Картель правосудия
Шрифт:
Криминалисты пожали плечами и уехали вместе с обескураженным Грязновым. Но от Турецкого не укрылось, что тот внимательно наблюдал за ним во время последней фразы, терпеливо ожидая, когда же наконец Сашка Турецкий проболтается о своих подозрениях. Вот ведь нюх у старой ищейки! Рассказать, что ли, о встрече в МГУ с «майором Резво»? Турецкий чихнул пару раз. Нет, пока что нечего рассказывать…
САФРОНОВ
15 февраля, утро
Начальник следственного отдела УВД Центрального административного округа Москвы всегда лечил простуду «Посольской» с молотым перцем и аутотренингом, мысленно приговаривая на карлсоновский манер: «Я, старый, больной человек». На самом деле Сафронов был не стар, хотя и не молод, конечно, и в свои пятьдесят с небольшим
На текущий момент основной головной болью было дело инвалидов. Нищенствующим калекам предстояла сегодня смена «крыши», а Сафронов обеспечивал операцию по линии правоохранительных органов. В его епархии такие акции происходили гораздо чаще, чем на сопредельных территориях со стабильным криминальным устройством. Он же имел дело с феодальной раздробленностью, а каждому школьнику известно: никого она еще не доводила до добра и ни в одном учебнике не найти рецепта, как ее грамотно эксплуатировать и постоянно поддерживать в рабочем состоянии. Раздробленность, доставшаяся Евгению Павловичу, усугублялась тем, что уделы были не территориальными, а отраслевыми и «князья» со своими «дружинами» толклись на небольшом пятачке на виду у большого сафроновского начальства.
А большому начальству по долгу службы полагалось докладывать самому большому, как продвигается борьба с преступностью по всей России, а в момент, когда происходило это таинство, власти, ее предержащие, могли видеть из окон кабинетов его, Евгения Павловича Сафронова, угодья. Хотя, конечно, видели они совершенно разные вещи: из высоких кабинетов хорошо заметны горизонты, а из его – ноги. Они как раз Сафронова и кормили: ему следовало везде поспевать, чтобы проблемы у представителей разных течений в братве не разрешались сами собой; только ограниченный романтик может поверить, будто анархия – мать порядка. При анархии никто не работает на перспективу: какой толк, все суетятся, кто хочет чего-нибудь заполучить, а заполучив – не упустить, все друг друга стараются обогнать. От беготни, при сафроновской комплекции, с ним частенько случалась простуда, и он обращался к помощи испытанного зелья – «Посольской» с перцем.
Но самое неприятное, что кроме забот по «размирению» различных группировок, за которые он получал приличные деньги, причем от всех сразу, ему еще приходилось выполнять и служебные обязанности, за которые ему платили гроши. Скупое начальство требовало результатов в борьбе с преступностью, а щедрая преступность требовала их отсутствия. И бедный Евгений Павлович, не желавший лишаться ни должности, ни дохода, балансировал на тонком канате между Сциллой и Харибдой под перекрестным огнем.
Он спрятал в стол целительную жидкость и, забросив в рот пару подушечек «Стиморола», дабы отбить запах «лекарства», вернулся к новому делу, которое сегодня навесили на его следственный отдел. Дело как дело, обыкновенное – вымогательство, у него уже штук двадцать таких в работе. И что с ним творить прикажете? Сафронов бегло просмотрел материалы. Основной фигурант какой-то Кротков – фамилия вроде незнакомая, вещдоки руоповцы собрали. Слегка подрихтовать, подчистить, и можно передавать в суд, и начальству радость – вот, мол, не дремлем, бдим о народном спокойствии.
Приняв решение, Сафронов вызвал следователя Осетрова.
– Вот тебе еще одно дело, – он протянул подчиненному папку.
Капитан Осетров – жилистый брюнет тридцати лет – был самым дисциплинированным подчиненным. Дисциплинированным в том смысле, что всегда смотрел в рот начальнику, не был строптивым и капризным, не задавал лишних вопросов и в точности следовал инструкциям. Пожалуй, был несколько туповат, но для определенных поручений его способностей вполне хватало, даже с избытком, и Сафронов любил давать определенные поручения именно ему. Единственное требование – инструкции должны быть очень детальными, ибо экспромтами Осетров владел слабо.
