Каторга. Преступники

Переводчик с отчаянием всплеснул руками.

– Что он говорит?

– Спрашивать, трубочка у тебя зачем, вашискобродие!

Доктору пришлось положить трубочку и молоточек, чтобы выслушать наконец кавказца.

И на все это смотрел с улыбкой только один длинный поселенец Бардунов.

– Неосновательный народ! – заметил он, когда очередь дошла до него. – Порядку не знают.

– Раздевайся!

– Не имею надобности, ваше высокоблагородие. Всем здоров. Только беспокоить вашу милость занапрасно.

– Раздевайся, говорят тебе. Телесным наказаниям раньше подвергался?

– Ни в жисть, ваше высокоблагородие. Впервой!

– Потри его.

Надзиратель потер его тело суконкой. Тело покраснело, и на нем ясно выступили полосы – следы прежних наказаний.

– Что ж ты врешь! Драли?

– Запамятовал, ваше высокоблагородие… Я этих самых розог, ваше высокоблагородие, ни есть числа при господах смотрителях принял.

Было очевидно, что этот поротый и перепоротый арестант «валяет шута для храбрости». Его товарищ мрачно отвечал:

– Здоров. Скорее бы. Волы не кормлены. Раздевайся еще! Нате. Смотрите. Жисть! Драли. Много. Сколько, запамятовал.

Не упомню. Нешто у меня тем голова занята? Осмотрели? Слава Богу! Нельзя ли нас первыми? Там хозяйство.

Осмотренные одевались, но штанов не подвязывали, а поддерживали их руками.

– Все. Ну, ступай!

Хрусцель стал у «кобылы». Арестанты, переваливаясь, путаясь в полуспущенных штанах, вышли в сени.

– Бардунов, покажи удаль! – крикнул кто-то со двора. Стоявшие толпой арестанты оглянулись:

– Молчи ты, сволочь! Все стали по местам. Я стоял рядом с доктором, у него лицо шло пятнами.

– Васютин Иван! Молодой паренек подошел к «кобыле».

– Брось, брось штаны! – заговорили кругом. Но он только оглядывался, словно не мог понять, что ему такое говорят.

– Штаны брось! – сказал Хрусцель и отвел ему руки. – Ложись!

Васютин сел верхом на «кобылу», лицом к свету. Он был белый как полотно. Глаза бессмысленно смотрели вперед.

– Да не туда головой. Туда! Ложись! Хрусцель взял его за плечи, свел с «кобылы», положил.

– Руки убери! Обними руками «кобылу»! Васютин обнял руками доску.

– Вот так!

Хрусцель поправил ему рубаху.

Стыдно было, стыдно невероятно смотреть на полуобнаженного человека, лежавшего на «кобыле».

Хрусцель, словно пес, смотрел в глаза помощнику смотрителя.

– Тридцать розог!

Хрусцель взял пучок розог, необыкновенно ловко выдернул одну, отошел на шаг от «кобылы» и замер.

– Начинай!

Хрусцель свистнул розгой по воздуху, словно рапирой перед фехтованием, потом еще раз свистнул по воздуху справа, потом слева.

Свист резкий, отчаянный, отвратительный.

– Раз! Свист, и на вздрогнувшем теле легла красная полоса.

– Два… Три… Четыре… Пять… Хрусцель бросил розгу, выхватил другую, перешел на другую сторону «кобылы». Опять пять ударов по другой стороне тела.

Каждые пять ударов он быстро менял розгу и переходил с одной стороны на другую.

Свист заставлял болезненно вздрагивать сердце. Мгновения между двумя ударами тянулись как вечность.

Помощник смотрителя считал:

– Двадцать девять… Тридцать…

– Вставай… Вставай же! Васютин поднялся и сел опять верхом на «кобылу». Глаза его были полны слез. Вот-вот потекут.

– Совсем вставай! Иди же!

– Две с половиной минуты! – сказал смотревший на часы доктор.

Я думал, прошло полчаса.

– Медников Иван!

Опять обнаженный до пояса, лежащий на «кобыле» человек. Снова свист, вздрагивания, красные полосы. Теперь плети!

Хрусцель отложил розги, взялся за плеть и ловким движением разложил длинную плеть по земле.

– Хрусцель, клади их.

Хрусцель брал кавказцев за плечи, подталкивал к «кобыле», поднимал им руки и клал на «кобылу». Те тяжело рухались и лежали с темным обнаженным телом.

Наказание было по приговорам.

Хрусцель по взгляду понял приказ помощника смотрителя и взял плеть за середину, там, где ствол плети переходил в треххвостку. Наказание – «в полплети».

Хрусцель вертел свою плеть, словно ручку шарманки, три хвоста хлопали по телу, тело краснело и пухло.

– Бардунов!

С бледным-бледным лицом он подошел к «кобыле», сделал какую-то жалкую-жалкую гримасу, хотел улыбнуться.

Начал ложиться на «кобылу».

– Штаны, штаны брось! – остановил его Хрусцель.

– Ежели законный порядок требует…

Бардунова колотила дрожь, он беспомощно оглядывался кругом, словно затравленный заяц, и все силился улыбнуться, – выходила гримаса.

Хрусцель толкнул его слегка в шею.

– Ложись!

Бардунов повалился и крепко ухватился за доску, чтобы не кричать, быть может.

Хрусцель снова пустил плеть «по земли». Зловещее движение.

Это было наказание не по приговорам, а уж сахалинское.

Тихо было, словно кругом никто не дышал.

Хрусцель впился глазами в помощника смотрителя.

Тот стоял, переминаясь на месте, смотрел на меня, на доктора… и сделал какое-то движение головой.

Хрусцель взял «в полплети».

Словно один какой-то огромный человек вздохнул в сенях и на дворе.

По телу Бардунова пробегали судороги.

Бог знает, какого удара ждал этот человек, и задрожал весь мелкой дрожью, когда посыпались сравнительно слабые удары.

– Ваше высокоблагородие, ваше высокоблагородие, за что же наказывают? Нешто возможно! – послышался его голос, но словно не его, какой-то странный. – Нешто возможно?!

На дворе в толпе раздались смешки.

– Шута строит! Привык! – пробормотал помощник смотрителя.

Бардунов поднялся, захватил в руки штаны и, не натянув их, бросился в толпу арестантов.

Видя, что наказание на этот раз не будет страшным, его товарищ, Гусятников, короткий и мрачный мужик, лег спокойно, без звука вздрагивал при каждом ударе и, сходя с «кобылы», даже проворчал:

– Только продержали день зря. Волы не кормлены!

– Так уж, пожалел мерзавцев! – умилялся своей гуманностью помощник смотрителя.