Карта костей

— Вероятно, он показал кому-то несколько листков, — предположила я. — Когда пытался продать. Этот кто-то осознал их ценность и донес Синедриону.

— Не важно, как он их нашел или откуда взял, — сказал Инспектор, отойдя дальше. — Что хорошего может из этого выйти? Что хорошего вообще в чем бы то ни было времен До? Мы знаем, что машины разрушили мир и привели к тому, что мы сейчас имеем. — Он махнул рукой, видимо, указывая на мир за стенами: засыпанные щебнем поля, обломки запретных городов, мертвые земли на востоке. Но мы понимали, о чем он говорит в первую очередь, упоминая загубленный мир. О нас. — Я освободил этот город, чтобы поддержать табу и остановить воскрешение машин. Что Ковчег может предложить нам помимо новых механизмов?

— Ты боишься, — произнес Дудочник. — Слишком боишься машин, чтобы думать, к чему мы можем прийти, если найдем Ковчег.

— Боюсь, — согласился Инспектор, оглядывая всех по очереди. — Если бы вы знали то же, что и я, то тоже боялись бы. Вы должны благодарить за табу. Мы все должны. Не знай твой близнец, сколько людей боятся машин, он не стал бы ограничиваться только программой резервуаров. Даже когда я встретился с ним впервые — он тогда только появился в Уиндхеме и еще не звался Реформатором, — он уже разглагольствовал о некоторых вещах, которые использовались во времена До: машинах и оружии, которые даже невозможно представить. Зака всегда интересовали времена До. Хорошо подумайте, прежде чем перетряхивать запретные артефакты. Если бы не табу, солдаты Реформатора прибыли бы сюда на самоходных фургонах в сто раз быстрее лошадей. Опустошили Нью-Хобарт из оружия, которое может уничтожить роту с расстояния в километр. Думаешь, он не сделал все, чтобы найти и воссоздать эти вещи? Но большинство из них было невозможно сделать заново. Зак постоянно твердил о топливе и других материалах, которые не мог достать. Но он знает, что эти трудности — не единственное препятствие. Потому что есть табу. Появись он завтра на улице Уиндхема на какой-нибудь электрической повозке, его голыми руками разорвут. И никто за него не заступится — в людях слишком силен страх перед машинами.

Мне вспомнилось, как побледнел Дудочник, когда шагнул в тень резервуара, и даже Зои с опаской обходила висящие провода и трубки.

— Из-за слухов о баках ко мне переметнулась половина армии, — продолжил Инспектор. — Люди не станут поддерживать машины. Страх перед табу объединяет, сдерживает и дает нам возможность вместе противостоять твоему близнецу и Воительнице.

— Ты прав в том, что машины опасны, — ответила я. — Но не менее опасно их игнорировать. Синедрион не расправился бы с Джо так жестоко, если бы не представлял важность документов. Ксандер говорит, что в Ковчеге — где бы он ни был — снова есть люди. Готова поспорить на свою жизнь, что Зак с Воительницей нашли Ковчег, и уже давно. Документы из сундука — лишь часть Ковчега. Они очень важны, поэтому Синедрион продолжает поиски. — Я указала на открытый ящик передо мной. — Здесь могут быть карты Далекого края. Или самого Ковчега. Схемы оружия, машин или лекарств, которые могут помочь омегам. Кто знает, что еще.

— Именно, — подхватил Инспектор. — Ты суешься в дела, в которых ничего не понимаешь.

— Она понимает больше, чем ты думаешь, — прорычала Салли. — И ты бы понял больше, если бы позволил ей высказаться.

Я попыталась придать своим словам такую же уверенность, какую с завистью отмечала у Дудочника и Зои:

— Мы не остановим Зака и Воительницу, если не разберемся в том, что они делают.

— Мои войска спасли ваш город от неминуемого поражения, — заявил Инспектор. Я повышала голос по мере нашего спора, он же продолжал говорить спокойно и твердо. И это казалось более грозным, чем если бы он кричал. — Без моих солдат тебя бы за минуту схватили и поместили в бак — в такую же машину, какую ты вознамерилась отыскать. Солдаты последовали за мной, потому что знают: я выступаю против машин и хочу защитить от них людей. Если я предам это доверие, мы потеряем их верность и Нью-Хобарт падет.

— В сундуке может заключаться то, что все изменит, — возразила я. — И я сейчас не о тех изменениях, о каких ты привык думать, вроде смены руководства Синедриона, щадящей системе убежищ или сборе подати. Я говорю о радикальных переменах. Шансе выяснить, что на самом деле было во времена До, что тогда умели люди. Существует ли Далекий край, как у них устроен мир — как у нас или по-другому? Это может изменить все и навсегда. Это могло бы спасти твою жену и твоих детей.

Он шагнул навстречу и схватил меня за запястье:

— Их уже ничто не спасет! Как ты смеешь их приплетать!

Дудочник и Зои ринулись вперед, на ходу выхватывая ножи. Я не отводила глаз от Инспектора и думала о словах Эльзы, которые она произнесла на кухне приюта. «Появятся новые дети».

