Камчатский Декамерон

Как-то Ира попросила помочь ему с контрольной работой - к учёбе мужа она отнеслась хоть и с удивлением, но весьма положительно, мол, взялся мужик за ум, чем водку-то пьянствовать. Потом напомнила мне ещё раз. Я, конечно, обещал. И вот однажды вечером она забежала не как обычно, а несколько даже торжественно стала тянуть меня к себе домой: «Пойдём, посмотришь контрольные, ОН приглашает». Идти мне по понятным причинам не хотелось, но раз обещал… и Ира так настаивала… Почему-то ей очень хотелось, чтобы я побывал у них в гостях.

…К приходу «учёного соседа» готовились: на столе стояло пиво, напиток по тем временам деликатесный, и рыба собственного приготовления. Иркин муж смущался, не зная о чём со мной говорить, ибо он был обычный строитель, а я - геофизик, а что это такое - один бог знает, поэтому он всё подливал и подливал мне пива, улыбаясь и пытаясь быть любезным, что явно не соответствовало его мрачноватой натуре. Я тоже чувствовал себя неуютно, рыльце у меня было в пушку, и, похваливая пиво с вяленой корюшкой, я уставлял глаза в методичку, рассматривая «накрученные» там двойные и тройные интегралы, которые инженер-строитель, по разумению её авторов, должен брать «одной левой». «Вот видите, какое дело, - говорил мужик, смущаясь и как бы извиняясь за бестолковость.

– Учиться п-приходится на старости лет!..» Я уверял его, что учёба - дело хорошее, в любом возрасте, надо, так сказать, ДЕРЗАТЬ, чувствовал, что выходит глупо-нравоучительно, и тоже смущался.

Ирка сидела за этим же столом, но как бы в стороне, не принимая участия в разговоре и занимаясь с сыном. Она одна чувствовала себя совершенно свободно, и покусывая нижнюю губу, с любопытством посматривала то на меня, то на мужа, явно наслаждаясь пикантностью ситуации. Что уж она представляла в своём воображении - сказать не берусь, женские фантазии мне труднодоступны… Может быть то, что произошло бы, если прямо сейчас сказать мужу, что мы с ним оба её трахаем?.. А потом как-нибудь «замирить» нас, сдружить и устроить «группешник»?.. Не знаю.

С интегралами помочь было, конечно, можно - просто нужно сидеть, лезть в учебники, тратить время… Но я заверил мужика, что всё будет в порядке и без проблем. Просветлев лицом, Иркин муж разлил остатки пива и, смущаясь, заговорил об оплате. Услышав, что об этом не может быть и речи, что всё и так будет «в лучшем виде», он совсем просветлел и принёс ещё одну бутыль с пивом, а потом, провожая, долго тряс мне руку и повторял: «Витя!.. Надо!.. П-пойми!.. На старости лет!..» На что я, конечно, отвечал: «Коля!.. Будь спок!.. Всё будет нормуль!..» Мы уже почти любили друг друга. «Ну, слушай!
– говорил он тут же стоявшей супруге, кивая на меня.
– Как с соседом п-повезло, а!» «О, да!» - соглашалась она, стреляя в меня глазами, и мы все втроём весело хохотали. Каждый, конечно, имел в виду своё, но нам всем было хорошо и совесть в тот момент меня почему-то уже не мучила.

* * *

...Летит, летит степная кобылица

 и мнёт ковыль.

А. Блок

Роман наш прервался как-то неожиданно, вдруг...

Однажды, это было уже осенью, поздней, я должен был отправиться в экспедицию, на Верхнюю Паратунку. Возвращаясь с работы раньше обычного чтобы собраться, за Иркиной дверью я услыхал смех, музыку и громкие голоса - у них явно что-то праздновали: чей-нибудь день рождения, а может Октябрьскую революцию, или очередную квартальную премию: они вообще любили это дело. Следовательно, мне предстоял вечер интенсивной сексуальной разрядки: в такие вот «праздники», разгорячённая водочкой, танцами, общим настроем гульбы Ира заскакивала ко мне и по два, а то и по три раза за вечер - она становилась просто ненасытной!

