Капкан

— Не стоило этого делать, — вырывается из её губ, но глаза её по прежнему опущены на документ.

Ариана предлагает показать мне комнату и куда они поселили дракона, я принимаю её предложение, решив, что Медее нужно прийти в себя. Мы поднимаемся на второй этаж, входим в их общую с мамой комнату, и девочка, оказавшись на полу, принимается мне всё показывать и рассказывать. Я стараюсь её слушать, но отвлекаюсь на аромат, витающий в воздухе. Этот женский запах всегда сводит меня с ума.

Мой взгляд падает на туалетный стол с разными флаконами, и среди них я замечаю свой парфюм. Улыбаюсь, поняв, куда делась пропажа, и это только сильнее влечёт меня к Медее. Её одержимость мной заставляет меня становиться ещё более одержимым ею.

С трудом я обращаю всё своё внимание на детские игры. Опыта как такового у меня нет, поэтому я следую всем инструкциям Арианы, и по её довольно счастливой улыбке, делаю выводы, что выходит у меня недурно.

Минут через пятнадцать мы возвращаемся вниз, так как мне пора уезжать. Ариана расстраивается, но я обещаю ей скоро вернуться. Говорю ей подождать маму в гостиной, и мы с Медеей выходим в коридор.

Она подходит к двери, открывает её, наивно полагая, что я спокойно уйду, оставив разговор открытым. Подыгрываю ей и направляюсь к выходу. Но как только ровняюсь с ней, захлопываю дверь обратно, хватаю её за шею и притягиваю к себе. С трудом перевожу дыхание. То ли в доме слишком жарко, то ли внутри меня.

— Ты лишила меня ребёнка.

— А ты меня жизни и сестры.

Мне хочется наорать на неё. Объяснить с*ке, что смерть Эмми — роковая случайность, и будь у меня возможность, я бы поймал эту пулю вместо неё. Но говорить о том, что я мог и хотел бы сделать — глупо и несерьёзно.

— Роланд, прошу тебя, уходи, — её глаза наполняются слезами.

Мне тяжело видеть, когда она на гране слома. С ней редко это случалось раньше, но сейчас я всё чаще замечал, как она ходит по тонкому льду. И в такие минуты, мне кажется, что я хожу по нему вместе с ней.

— Нет, — забиваю её в угол, тянусь к её губам, хочу поцеловать, попытаться без слов передать то, что вслух произнести не могу.

Но знаю, что не поймёт, поэтому продолжаю говорить:

— Ты моя семья.

— Я?

— И Ариана тоже. Но я хочу объяснить, что значишь для меня ты.

— То есть, не будь у нас ребёнка, ты бы всё равно считал меня своей семьёй и стоял бы здесь?

— Ты думаешь иначе?

Она кивает в ответ.

Когда дело касается меня, она становится полной дурой.

— Роланд, я люблю тебя, — она трясется, вижу, с каким трудом ей даются эти слова.

А во мне от этих слов всё взрывается. Я не думал, что они могут так подействовать на меня, ведь и без них знал это наверняка. Возможно, я ошибался, и есть слова, которые ценнее поступков.

— Правда, очень тебя люблю. Это разбивает мне сердце ежедневно, — из глаз начинают течь слёзы, и все мышцы моего тела напрягаются при виде них. — Я думала, что люблю дочь сильнее тебя, а оказалось, это чувство бывает настолько разным, что его даже не сравнить. Получается, даже её безопасность не смогла убедить моё сердце забыть тебя. Но я хочу поступать по разуму. Как ты меня и учил, думать головой и не быть мусором. Изо всех сил стараюсь. Хочу для дочери жизнь, не похожую на мою. А с тобой, что она увидит?

— Что ты хочешь от меня услышать? Что я всё брошу и стану мирным гражданином? Даже если захочу, уже не получится. Расслаблюсь, и меня съедят, как съели твоего отца.

— Я хочу, чтобы ты просто ушёл из нашей жизни, — перебивает. Говорит то, что совсем не вяжется с её желаниями.

— Хорошо, — отпускаю её.

