Капкан на наследника

— В определенном смысле, да.

— Поэтому я взял припой и отправился работать.

— И это все?

Крамер кивнул, но пальцы его продолжали задумчиво теребить усы.

— А что могло взорваться?

— Я все ждал, когда ты спросишь, — сказал он. — Ничего. Это я так думаю, но я ведь не химик. Может, эта кислота все-таки бабахнула.

— Кое-кто высказывал теории насчет попытки грабежа.

— Было такое. Взрыв произошел как раз у той стены, где находился сейф.

— Что-нибудь ценное?

Старик в очередной раз весьма выразительно пожал плечами:

— Зависит от того, считать ли ценностью четыреста долларов мелочью и старые бумаги. Да этот старый сейф и не закрывался толком. Какое-то время мы даже использовали его вместо склада. Это сейчас там лаборатория, а до того, как Кам построил новое крыло, на ее месте был головной офис, вот сейф и сохранился с тех времен. А так, зачем он нам? Касса и прочие ценности хранятся в подвале в новом здании.

— И братец Ал снова вышел сухим из воды.

— Насколько я понял, не очень-то он тебе по душе.

— Тупоголовый урод.

— Повтори еще разок, душу греет, — согласился со мной Крамер. — Да, в тот раз он сумел отмазаться. Якобы всю ночь провел с Деннисоном. Вот мне и пришлось заткнуться. А что я мог доказать? Это же не «кадиллак» и даже не та заграничная машинюшка, на которой он все время гонял. У пары ребят на заводе тоже были седаны, точь-в-точь как у Ала.

— Но вы до сих пор считаете, что это все-таки был Ал, — констатировал я.

— Сынок, если уж что взбрело в голову старику, то, поверь, выбить это оттуда уже невозможно, даже если идея бредовая. Старость — странная штука.

— Ясно.

— Кстати, не скажете, откуда такой интерес к столь древней истории?

— Да так, простое любопытство, — сказал я.

— Оно убило кошку.

— Если вы правы, то оно может убить и малыша Альфреда.

— А тебе бы этого очень хотелось?

— Почему бы и нет? Ведь пытался он в свое время убить меня.

Шарон отставила стакан и поглядела на меня:

— Видать, и ты, друг мой, стареешь. Из твоей башки тоже ничем не вышибить бредовые идеи.

Стэнли Крамер улыбнулся от души и снова почесал голову.

— На твоем месте я вбил бы себе в голову пару идей насчет этой милой юной леди и не стал бы задумываться о прошлом.

— Может, вы и правы, — сказал я. — Пошли, милая юная леди.

Он был старым и затхлым, полевые зверюшки прочно обосновались вокруг и построили свои гнездышки из обивки кресел и диванов. Сквозь разбитые окна пробивался лунный свет, а шелковистая паутина, свисавшая с потолка, придавала месту странный, какой-то пушистый вид.

Она попросила меня снова поехать туда, но на этот раз захотела войти внутрь. Единственным освещением оказалась пара старинных фонарей «молния», которые она откопала где-то в кабинете. Свет от них шел мягкий, неясный, но его вполне хватало, чтобы разглядеть мокрые полоски у нее под глазами. Девушка долго бродила среди старой мебели и трогала ее руками.

Старый дом располагался слишком далеко от города и слишком хорошо прятался в окружающей растительности, именно этот факт и уберег его от вандализма детишек, да и бродягам он совершенно не подходил. Любовники сюда тоже не добрались, все по тем же причинам. Раза два мы спугнули летучих мышей, вокруг кто-то шуршал и скребся в темноте.

— У нас всегда были мыши, — сказала она. — Я не разрешала папе ставить на них ловушки. Он не знал, конечно, но я даже оставляла на кухонном полу объедки, чтобы они могли вволю наесться.

Я молча слушал ее сбивчивый рассказ о давно минувших днях, когда она бегала здесь с хвостиками и в фартуке и когда папа катал ее на санках. Потом она остановилась перед лестницей на верхний этаж, поколебалась немного и начала подниматься. На втором этаже располагались три комнаты. Дверь в самую маленькую оказалась открытой, и ножная швейная машинка с неуклюжим стулом, казалось, терпеливо ожидали свою швею.

Шарон открыла среднюю дверь и вытянула вперед руку с лампой.

— Комната моих мамы с папой, — сказала она.

Я подошел поближе и заглянул ей через плечо. Ветер и дождь из разбитого окна выцветали матрац и разбросали по всему полу покрывала. Полки обоих комодов покорежились, зеркала помутнели и едва отражали наши силуэты.

Она бережно закрыла дверь и пошла к последней, в самом конце коридора. Та сперва не хотела поддаваться, но я поднажал плечом, толкнул изо всех сил и сумел-таки сдвинуть ее с места. Дверь жалобно заскрипела, нехотя приоткрылась и намертво застряла, так что нам пришлось протискиваться боком.

Окно осталось нетронутым, а учитывая то, что дверь все время стояла плотно закрытой, у грязи не было никакого шанса пробраться внутрь. Стеганое одеяло до сих пор покрывало постель, на тумбочке столпились пустые баночки из-под косметики и стопка журналов о кино; в углу, у самой стены, рядом с письменным столом тихонечко дремало кресло-качалка, в шкафу все еще ждали свою хозяйку старые туфли и груда вещей, из которых девочка давно выросла. По стенам, вперемежку со школьными снимками и всякими безделушками, привезенными с каникул, висели фотографии ее героев, вырванные из книг и журналов.

— Вот тут ты и жила, — сказал я.

Шарон поставила лампу на туалетный столик:

— Мое маленькое святилище. Мне очень нравилась эта комната.

— Ты ведь никогда не покидала этот дом по-настоящему, правда? С продажей вещей, паковкой, переездом и все такое.

— Я не могла. Просто взяла, что мне надо, и ушла. Никогда не думала, что снова вернусь сюда. Слишком много воспоминаний, Дог. Я начала жизнь с чистого листа.

— Но память стереть невозможно, детка.

На долю секунды ее лицо снова озарило то странное выражение, но оно пропало так же быстро, как и появилось.

— Да, знаю.

Она посмотрела на меня в зеркало, потом опустила глаза, и взгляд ее упал на маленькое фото в рамке. Она вытащила его, улыбнулась и сунула в карман.

— Дог... — нервно теребила она пуговицы на костюме и вдруг начала расстегивать их одну за другой. — Не могли бы мы остаться здесь на ночь? Вдвоем?

— Ты путаешь меня со своими мечтами, малышка.

— Я много о чем мечтала в этой самой кровати.

— Может, прекратишь бить меня по голове? Одну ночь на берегу я еще кое-как пережил. Это было забавно и смешно. Но время идет, и теперь уже все будет иначе. Ты же уже давно не маленькая девочка, куколка моя. Стоит снять одежду, и под ней окажется созревшая женская плоть. Мне ни к чему разочарования. Слишком больно ударяют. Мы называли это — любовная лихорадка.