставец. – Ну, поведай нам, с чего это ты на людей ополчился? Вроде раньше так, все по мелочи озоровал? Теперь-то что? Поделись с нами своими печалями. Они что тебе подношения не приносят, не уважили где-то?

В этот раз леший смотрел прямо на теремного, не вилял «хвостом» (он ведь не пес смердящий).

– Да нет, уважаемый теремной, подношения люди приносили, задабривали, только я не взял.