Капри - остров маленький

Он махнул над плечом в сторону виллы своим безмерным большим пальцем.

— Видишь вон те окна? Это я их перекрасил. Ивонна хотела пригласить маляра. А я сказал ей: «Дорогуша ты моя, дай мне денег, и я покрашу тебе твои окна. И даже уступлю в цене». Она довольна, еще бы, и я тоже. Мне сейчас уже все равно — красить двери или рисовать лица.

— Но все-таки… Я-то думал, — начал Андрасси, — что вся эта красота…

— Ты видел когда-нибудь мой шедевр? Мою картину, которая находится в Люксембургском дворце, в Париже?

— Я никогда не был в Париже.

— Ну, в общем, мой шедевр. Клянусь! (Он поднял вверх два пальца.) Ее репродукцию поместили в энциклопедическом словаре, в Ляруссе. Ну так вот, я нарисовал ее в одной комнате на улице кардинала Лемуана. Тогда я еще не добился успеха. Из моего окна открывался вид на стену уборной. А позировала мне проститутка с расширенными венами. Рожа еще та, скажу я тебе. А в Ляруссе написано: «Идеальное лицо на фоне пейзажа-мечты».

Голос Boca стал каким-то выспренним, а губы сложились в некое подобие куриной гузки.

— И точно! Пейзаж-мечта. Да, я мечтал. Стена и проститутка. Но я, я мечтал. Смотрел и мечтал. А когда ты смотришь на что-то уродливое, твоя мечта, как бы это выразить…

Он пробормотал что-то на непонятном языке.

— Ты строишь свою мечту. А когда ты смотришь на что-то красивое, ты не мечтаешь. Или просто растворяешься в своей мечте. Допустим, ты видишь писсуар. Знаешь, такие миленькие зеленые пластинки, какие часто встречаются в писсуарах, а думаешь об Ангкор — Вате. А если ты глядишь на Ангкор-Ват, то ты больше ни о чем не думаешь. Или думаешь о каких-нибудь глупостях, которые быстро забываешь. Ты говоришь себе: надо же, а куда бы мне отойти пописать? Ты любишь женщину…

Андрасси вздрогнул. Для влюбленного все кажется намеком.

— Нет, нет, — стал он глупо возражать.

— Или мальчика, мне все равно. Кого-то, о ком ты можешь думать. Так вот, посмотри на меня. Это такой опыт, дружище. Научный. Смотри на меня и постарайся думать об этой женщине.

— Я тебя уверяю…

— Научный! — безапелляционно отрезал Вос.

Андрасси стал перед ним и начал смотреть на него. Он рассматривал его длинное загорелое лицо, вглядывался в кажущиеся продолговатыми зрачки, зеленые глаза и увидел, как она медленно возникает — ее взгляд, ее улыбка, ее волосы, словно пена вокруг лица. Она шла к нему, приближалась, она улыбалась.

— Ну, — прервал его видения Вос. — Не делай такие глаза. Надеюсь, ты подумал хотя бы о ее сиськах. А теперь посмотри на море или на гору.

Андрасси отвел свой взгляд.

— Ты все еще видишь ее, а?

Андрасси нахмурил брови, образовавшие густую, наморщенную щеточку. И смотрел изо всех сил. Но любимое лицо растворялось, искажалось, терялось среди кустов, исчезало в темно-зеленой листве. Он повернулся к морю. Ярко светило солнце. Синяя вода искрилась тысячами слюдяных блесток, А лицо исчезло.

— Ну, как?

— Невероятно! — воскликнул пораженный Андрасси.

Вос, довольный, улыбался. У его ног, по краю террасы вился бордюр из приземистых цинний. На террасе появились двое мужчин, один небольшого роста, коренастый в желтой куртке, другой постарше, с голубыми холодными глазами. Они держались за руки и оживленно беседовали. На английском языке. Они спустились в сад.

— Ничего себе! — удивился Андрасси. — И это у добродетельной Сан-Джованни, казначейши религиозного братства Сен-Венсан-де-Поля.

Вос улыбнулся немного странно. Андрасси стало неловко. В конце концов… Кто знает, может, Вос и сам… Но вдруг перед ними возник Форстетнер. На нем был пиджак из габардина нежно-голубого цвета, который на ком-нибудь другом смотрелся бы чудесно.

— Так вот ты где, разбойник! Ты, значит, был с этим шалопаем, Восом.

Он взял его за руку. Андрасси почувствовал себя еще более неловко. После его замечания о двух англичанах, этот жест пришелся совсем некстати. Но Вос уже удалялся.

— Я… — начал Форстетнер.

Его прервала старая княгиня с шиньоном на макушке.

— Вам весело?

— Очень, княгиня, — ответил Форстетнер, хлопая глазами.

Она выглядела раздраженной.

— Вам-то, конечно, я в этом не сомневаюсь. Но вы?

Она явно обращалась к Андрасси. Но, не дожидаясь ответа:

— Очень красивый пиджак. Когда вы его износите, то отдайте моей невестке для ее бедняков.

Андрасси счел полезным расставить все по своим местам. Эта старая дама была с ним очень любезна. Она, вероятно, принимала его за магната с двумя тысячами гектаров, за эмигранта, который сумел бежать из страны со всеми своими драгоценностями.

— Я всего лишь бедный секретарь.

— О! Секретарь… — повторил Форстетнер.

— Я знаю, — сказала она. — Знаю…

Боже мой, она смотрела на него еще более дружески. Ее лицо цвета белой кости, широкие лиловые круги под глазами, как бы обтянутые тонкой морщинистой кожей очень бледного лилового цвета, какими бывают остатки очень старых духов в граненом флаконе, обнаруженном на дне шкафа.

— Идемте со мной. Мне действует на нервы, когда я вижу молодого человека постоянно в обществе стариков. Правильно я говорю, Форстетнер?

Она настаивала:

— Старых, как мы с вами.

— Ну, княгиня, — жеманно протянул Форстетнер, с ненавистью глядя на нее.

У нее на лице мелькнула квадратная улыбка, словно фрамуга, закрываемая нервной рукой.

— Здесь собрались одни старики.

Она посмотрела вокруг.

— А!

Ее отрывистое «а!» — такое же, как то, которое Андрасси услышал из ее уст несколько минут назад. «А!» профессионалов. Зацепив своей маленькой бледной ручкой рукав Андрасси, она направилась к молодой женщине в розовом. Та разговаривала с молодым человеком, у которого были обесцвечены волосы. Княгиня решительно отодвинула его в сторону.

— Моя маленькая красавица, вот мой друг Андрасси, ему надоели столетние старики. Я препоручаю его твоим заботам. Вы знаете Мафальду Брачагу? Вот, я покидаю вас, поболтайте.

И пошла. Молодая женщина в розовом засмеялась.

— Вот я покидаю вас, поболтайте, — повторила она, удаляясь. — Остается только подумать о чем.

Мафальда была маленькой, но не хрупкой, с прямым носом очень чистого рисунка, с густыми черными волосами, собранными в валик на затылке.

— А это моя мама, — указала она.