Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях
Шрифт:
Третий свидетель советской стороны, болгарин М.А. Марков, использовался советским обвинением, чтобы поставить под сомнение результаты экспертизы международной комиссии. Работа с ним велась еще с начала 1945 г., когда он в Софии проходил по процессу на основании декрета-закона о народном суде над виновниками вовлечения Болгарии в мировую войну против союзных народов и за злодеяния, связанные с нею. Ему инкриминировалось участие в работе международной комиссии в Катыни и в содействии несовместимой с обязательствами Болгарии в отношении Советского Союза политике тогдашнего болгарского правительства. «Подельниками» была группа священнослужителей, участвовавших в осмотре могил в Виннице. Они были наказаны штрафами, поражением в правах, получили различные сроки.
Катынское дело играло особую роль в софийском процессе. В состав приговора был включен документ «Мотивы», в котором, в частности, была дана оценка политики Польши накануне и в начале Второй мировой войны. Она была насыщена сталинистскими стереотипами пропаганды того времени — рассуждениями об отсталости шляхетской Польши, о «предпочтении германского господства» и отказе от помощи «великого соседа, подавшего руку...». Утверждалось, что массовый расстрел польских военнопленных осуществили немцы, а международная комиссия медицинских
Признав Катынское дело «немецкой инсценировкой», развернув критику как немцев, так и международной комиссии, Марков добился оправдания. Правда, в его «собственноручных показаниях» было подчеркнуто, что медицинская датировка захоронения невозможна, а анализ документов — не дело медиков. Выводы в духе «советской официальной версии» о времени захоронения, как и о тождественности захоронений в Катынском лесу и в Виннице сделал председатель суда Лозанов.
Будучи доставлен в Нюрнберг, Марков принес не много пользы для подтверждения выводов комиссии Бурденко. Он не взял на себя, как и раньше, датировку документов, даже извлеченных из одежды обработанного им единственного трупа, подтвердил, что на нем была зимняя одежда{32}. Марков привел заключение члена международной комиссии итальянца В. Пальмиери, затрагивающее проблему датировки.
Поскольку становилось очевидно, что нейтрализовать действия немецкой защиты не удается, Л. Смирнов готов был привлечь новых свидетелей, добавить подготовленные аффидевиты. Однако председатель трибунала Д. Лоренс не дал делу такого хода. Было вынесено решение не включать Катынь в окончательный вариант приговора за недостаточностью доказательств.
Свою немалую роль в этом сыграла позиция поляков. Уже в ходе освобождения Польши органы безопасности — польские под патронатом советских — осуществляли широкую «зачистку» возможных и реальных противников нового режима. К их числу были отнесены и свидетели катынского преступления, в том числе участники эксгумации 1943 г. Их арестовывали, допрашивали, изолировали или ликвидировали. Проверка госпиталей Польского Красного Креста (ПКК) сопровождалась арестами врачей. Их включали в «черные списки», они долго не могли найти работу. Как свидетельствует член Технической комиссии ПКК доктор Х. Бартошевский, после освобождения за ним пришел советский военный и препроводил на допрос. «Их только одно интересовало, — пишет через полвека после событий того времени доктор, — мое мнение, кто убил польских офицеров в Катыни. Я ответил согласно с правдой, что ПКК занимался идентификацией останков и извещением семей, а не решал, кто убивал. Я просидел два месяца под арестом в Величке. Меня спасли коллеги из больницы. Их тоже допрашивали и интересовались, что я говорил на тему Катыни. Они засвидетельствовали, что я не говорил, что это сделали русские. Я никогда не говорил и того, что это сделали немцы»{33}.
В Польше было весьма широко известно о катынском преступлении. По мере эксгумации и идентификации останков жертв Техническая комиссия ПКК с курьером еженедельно направляла в Варшаву списки опознанных и фотопленки. Они публиковались в газетах. Были сохранены многие вещественные доказательства, копии собранных немцами материалов (архивы С. Соболевского и Я. Робеля). Было ясно, но открыто не утверждалось, чтобы не подыгрывать немцам, что Катынь — дело рук НКВД.
Террор органов безопасности вынудил глубоко запрятать документы и материалы, отчеты и фотографии. Доктор Х. Бартошевский никому и никогда не показывал то, что сумел сохранить, — даже своей семье.
