Капитан звездного океана

В это время в комнате появились оператор дальних передач и три его помощника с камерами. Две камеры по углам расставили, взяли настенный экран в перекрестье объективов. Третью — миниатюрную — навесили на мой браслет. И очень вовремя. Теперь я могла шевелиться — изображение не пропадало. А то у меня локоть заныл — руку к экрану выворачивать.

Не успела я и рта раскрыть, как операторы вышли в эфир:

— Наши телекамеры установлены в квартире племянницы героя Алены Ковалевой, имеющей оун-контакт с Исмаилом Улаевым. Мы начинаем репортаж с традиционного вопроса: как вы себя чувствуете?

Я хотела ответить «нормально», однако вовремя спохватилась, что вопрос, пожалуй, обращен не ко мне. Зато дядя Исмаил — вот ведь только что морщился от того, что зябли ноги, — сразу заулыбался, будто узнал в операторе близкого друга:

— Спасибо. Отлично.

— Не могли бы вы объяснить, о чем подумали, бросаясь в Пространственный Провал?

— Да, по правде сказать, ни о чем. — Дядя Исмаил нерешительно погладил себя ладонью по шлему: у него привычка лохматить в задумчивости волосы, если, конечно, шлем не мешает. — Когда камни выдавились и проглянули Ганимед с Церерой, я догадался, что свертка прошла через Пояс Астероидов. А там, возле Цереры, кувыркается племяшкин астероид, подаренный ей к восьмилетию. Я и подумал: втянет астероид в Провал и через ТФ-Контур выбросит в какую-нибудь немыслимую даль, в чужое созвездье. Жалко мне подарка стало, я и кинулся выручать. По пути уж как-то за «Гало» испугался…

Ну шут, шут дядя Исмаил, настоящий шут! Даже в такую минуту не прочь позубоскалить. Он же подвиг совершил. Хоть и считает, что в космосе не место подвигам. «Работу нужно строить отлаженно и точно, — доказывал он недавно Стасу Тельпову. — А подвиг — это экстремальное состояние, чрезвычайное происшествие. Значит — или чей-то недосмотр. Или непредусмотренное стихийное бедствие. Или в такую область природы вторглись, где любой шаг — неизвестность, а потому хочешь или не хочешь, жди сюрприза! Тогда, конечно, все свое мужество выкладывай. Вплоть до подвига!» Но разговоры разговорами, а сам каков? Взял и совершил. Теперь держи ответ за редкое свое чутье, за умение выбрать позицию. И, разумеется, вкушай славу!

— Неужели и о личной безопасности не подумали? — допытывался оператор.

— Не успел, извините… Подумал бы — ни за что не полетел! Ишь как для телезрителей старается!

— Что, на ваш взгляд, произошло при запуске?

— Кто ж его разберет? — По своему обыкновению, дядя Исмаил прикинулся простачком. — Вам бы надо с учеными потолковать.

— Наверняка и у вас есть предложения?

— Если разрешите, я своими поделюсь!

Экран мигнул, и в кадр неторопливо вплыл Читтамахья, Антуан-Хозе и прочее, и прочее, Главный Конструктор ТФ-Корабля. Только теперь он вынул изо рта обломок чубука, улыбнулся, показал белющие зубы на смуглом-смуглом лице:

— Привет, Исмаил. Получили сигнал с «Гало»: «Свертка пройдена. Пытаемся определиться. Грибачев». Так что у Виктора порядок. Благодаря тебе.

— Да ну, вы уж скажете! — Дядя Исмаил смутился. Читтамахья не стал спорить. Он рассказал телезрителям, что электронные машины успели рассчитать силу отдачи при Свертке. В лабораторных опытах и при маломасштабном искривлении Пространства эта отдача до сих пор не проявлялась. В дальнейшем неожиданностей не предвидится. Стартовый куб со стороны Солнечной системы заслонят защитным экраном. Роль такого экрана в период неустойчивого равновесия запуска сыграл корабль разведчика Улаева: из фокуса ТФ-Контура энергии его двигателей вполне хватало на восстановление импульса. К сожалению, в момент старта «Муравей» буквально разорвало напополам. Поврежденную капсулу унесло вместе с «Гало». А космонавта выкинуло в Пояс Астероидов.

Сейчас в эту точку мчатся спасательные корабли. Можно рассчитывать, часа через два окажутся на месте.