— Ты прав. Их уже ничто не спасет. Но есть другие жены и мужья. Родятся другие дети. Боишься ли ты настолько, что не дашь им шанс познать другой мир?

Он долго держал меня за руку. Затем оттолкнул:

— Возьмите документы. Изучите. Но я жду полный отчет обо всем, что найдете.

[…]Прошло двадцать лет, и можно больше не обманываться. Заявленная еще до взрыва цель Ковчега собрать наиболее выдающихся в своих областях людей неизбежно привела к тому, что большинство обитателей Ковчега — пожилые люди. В настоящее время в Ковчеге находятся 1280 человек, и только двадцать процентов из них репродуктивного возраста. С момента детонации имели место только 348 случаев рождения, 70% из них — в первое десятилетие. В Ковчеге явно не может поддерживаться жизнеспособная фертильная популяция. Пусть припасов здесь хватит на многие десятилетия, а атомные блоки переживут всех нас, психологические последствия жизни под землей уже проявляются все более тревожными признаками. Зачем же сохранять изоляцию Ковчега от поверхности, если защищенное население не может предложить реальные перспективы сохранения человечества? […]

[…]с самого начала предназначенный для сохранения человечества, а не как убежище для привилегированного меньшинства. Даже сейчас электричество для проекта «Пандора» поставляется в ущерб другим программам. Мы, нижеподписавшиеся, подтверждаем нашу надежду на то, что Временное правительство пересмотрит приоритеты в целях удовлетворения насущных потребностей выживших вне и внутри Ковчега, а не продолжит выделять […]

Мы отвезли сундук к Эльзе — в конторе мытарей днем и ночью не переставая сновали караульные и вестовые. Я с радостью осталась там же, однако Дудочник и Зои настояли, чтобы у дверей и на заднем дворе выставили стражу. Я не возражала, с облегчением покинув пространство, опутанное паутиной подобострастия и подозрительности.

Саймон, Дудочник, Салли, Инспектор выслушивали там доклады разведчиков, решали конфликты между боевыми отрядами, спорили по поводу дальнейших шагов. Даже окруженная нестихаемым гомоном, я знала, что Инспектор пристально за мной наблюдает.

Да и вдали от постоянного бормотания Ксандера мне стало намного легче. Конечно, он не беспокоил меня намеренно — он вообще почти не обращал внимания ни на кого, кроме Салли, — но когда он пускал слюни и лепетал о возвращении «Розалинды», я ловила себя на том, что слежу, не подрагивают ли мои ладони в такт его движениям. Зои тоже тщательно отводила от него глаза, и я не могла ее за это винить, зная, что сама шарахаюсь от бедняги.

Я обосновалась в спальне приюта, где было место, чтобы разобрать документы и привести их хоть в какой-то порядок. Я раскладывала листы на кроватях, затем на полу, и вскоре все поверхности оказались завалены бумагами, словно снегом с улицы.

Я оставила одну койку для сна, но мне приходилось пробираться к ней через нагромождение документов. Правая рука по-прежнему висела на перевязи, и дни и большую часть ночей я проводила, сгорбившись на полу, за изучением материалов из сундука.

Когда у Эльзы появлялась свободная минутка, она приходила в спальню и сидела рядом, наблюдая, как я читаю. Она не ходила в школу, но за долгие годы выучилась азам чтения, хотя для нее это по-прежнему было тяжело. Изучение документов затрудняло то, что многие слова приходилось выдирать из хаоса плесени и дыр в бумаге, так что чтение скорее походило на угадывание смысла предложений по нескольким обрывочным словам. После нескольких попыток Эльза бросила это дело, но все равно приходила, чтобы со мной посидеть. Брала листки, откладывала те, что были особо повреждены плесенью, и держала на коленях. Всегда такая бойкая и занятая, когда здесь жили дети, сейчас, в заваленной бумагами спальне, Эльза застывала. Покрасневшие исцарапанные руки, которые мыли и подметали разгромленное здание, на этот раз неподвижно держали бумаги, погубившие ее мужа.

Пока она сидела рядом, я работала в тишине. Мы не могли, не смели обсуждать то, что когда-то было обыденным в нашей жизни — детей, Нину, Кипа и многое другое. Но научились вместе молчать, находя утешение в тихих часах общности в спальне или в пище, которую делили на сломанной скамейке в холодной кухне.

Но большую часть времени я оставалась одна с бумагами и своими видениями. Разнообразие документов сводило с ума. Иногда мне удавалось собрать воедино несколько фрагментов, которые, похоже, составляли единое целое, хотя шли и не по порядку, но чаще страницы казалась надерганными из разных материалов. Некоторые были разорваны пополам, на других текст не просматривался из-за черной плесени. На Острове я видела, как дети кропотливо распутывают рыболовные сети. Я точно так же распутывала слова, разгадывая их на хрупких листках. Даже на относительно нетронутых часто встречались непонятные слова или целые абзацы. Но я смогла разобрать достаточно, чтобы рассортировать их по примерно равным стопкам. Многие назывались отчетами, меморандумами, приложениями, иногда приказами — написанные таким же сухим, замысловатым языком, как и тот документ, что Салли нашла десятилетия назад. Другие содержали столбцы цифр или схемы, которые я не могла расшифровать.