Планируемая комиссией Вышинского «подготовка польских свидетелей и их показаний» встретила на своем пути значительные затруднения. Прокурору специального уголовного суда в Кракове Р. Мартини было поручено соответствующее задание. В ответ на его запрос в декабре 1945 г. он получил письменную экспертизу немецкого заключения, подписанную судебно-медицинскими экспертами профессорами Я.С. Ольбрахтом и С. Сегалевичем. Тщательно рассмотрев текст, они указали на его пробелы, ошибки и неточности, некоторые выводы назвали недостаточно доказанными. С одной стороны, они посчитали излишней немецкую обстоятельность (химический анализ под микроскопом, фотографирование в инфракрасных лучах и т.п.), а с другой — слишком кратким срок в 67 дней. Выводы членов международной комиссии были оценены как неполные и расходящиеся друг с другом. И уж совсем невыигрышным для использования в целях подкрепления выводов комиссии Бурденко было утверждение, что датировка убийства невозможна ни на основании данных судебно-медицинской экспертизы, ни при помощи анализа документов, которые легко подделать{34}. Дальнейшие действия Р. Мартини невозможно предугадать, как и установить результаты его расследования. Однако точно известно, что через пять дней после заседания комиссии Вышинского и поручения готовить польских свидетелей и показания для Нюрнберга Р. Мартини был убит в своей квартире. Показания с членов Технической комиссии ПКК стал снимать генеральный прокурор Е. Савицкий. Эта его работа не привела к решению поставленной задачи. Инициатива польского вмешательства в рассмотрение Катынского дела появилась с другой стороны. По решению польского правительства в изгнании от 21 декабря 1944 г. был создан комитет из министров иностранных дел, национальной обороны, информации и документации. Его эксперты — выдающийся юрист В. Сукенницкий и активный участник поиска поляков в СССР М. Хейтцман подготовили в начале 1946 г. содержащий обширнейшую информацию по Катынскому делу (более 450 страниц) материал. На этой основе в апреле 1946 г. в Лондоне был издан краткий «Отчет о кровавом убийстве польских офицеров в Катынском лесу: факты и документы», а затем был опубликован и полный текст. В материале доказывалась вина СССР. Английский обвинитель Х. Шоукросс вручил его всем обвинителям, включая советского{35}. Адвокат Деница Кранцбюлер настаивал на его проверке и приобщении к делу как документа польской делегации. Р.А. Руденко, хотя дело уже было закрыто, несмотря на его настояние включить катынское преступление в число злодеяний гитлеровцев, на этот раз должен был застраховаться от развития дела в другую сторону. Он просил согласия «сделать только одно замечание». Вот оно: «...Замечание защитника о том, что этот документ получен от польской делегации, по меньшей мере, у меня вызывает удивление. Меня интересует, от какой польской делегации, собственно, получен
этот документ, ибо польская делегация, представленная здесь, не могла представить подобного рода фашистской пропагандистской листовки?»{36} Развития этот эпизод не получил. Сталину пришлось смириться с неудачей в признании Международным трибуналом «советской официальной версии» катынского злодеяния.Но для большинства членов советской делегации в Нюрнберге Катынское дело стало, по свидетельству Т.Р. Ступниковой, поистине тяжелым испытанием: «Каждый воспринял это печальное событие по-своему, исходя из собственного жизненного опыта, но тяжело было, бесспорно, всем советским. И судьям, внезапно утратившим свою самоуверенную окаменелость, и обвинителям, которым суждено было на примере Катыни еще раз убедиться, что Нюрнбергский трибунал — это не суд Союза Советских Социалистических Республик. Наконец, тяжело было рядовым членам делегации, переживавшим все, что происходило в зале суда, и делавшим свои выводы... Многие из этих статистов молча думали о своем, скрывая эти мысли, так как официальное право на существование имела лишь одна кремлевская версия»{37}.
1 июля 1946 г. именно Ступникова вела синхронный перевод допроса немецкого свидетеля, командира стоявшего осенью 1941 г. в районе Катынского леса 537-го полка связи Ф. Аренса. Слабость советского обвинения была ей очевидна. Хотя защита не имела права ставить вопрос о том, кто виноват, страшный вывод напрашивался сам собой: «это чудовищное преступление XX века останется на совести сталинского руководства (если у него есть совесть!), и тень его падет на нашу Родину». Не сговариваясь, советские граждане, присутствовавшие в тот день в зале суда, назвали 1 июля 1946 г. «черным днем Нюрнбергского процесса». В своих воспоминаниях Ступникова пишет: «Для меня это был действительно черный день, хотя я была всего лишь переводчиком в зале суда. Слушать и переводить показания свидетелей мне было несказанно тяжело, и не из-за сложности перевода, а на сей раз из-за непреодолимого чувства стыда за мое единственное многострадальное Отечество, которое не без основания можно было подозревать в совершении тягчайшего преступления.