Как прошли эти два часа — лучше и не спрашивать. Голова моя гудела от перенапряжения. Шутка ли, в мои-то годы — посредник между Землей и Вселенной! Да и кто до сих пор столько времени без перерыва держал оун-контакт? Я крепилась изо всех сил, но, боюсь, не всегда бывала на высоте. И то сказать: меня же ни на миг не оставляли в покое. Со всех сторон глаза, глаза, глаза — и я в центре. Я прямо физически ощущала на себе миллиарды глаз… Поэтому, когда к нам забежала Таня, я ей даже обрадовалась. Но поболтала с ней всего минуточку, лишь бы не обиделась: боялась наскучить дяде Исмаилу нашими маленькими делами! Просился еще «повидаться с героем» Шурка Дарский. Ну, с ним-то я не церемонилась, запросто вон выставила — не хватало еще терять время с этим противным спорщиком, когда меня каждую секунду транслируют на весь эфир!

Больше всех меня расстроила тетя Кима. Приехала. Обняла меня. Гладит по голове. Целует. А сама от экрана не отрывается. Я поежилась, высвободилась, утешаю ее:

— Ну ладно, ладно, тетя Кимочка! Все будет хорошо!

И передаю дяде Исмаилу мысленно, чтоб в эфир не просочилось:

«Считай, это она не меня, тебя целует!»

«Поговори, поговори, дерзкая девчонка! — так же мысленно отвечает мне дядя Исмаил, показывая, как он ужасно сердится. — Вот переключу на нее связь — будешь знать, как задаваться!»

«Раньше надо было думать! — насмехаюсь я без зазрения совести. — Вернешься — не прозевай. Желаю счастья…»

«Само собой. Тебя не спрошу».

Пока мы с ним пикировались, тетя Кима чуть успокоилась. Села в угол дивана — бледная, смирная, — жалко мне ее до слез! А еще гордость меня распирает неимоверная, внутри не помещается. Что бы вы, мои дорогие, думаю, делали без меня, слава оунам?! Каким бы образом свиделись? Но я взяла себя в руки, погасила посторонние чувства, опять сосредоточилась на дяде Исмаиле. Мама с папой по комнатам на цыпочках ходят. Размещают гостей, беседуют с корреспондентами. И оба хмурятся. Наверно, считают, неприлично мне на весь мир выставляться. Боятся, зазнаюсь. Вот чудаки! Для чего мне зазнаваться? Хорошо бы Алик обратил внимание, как я мужественно веду себя в чрезвычайной обстановке. А и не заметит, переживу. Чего в той славе особенного?!!

Чтоб мы с дядей не скучали, нас развлекали лучшие артисты Земли. Братья-иллюзионисты Энди и Сэнди показывали фокусы. Поэт Эней Ивашов читал героическую поэму-экспромт. А тем временем еще одна знаменитость Андрей Кисенюк расставил мольберт возле дивана и рисовал групповой портрет: дядю Исмаила — с экрана, меня — с натуры. Будто бы Земля в виде маленькой девочки держит космонавта за руку, оберегая от черного вакуума… Мне лестно, а дядя Исмаил заругался:

— И чего ты, Кисенюк, девчонку портишь? Нос задерет!

Но художник уже все закончил, расписался в уголке и оставил картину на память…

Как ни была я занята, все же успела удивиться странному поведению моей няни. Прячется все время как ненормальная. Кликну — выскочит на минуту, наскоро сделает то, что попрошу, и опять уползает. Неужели все же заболела? Ведь что мы про роботов знаем? Вдруг они старятся? Или разлаживаются? У них организм хрупкий, обидчивый. Особенно, у детских нянь. Выволокла я Туню за хвостик из-под дивана, прижала к себе, глажу между глаз, как она любит, приговариваю:

— В чем дело, лапушка? Может, доктора к тебе позвать? То есть кибер-механика? Где у тебя болит?

Она молча вырвалась, снова под диван уползла. Я уж не раз убеждалась: коли робот загрустит — не расшевелишь. Это вам не у заводной куклы переставить индекс настроения!

— Погоди, спасут дядю Исмаила, я тобой займусь! — пригрозила я Туне. И повернулась к экрану: — Дяде Май, а не спеть ли нам вдвоем, как бывало?

— Отчего же нет? Начинай. Откашлялась я и завела: