Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях
Шрифт:
Обозначая переход в дальнейшее наступление и углубление разрыва, нота задевала и другой коренной узел противоречий: польское правительство обвинялось в преднамеренном использовании «гитлеровской фальшивки» для «нажима на советское правительство с целью вырвать у него территориальные уступки за счет интересов» Украины, Белоруссии и Литвы{22}.
В. Сикорский на заседании правительства 28 апреля признал, что министр Л. Гросфельд был прав, считая обращение в Красный Крест «большой ошибкой». Он поставил на голосование отредактированный Черчиллем и Иденом текст ответа на советскую ноту, в котором самое острое выражение звучало как оправдание от имени польского народа и правительства, которым «нет надобности защищаться от обвинения в контакте или соглашении с Гитлером». Нота польского правительства заканчивалась требованием сохранения территориального статус-кво (спровоцированным советской нотой), а также защиты польского населения и верности общему делу объединенных наций{23}.
Под давлением посла США при польском правительстве Э. Дрексел-Биддля Сикорский был вынужден опубликовать заявление об отзыве польского обращения в МККК. Союзники принимали все меры, чтобы ограничить политический резонанс раскрытия мрачной тайны катынского злодеяния, способного подорвать антигитлеровскую коалицию. Черчилль писал Рузвельту: «Нам нужно выступать сообща, чтобы уладить это разногласие. До сих пор Геббельс делал из него шоу». Посылая Рузвельту польские материалы, он старался уверить президента, что ему наконец удалось убедить поляков «перенести спор с мертвых на живых и с прошлого на будущее»{24}.
Раскрытое злодеяние в отношении польских пленных не могло не нанести ущерб делу антигитлеровской борьбы, дав в руки нацистов важные козыри и породив трения между союзниками, осложнив взаимоотношения. Черчилль выразил Сталину свое «разочарование» по поводу разрыва отношений с поляками. Он подчеркнул, что «это дело было триумфом Геббельса», и предостерег от каких-либо шагов в сторону создания альтернативных польских властей, как неприемлемых для Запада, — они не будут признаны. Таким образом, он прозорливо предвидел логику дальнейших шагов Сталина. Последний с особым пристрастием контролировал переписку по польскому вопросу (в отношениях с союзниками польский вопрос был вторым по чувствительности после вопроса второго фронта). Западные союзники не стремились к обнародованию истины. После победы под Курском позиции Сталина еще более укрепились, сила и мощь советской армии были нужны союзникам. Американское руководство, как и британское, и даже в большей степени, не было склонно доводить до конца Катынское дело. Сталин ловко использовал это, а конфликт вокруг Катыни лег несмываемым пятном на польское правительство. Сталин предложил Рузвельту такую интерпретацию событий: «Следовательно, здесь нет почвы для соглашения, ибо точка зрения нынешнего Польского правительства, как видно, исключает возможность соглашения»{25}.
Возникшим в межсоюзнических отношениях «польским вопросом» занимались все конференции глав великих держав, а Сталину пришлось постоянно прилагать немалые усилия, чтобы добиваться решений в пользу осуществления своих замыслов. Он неуклонно продолжал делать задуманное, хотя соблюдал видимость учета пожеланий союзников. В Москве появился Союз польских патриотов, тайно действовало Центральное бюро коммунистов Польши, прокладывались пути реализации концепции Польского национального комитета. Началось формирование еще одной, на этот раз состоящей из «правильно политически мыслящих» и воспитанных в Красной Армии людей, — польской дивизии с неизменным З. Берлингом во главе.
Осенью 1943 г. ситуация осложнилась: Катынь вновь становилась взрывоопасной. 25 сентября был освобожден Смоленск, и Катынь неминуемо должна была привлечь внимание «своих» поляков, которые приняли на веру сталинскую версию истории гибели польских военнопленных. Одной из наступавших частей было приказано соблюдать осторожность при подходе к Катынскому лесу и немедленно взять регион под контроль и «охрану».
Вскоре немецкая авиаразведка засняла земляные работы в прифронтовом Катынском лесу. На кадрах аэрофотосъемки было видно, что уничтожались шесть перезахоронений и создавались два новых. Видимо, их информативное содержимое «стерилизовалось». Предвидя это, Геббельс написал: «...после освобождения Смоленска Советы несомненно будут стремиться... свалить на нас свою вину»{26}.
Судьбы вольных или невольных свидетелей катынского злодеяния и эксгумации в 1943 г. складывались хотя и по-разному, но как правило с трагическим уклоном. Из членов технической комиссии ПКК трое погибли, не дожив до освобождения, Г. Бутц попал под бомбежку. Спасаясь от преследования НКВД и органов польской государственной безопасности, эмигрировали Ф. Гетель, К. Скаржиньский, Е. Водзиновский и другие, не изменившие показаний русские свидетели расстрелов умерли в Великобритании при невыясненных обстоятельствах. Сотрудники Краковского института судебной медицины и криминалистики, соприкасавшиеся с катынскими документами, были после изгнания из Польши оккупантов арестованы. Поток репрессий не иссяк и позже, стирая память о Катыни нередко вместе с жизнями. Об этом будет речь в следующих главах.
Здесь же нельзя обойти вопрос о судьбе генерала В. Сикорского, сотрудничество с которым Черчилль весьма ценил и считал очень полезным. Он писал Сталину, передавая просьбу польского правительства о переводе в Иран оставшихся
военнослужащих и их иждивенцев: «...мы продолжили бы наши отношения с Сикорским, который является самым полезным человеком, которого Вы или мы могли найти для целей нашего общего дела. Я рассчитываю, что такой же будет и американская точка зрения»{27}. Однако Сталин понимал тесную связь имени Сикорского со значимым для поляков Катынским делом и то, что полностью изъять его из памяти большого социального слоя не удастся. Если продолжать задуманную социалистическую перестройку Польши, то эту память можно продолжить вырубать вместе с этим слоем, одновременно освобождаясь от него естественным путем в ходе ожесточенных боев и искусственным — задержав остатки частей поляков в эмиграции.Гибель Сикорского в авиакатастрофе во многом остается загадкой до сих пор, хотя она традиционно увязывается с решением судеб Польши и Катынским делом.
Очевидно, что самостоятельное, непокорное польское правительство было Сталину не нужно. Еще 4 мая 1943 г. он жестко заявил Черчиллю, что «нынешнее польское правительство не имеет шансов вернуться в Польшу и стать у власти»{28}.
Летом Сикорский предпринимал решительные шаги, чтобы преодолеть возникший в армии конфликт, и, посетив Ближний Восток, добился в этом значительных успехов. Возвращаясь из поездки, он намеревался затем лететь в Москву, ибо Польша входила в сферу операций советских войск и он хотел достичь соглашения со сталинским руководством. Более того, он открыто заявил о согласии на переговоры с Польской рабочей партией (ППР) и включение ее в состав правительства. В свою очередь, ППР заявляла о намерении предоставить Сикорскому пост премьер-министра в будущем правительстве Польши. Это создало бы совершенно новую расстановку сил, чем та, которая вырисовывалась по мере реализации сталинских планов. К 5 июля формируемая первая польская дивизия имени Т. Костюшки уже насчитывала почти 14,5 тыс. человек, хотя по-прежнему испытывала самые большие трудности с офицерскими кадрами. Прошел съезд Союза польских патриотов в СССР. Как этот Союз, так и Центральное бюро коммунистов Польши в Москве беспрекословно приняли сталинскую «польскую концепцию», в том числе «официальную версию» катынского преступления и резкую критику правительства Сикорского. Генерал же, по сообщению журналиста К. Прушиньского, 2 июля говорил о необходимости осуществить принципиально важный, конструктивный поворот в советско-польских отношениях, смирившись с изменением восточных границ Польши. Это было очевидным результатом давления союзников.
Именно в этой ситуации, чреватой существенным изменением перспектив в развитии советско-польских отношений, 4 июля самолет, на котором польский премьер возвращался в Лондон, через минуту после взлета с аэродрома в Гибралтаре, не набирая высоты, упал в море. Среди различных версий аварии — диверсии, перемещения незакрепленного багажа и других — одна из расследовавших катастрофу комиссий назвала заклинивание руля высоты. Это представлялось маловероятным. Строились различные догадки. Во время предшествующего расследования неудачного покушения на жизнь Сикорского англо-американская комиссия возложила ответственность на германскую разведку. На этот раз немцы приписывали диверсию англичанам, громко звучали предположения, что его убрали по указке Сталина из-за скандала вокруг Катыни. Сталин же поддерживал контрверсию, отводящую от него подозрения: Черчиллю-де надоела несговорчивость поляков, осложнявшая регулирование отношений в антигитлеровской коалиции в желательном для него направлении. В тот момент просматривалось скорее обратное. К тому же Черчилль зарыдал, услышав о гибели Сикорского. Организация покушения могла быть результатом и конфликтной ситуации в польской армии (которую он только что разрядил) и открытых противоречий в правительстве. Все эти факторы могли сыграть свою роль, и вполне возможно, что так и было. Пока никакие спецслужбы не открывали полностью материалы, относящиеся к катастрофе в Гибралтаре, поэтому точно установить, кто был инициатором, как диверсия была организована, кто был дирижером, а кто исполнителем, не представляется возможным.
Однако все очевиднее становятся как общий международный политический контекст гибели Сикорского, так и ее существенные детали. Установлено, что, кроме пилота, спасся кто-то из пассажиров, успевший пробежать по крылу после приводнения самолета. Не найдены пять человек. Известно, что самолет плохо и нерегулярно охранялся. В тот же день на том же аэродроме приземлялся самолет советского посла И.М. Майского. Аэродром же входил в сферу ведения К. Филби, о котором стало известно, что он тщательно следил за перемещениями польского премьер-министра и передавал в Москву детальные сведения{29}.
Относительно недавно в связи с продолжением расследования — на этот раз журналистского — было установлено, что английские архивы по-прежнему изымают соответствующую информацию о гибели Сикорского. Но в Великобритании был найден один из бывших польских военнослужащих, который рассказал, что в предсмертной исповеди его коллега, сторонник противника Сикорского генерала К. Соснковского, признался, что он приложил руку к гибели премьера{30}. Неизвестно, что он конкретно сделал. Теоретически возможно, что во время двухчасовой безнадзорности самолета он включил автопилот и заблокировал рули высоты, не позволив тем самым самолету подняться. Установить подлинную причину катастрофы, возможно, помогут налаживающие сейчас сотрудничество польские и британские архивные службы.