В этом, к моему великому ужасу, и заключалась Правда, ничего кроме Правды!»{38}
Разгром фашизма, суд над главными военными преступниками подвели основные итоги Второй мировой войны. Утверждался новый международный правопорядок. Катынское дело с официально принятой Международным военным трибуналом (МВТ) квалификацией «геноцид» на несколько десятилетий осталось «белым пятном». Его дальнейшее рассмотрение вписывалось в условия начала и окончания «холодной войны».
В 1953 г. издательство «Большая Советская энциклопедия», фабрика официальной информации, выпустило в свет 20-й том второго издания одноименной энциклопедии, дополненного и актуализированного. На букву «К» в нем был опубликован новый текст статьи «Катынский расстрел». Апробированный на высшем идейно-политическом уровне, он содержал полный набор обязывающих долгие десятилетия формулировок.
Краткая канва основных событий и их хронология приводились и интерпретировались в духе сталинистской катынской мифологемы 1943—1944 гг.: поляки были взяты в плен в ходе «освободительного похода» 1939 г. в Западную Украину и Западную Белоруссию; они были захвачены гитлеровцами в августе 1941 г. и осенью расстреляны в Катынском лесу штабом 537 строительного батальона и т.д. Эта заведомая дезинформация, поставленная под сомнение во время Нюрнбергского процесса, в очередной раз «подкреплялась» ссылкой на материалы комиссии Бурденко. Для пущей убедительности ей на ноте высокого пафоса приписывалось «раскрытие перед всем миром подлинной картины злодейского умерщвления гитлеровцами польских офицеров». Эта тональность бескомпромиссного разоблачения геноцида польского народа была призвана усилить по контрасту восприятие действий сталинского руководства как подлинно гуманных и дружественных, отвечающих высшим ценностям мирового сообщества. Для усиления этого эффекта утверждалось, что Специальная комиссия Бурденко начала свою деятельность «тотчас же после изгнания гитлеровцев из Смоленска (25 сентября 1943)...». Это мифотворчество не было совместимо с реальностью, но на этот раз оно было призвано закамуфлировать подготовительные работы для увеличения неопровержимости «правоты» советской позиции апреля 1943. Этой же цели служила ссылка на высокий международный авторитет: «В 1945—1946 Международный военный трибунал в Нюрнберге признал Геринга и других главных военных преступников виновными в проведении политики истребления польского народа и, в частности, в расстреле польских военнопленных в Катынском лесу». Этой очередной официальной ложью подкреплялись фальсифицированные сведения о том, что якобы «по подсчету судебно-медицинских экспертов общее количество трупов достигало 11 тысяч». На деле эти эксперты участвовали во вскрытии всего 925 трупов и никак не могли вести счет на тысячи. Подобная псевдоинформация служила ведомственным целям НКВД/КГБ, заметая другие следы преступления.
К анализу истории комиссии Бурденко и ее наследия авторы вернутся в другом месте, опираясь на изучение ее материалов. Здесь же важно выделить другой момент — причину появления статьи «Катынский расстрел» в «Большой Советской энциклопедии» (БСЭ) в 1953 г. и ее идеологическую «сверхзадачу».
С нагнетением атмосферы «холодной войны» перестала действовать договоренность союзников о сокрытии трудных моментов в недавней истории советско-польских отношений. В Конгрессе США была создана специальная комиссия Р. Дж.Мэддена по Катыни, ко торая обнаружила многие доказательства совершения катынского преступления сталинским режимом и НКВД: устно 81 свидетель и письменно сотня свидетелей подтвердили его подлинные обстоятельства и указали на истинных виновников. Возбуждение американцами этого дела стимулировало стремление советских правящих кругов и редколлегии БСЭ в очередной раз подтвердить неопровержимость сталинской версии и убедительность ее идеологического обоснования. Со ссылкой на ноту советского правительства от 29 февраля 1952 г. «империалисты США» были обвинены в преступной политике разжигания новой мировой войны, в стремлении «оклеветать Советский Союз и реабилитировать, таким образом, общепризнанных гитлеровских преступников». В примененном методе парирования обвинения «органов советской власти» просматривается прямая аналогия со стилем претензий к правительству В. Сикорского по поводу «пособничества геббельсовской пропаганде». Правда, на этот раз разоблачительный пафос звучал еще сильнее, поскольку он включал указание на нарушение вердикта Международного военного трибунала. На самом же деле это была сознательная фальсификация.