Капитан Осетров был… кореец. Самый настоящий кореец, несмотря на свою фамилию. У него были почти черные узкие раскосые глаза, жесткие щеки, выглядевшие такими же мускулистыми, как и его руки, и улыбка-капкан: единственное, что доставляло ему ни с чем не
сравнимое удовольствие, так это чужие неприятности. Относительно Осетрова у его начальника всегда существовала стандартная присказка: «Ким, Ен, Пак съели всех собак». Правда, Осетров утверждал, что в жизни не пробовал ни одной.– Евгений Павлович, – как на базаре, взмолился Осетров, – куда же мне еще? У меня и так семь штук уже, в сейф не помещаются.
Сопротивлялся он не потому, что надеялся отделаться от очередного дела, а так, для порядка, чтоб не выглядеть совсем уж безропотным. По горьковатому запаху мяты, носящемуся в кабинете, он сделал простой вывод: Сафронов опять поправлял здоровье, и, как показывал опыт, решения, которые принимались шефом в состоянии «выздоровления», оспаривать было бесполезно, так как шеф считал их единственно верными.
– Я распоряжусь, тебе еще один сейф поставят, – Сафронов выкатился из-за стола на своих коротеньких ножках и отечески похлопал лейтенанта по плечу. Поглаживая лысину, он засмеялся, и его глаза, утонув в щеках, стали даже же, чем у подчиненного. – Бери, бери, дело простое, прозрачное. Доказательств хватает. Главный обвиняемый арестован, соучастники его тоже, оформишь за неделю.
В министерском кабинете полковник Сафронов почувствовал себя немного неуверенно. В первую очередь потому, что даже не догадывался, зачем был вызван на ковер. (Хотя это был, скорее, коврик.) Причиной могло послужить или слабое качество следствия в следотделе УВД, или его личная деятельность, не совсем совместимая с высоким званием работника милиции, или еще бог знает что. На всякий пожарный он захватил с собой пухлую папку с разнообразными документами, убедительно доказывавшими, что бардак в его епархии обусловлен нехваткой людей, средств, техники и т. п., и т. д., и пр., короче, чем угодно, только не его, Сафронова, некомпетентностью или нежеланием работать. Он давно уже сидел на краешке стула и прижимал спасительную папку к животу, а хозяин кабинета, казалось, не торопился начинать разговор.
Тем временем младший по званию, но зато сотрудник министерства, курирующий столичную милицию, подполковник Бойко внимательно изучал посетителя. «Из тех, у кого на лице написано: взяточник и вор. Но как говорили классики, не верь глазам своим», – думал он. Раньше их пути не пересекались, но ходили упорные слухи, что Сафронов не чист на руку, а дыма без огня не бывает.
Подполковник просчитывал в уме варианты, на чем поймать субчика. Хотя по личному опыту Бойко знал, что наемники, как таковые, – люди не слишком надежные. Чтобы человек старался как следует, нужно, чтобы он боялся. Главное, Бойко должен непременно заставить этого жирного борова сотрудничать. Для того чтобы на этот раз все прошло без сучка и задоринки, ему нужен Сафронов, и никто другой. Заниматься рядовыми следователями лично – утомительно, и это не дает абсолютной гарантии, при условии, что начальник следственного отдела вне игры. Напротив, покупая Сафронова, Бойко тем самым приобретает всю машину со всеми ее винтиками и потрохами. Потомив визитера многозначительным молчанием, он решил произвести разведку боем:
– Евгений Павлович, что бы вы ответили, если бы я попросил вас уделить особо пристальное внимание одному уголовному делу, расследуемому сейчас вашими подчиненными?
«Проверка на вшивость» – так расценил туманный намек начальства Сафронов и, ни секунды не колеблясь, ответил:
– Как только поступит приказ из следственного комитета или из самого министерства, соответствующие меры будут незамедлительно приняты.
– Вы не совсем понимаете. Речь идет о моей личной просьбе. Э-э-э… в обход, так сказать, Уголовно-процессуального кодекса, – продолжал тонко намекать хозяин кабинета.
Сафронов укоризненно посмотрел на собеседника и сложил бантиком пухлые губки:
– Нет, я не смогу выполнить такое поручение. Я честный человек и честно исполняю свой долг.
Это фраза произвела на Бойко неизгладимое впечатление. Он встал из-за стола и опустил на огромном окне жалюзи. «Врет и не краснеет – это хорошо. Наш человек». Подполковник закурил и откинулся в кресле, прикрыв глаза. С одной стороны, он всем своим видом давал понять, что разговор окончен, но, с другой, Сафронова не отпускал, и тот неуверенно ерзал на стуле и взволнованно сопел, не зная, уходить или нет. Прошла минута. Две. Три. Пять…