Моё согласие действует на неё ещё сильнее, и слёзы начинают литься градом.

— Завтра мы с Эрнестом едем на встречу с теми людьми. Всё закончится там. Ты можешь попросить отца пристрелить меня после завершения, или сделать это сама. И тогда я уйду из твоей жизни.

— Ты с ума сошёл? — вытирает слёзы и пытается успокоиться.

— Я говорю серьёзно, — подхожу к двери и открываю её. — Это твой единственный выход избавиться от меня.

Хочу уйти, но мучаюсь желанием сказать вслух то, что чувствую. А она пусть решает. Я искренне доверяю ей свою жизнь. И если она решит оборвать её, значит, так тому и быть.

— И да, — разворачиваюсь к ней, когда уже нахожусь на крыльце. — Я люблю тебя, Медея.

POV Медея

Я так и не поняла, как сумела преодолеть себя и вернуться в Люксембург. Семь дней я не находила себе места, прокручивая в голове каждую минуту проведенную Роландом с Арианой. Слушала, как она говорит о нём, вспоминает что-то, что прошло мимо моего внимания, и это изводило ещё сильнее, ведь сердцем я понимала — Роланд стал бы для неё прекрасным отцом. Но разум твердил об обратном, напоминая, что мне пришлось пережить из-за такого образа жизни, который ведёт он. И я сходила с ума.

Когда он появился на пороге моего дома, когда протянул документ, подтверждающий его отцовство, в голове проносилось сотни мыслей. Но главной была одна — раз он сделал этот тест, значит, хотел, чтобы Ариана была его дочерью. И внутри всё начинало таять. Но даже тогда, была уверена, что устою перед любым словом и решением Роланда. Я предполагала, что дальше последует насилие/кража Арианы/шантаж и сотни других поступков, на которые он был способен. Но то, что он предоставит последнее слово мне и признается в любви — это казалось нереальным, из области фантастики.

Он не дал мне времени отреагировать на сказанное, развернулся и ушёл. А я стояла, смотря ему вслед, и когда пришла в себя, поспешила закрыть дверь. Но внутри меня она распахнулась настежь.

Я вернулась к дочери, которая увлеченно досматривала мультфильм, села рядом с ней, обняла её и оставшийся день провела в вакууме своих мыслей. Не хотела ни говорить, ни есть, ни видеть кого-либо. Мне было необходимо одиночество. И мой ребёнок, как никто другой, умеет чувствовать меня, поэтому, она весь день спокойно смотрела один мультфильм за другим, рассматривала книжки, играла в игрушки, находясь в поле моего зрения, но не беспокоя меня. Мне было необходимо разобрать бардак в своей голове, расставить всё по местам.

Предложение Роланда пристрелить и избавиться от него было абсурдным. Лишить его жизни, значит лишить жизни меня. Возможно, предложи он мне сделать это раньше, я бы, охваченная обидой, с радостью согласилась. Но сейчас, я способна признаться себе, что он — часть меня, часть моей семьи. И его смерть разбила бы мне сердце так же, как и смерть мамы, брата и сестры.

«Я люблю тебя, Медея» — я так и осталась витать где-то между этими словами, блуждая среди букв и эмоций, вложенных в каждое из них. Ещё никогда эти слова не звучали так прекрасно. И я впервые слышала от мужчины такую осознанность и ответственность за своё признание.

Наверное, я слаба и слишком зависима, раз эти слова сумели предопределить всё дальнейшее моё существование.

На следующее день, я уже сидела в небольшом доме на окраине Москвы с Роландом и Эрнестом напротив трёх мужчин, ответственных за жизнь многих семей, в том числе и нашей. Они недоуменно смотрели на отца, что-то говорили, не веря своим глазам. Я же осталась в роли женщины Роланда. Папа не захотел раскрывать всех карт, и мы с ним согласились.

Сначала, от нахлынувших воспоминаний, мне хотелось зарыдать и забиться в истерике. Потом наброситься на этих гнусных людей в приступе ярости, задушить, разрезать и сжечь. Но я держала себя в руках, надев на себя маску безразличия и холодного расчета.