Картель правосудия

Капитан Лихачев смотрел на Грязнова своими традиционно красными глазами. Лихачев не был альбиносом, но жизнь заставила.

– Гена, не в службу, а дружбу, дай мне допросить менеджера и кого-нибудь из официантов, – попросил Грязнов.

– Да ради бога, я вам только благодарен буду, товарищ полковник, помощь как-никак все-таки!

– Отлично, еще один вопрос. Эти орлы, которых ты накрыл, они сами-то к ресторану отношение имеют?

– Вроде бы нет, хотя трудно сказать – за ними рэкет. Но дело в том, что они, кажется, заседали на «своей территории», – это же домодедовская группировка. Приходилось вам слышать?

– Понятно. А Сенатор ей кто будет, домодедовской группировке?

Лихачев удовлетворенно хмыкнул:

– Сенатор ей будет папа крестный. Но я вам так скажу: легче поймать колибри в пределах Садового кольца, чем пообщаться с Сенатором. – Лихачев смотрел на муровского шефа с некоторым удивлением, и, хотя ему, конечно, не было известно, что именно тот ищет (бутылку водки, черт возьми?!), на широкой физиономии капитана без труда читалось осуждение: это же надо такой мурой заниматься… Хотя кому же заниматься мурой, как не МУРу?

Грязнов почему-то вспомнил, как пару лет назад, копая совершенно непролазное дело о заказных убийствах банкиров, Сашка Турецкий вдруг признался: «Азбучная истина – получая в производство дело, следователь должен составить план расследования. И от этого никуда не уйти. Но, исходя из собственных задач, поставленных самым категорическим образом, я могу сформулировать свою цель однозначно. Найти преступника? Раскрыть преступление? Нет, я обязан как можно скорее от этого дела отделаться. А потом готов глядеть, кто первый кинет в меня камень».

БОЙКО 14 февраля, утро

Помощник замминистра подполковник Бойко пришел к своему непосредственному начальнику. Невысокий, с крючковатым носом и тонким бледным лицом, заместитель министра внутренних дел пребывал в мрачной задумчивости и сосредоточенно чертил что-то незаточенным карандашом на полированной поверхности стола. Его глаза, обычно исполненные какой-то скрытой печали и тайны, сегодня были колючими и злыми, а это однозначно свидетельствовало, что зам был не в духе.

– Очередной заказ. Я подготовил все материалы, – осторожно начал подполковник и положил на стол шефа справку по делу Кроткова и предварительный расчет финансовых и прочих затрат. – Теперь нужно только дать ведомственную команду перебросить дело в соответствующий следственный отдел УВД.

Замминистра бегло просмотрел бумаги.

– Кредитоспособность проверяли? – Шеф отпихнул папку и снова вернулся к своим чертежам.

– Домодедовская группировка, – веско сообщил Бойко.

Зам удовлетворенно хмыкнул:

– Комментарии излишни.

– У меня все, – закончил подполковник, собираясь уходить, но замминистра порывисто поднялся с кресла и жестом остановил подчиненного. Ему нужно было выплеснуть на кого-то накопившуюся отрицательную энергию (слишком часто в последнее время он слышал от других членов совета директоров обвинения в некомпетентности и нерасторопности в адрес своих людей, и это его нервировало и угнетало).

Бойко пришлось сыграть роль громоотвода.

– Поговорим о другом, – начал зам, насупившись и играя желваками на скулах. – Дело о превышении полномочий сотрудниками сто восьмого отделения, которое по нашему ведомству курировали вы и которое удалось спасти только на этапе рассмотрения в Верховном суде, что предпринято для того, чтобы такое безобразие не повторилось впредь. Вы можете дать мне твердую гарантию, что ваши люди не облажаются по новой?

– Но я делаю все возможное… – начал было оправдываться Бойко. «Черт, угораздило же явиться в такой неподходящий момент».

Зам только досадливо махнул рукой:

– Чтобы выбраться из ямы, нужно хотя бы не копать ее вглубь. У нас каждый третий рядовой работник милиции в той или иной форме берет взятки или нарушает процессуальный кодекс. И каждый при этом гребет под себя.

Электронные часы на руке Бойко пикнули, извещая хозяина о том, что уже одиннадцать часов утра. «Eleven o'clock», – подумал подполковник и, абстрагируясь от зуда начальника, занялся английским. В школе и институте он учил французский, а в последнее время почувствовал острую необходимость в английском. И по этому поводу завел себе правило: каждый раз с писком часов он пытался вспомнить английские названия всех предметов и явлений, которые в данный момент его окружали. «Стол – table, кресла – armchairs, окна – windows, жалюзи – venetian blind, шкафы – bookcase, начальник – superior…»

– Нужно организовываться на местах. Нужно собирать людей в единый кулак… – Замминистра несло, хоть жечь глаголом и не было его призванием, сегодня он разошелся не на шутку. – Кто, скажите, будет доверять совету директоров, который выполняет обязательства перед клиентами через раз, а?

Подполковник внимал молча с выражением полного покаяния на лице, по опыту зная, что гроза кратковременна и шеф сам успокоится, как только озвучит свои мрачные мысли. "Замминистра – vise minister, хмурый – sullen, мрачный – gloomy. Надо посмотреть в словаре, как будет по-английски «брюзжать» и «читать нотации».

После пятиминутного гневного монолога зам наконец иссяк, устало осел в кресло и впал в меланхолическую задумчивость, которая теперь могла длиться часами. Бойко осторожно поднялся и, стараясь не шуметь, чтобы не навлечь на себя еще один поток раздражения шефа, тихонько покинул кабинет.

ТУРЕЦКИЙ 19-20 февраля

Было уже слишком поздно, и ужинать он не стал. Турецкий чмокнул спящую дочь Ниночку и тихонько пропел:

Нинка, как картинка, с фраером гребет,

Сеня, дай мне финку, я пойду вперед

И поинтересуюсь, что это за кент.

Ноги пусть рисует,

Нинка, это ж мент, я знаю…

Ирина устало поморщилась: она слышала эти строчки в исполнении мужа уже раз пятьдесят:

– Послушайте, господин следователь. Мы вас совсем не видим. Ваше лицо уже стало пропадать с семейных фотографий…

Турецкий, раздеваясь, искоса поглядывал на нее. Он подумал, что ее неброская красота скрывается в непрестанных изменениях – в улыбках, полуулыбках, целой гамме взглядов, ослепительном смехе алых губ, обнажающих ровные белые зубы, в красноречивых изгибах этих губ, в мимолетном движении бровей, в едва заметных волнах настроения, пробегающих по этому то вызывающе чувственному, то иронически-холодному лицу.

Ирина лежала на кровати и механически нажимала кнопки пульта. Телевизионные программы мелькали, не задерживаясь больше пяти секунд. Вот проскочил Андрей Вознесенский, с которым беседовали в студии каких-то ночных новостей. Ирина не останавливалась, и через полминуты Вознесенский промелькнул снова с привычным платком под воротником рубашки, на которой был привычный клетчатый пиджак… Что-то привлекло внимание Турецкого. Ах да!

– Ирка, – он толкнул жену. – Тебе нравится, когда мужики носят косынки на шее? Не слишком ли кокетливо?