Расхаживая по комнате, я вспоминал, как это было…

Как появлялась Ирка, но не в затрапезном халате, а в нарядном тёмном костюме с белой блузкой, с большим бантом на вороте, подшофе, естественно, с незажжённой сигаретой в ярко-красных губах, и, подняв соболиную бровь, удивлённо глядела на меня, как будто видела впервые. «Огоньку для дамы… Вы позволите?» – манерно спрашивала она, я же со смехом втаскивал её в квартиру. «О, нет, нет! – отстранялась она от моих объятий. – Я только прикурить!..» Но я-то знал, что «не только»! «С ума сошёл!.. Помада!.. Причёску испортишь!..» – пресекала она все мои поползновения и лишь осторожно прикасалась своей щекой к моей, а я по-братски целовал её в душистое ушко. О том, чтобы расстегнуть блузку, тоже речи быть не могло: она завязана бантом, и вообще - помнёшь. Видя, что верхняя часть её тела мне недоступна, я, имея уже определённый опыт, решительно переходил к нижней. Не могу сказать, носили ли тогда уже дамы колготки или только капроновые чулки, но ни того, ни другого Ира, идя ко мне, не надевала. «Молодой человек! – веселилась она, когда мои руки забирались ей под юбку. – Если вы сейчас же не скажете, что вам угодно – я немедленно уйду!» Я мог только глупо-односложно отвечать: «Тебя!» – в такие моменты мыслительные способности у меня почему-то притуплялись до предела.

Она усмехалась, и отстраняясь, проходила в комнату: «Ну, если меня… – говорила как бы рассеянно, прикуривая сигарету, – тогда поспешите: у вас не более пяти минут!» Я ахал и бурно протестовал, говоря, что пять минут – это ничего, и как же так, и что же можно за пять минут, и т. п., а сам ходил за ней, как привязанный, держась за её талию… Подойдя к столу и сбросив пепел в пепельницу, она повернула ко мне смеющееся лицо: «Ну ладно, уговорил – десять!» Конечно, она шутила – да она просто смеялась надо мной! – о чём я мог бы догадаться и раньше, не будь я так возбуждён. С наслаждением потянувшись всем телом (я глазел на неё в немом восхищении), она облокотилась на стол и продолжая курить сигарету, отставила свою крупную округлую задницу, туго обтянувшуюся тёмной юбкой.

…Не сразу, но до меня доходит, что предмет сей предоставлен в моё полное распоряжение. С вожделением обхватив его, я пытаюсь его обнажить и наталкиваюсь на неожиданное препятствие в виде плотной костюмной юбки типа «миди», достаточно узкой и не желающей в таком положении подниматься выше бёдер. Я пытаюсь и так, и сяк, но не выходит никак; Ира задумчиво курит, изучает вечерние огоньки за окном и помогать мне не собирается. В отчаянии я упадаю на колени, и страстно целуя её подколенные сгибы, упрашиваю её на минутку выпрямиться. Против подколенных ласк она устоять не может: она лениво, неспешно выпрямляется, и тут у меня, наконец, всё получается…

Юбка движется вверх, всё выше, застревает в самом широком месте, но, наконец, оказывается на талии. Глазам же моим открывается больше, чем я ожидал – трусов на ней уже нет. Расцеловав Иркины ягодицы, я быстренько возвращаю её в первоначальное положение и некоторое время любуюсь картиной, достойной кисти (ей-богу, не вру!) какого-нибудь Тициана: великолепный, мощный, округлый «станок», за который так и хочется, поплевавши на руки и воскликнувши «Эх-ма!», крепко взяться и работать! работать! работать!

Чувствуя высочайший трудовой подъём, я тотчас встаю к станку и в радостном нетерпении пытаюсь соединить челночный механизм с нужной для него втулкой. Однако… такому «механику»… удаётся это… далеко не сразу… Но, наконец, виктория! Челнок неожиданно «проваливается» и делает первый неуверенный проход… и ещё один… и ещё… Станок мой, замерев, чутко внимает происходящему. Прекрасный ход! Вообще чудесен этот период, само начало, когда инструменты только «знакомятся» друг с другом, ведут себя осторожно, робко, учтиво, а до судорожных, могучих их соударений ещё далеко…

…Тружусь я, как правоверный монах, отбивающий поклоны - самозабвенно, истово; подруга моя, наоборот, отвечает мне всё неистовее, поигрывая станком, как молодая кобылица, и вот мы, слившись в нашей чудесной скачке, несёмся уже не касаясь земли, поднимаясь всё выше, и выше!.. «И мчится вся вдохновенная богом!» - воскликнул бы я, будь я классик, но не о пресловутой птице-тройке, а о моей Ирке.

Ах, Ирина! Ты была такая!