Кавалер Красного замка

— Да, да, — сказал Лорен. — Или ты, или она — середины не было. Ты или она… Ты знаешь, я не колебался. Но видишь ли, Артемиза в отчаянии: это была ее подруга.

— Бедная девушка!

— И так как Артемиза дала мне ее адрес…

— Гораздо лучше бы ты сделал, если б дал всему идти своим чередом.

— И значит, вместо нее теперь ты был бы приговорен к смерти? Умное рассуждение! А еще я приходил к тебе советоваться.

— Все равно говори, в чем дело?

— Понимаешь ли, мне хотелось предпринять что-нибудь, чтобы ее спасти. Если б я дал или получил за нее порядочного пинка, право, кажется, мне было бы легче.

— Да ты с ума сошел, Лорен, — сказал Морис, пожимая плечами.

— Как ты думаешь: не вступиться ли за нее перед революционным трибуналом?

— Теперь уже поздно. Она осуждена.

— Право, — сказал Лорен, — противно видеть, что губишь такую девушку.

— Тем более противно, что мое избавление повлекло ее смерть. Но знаешь, Лорен, мы можем сколь-нибудь утешиться мыслью, что она была заговорщица.

— Да кто же в наше время не заговорщик во Франции?.. Бедная женщина!

— Однако же не слишком жалей, мой друг, и, главное, не жалей вслух, а не то и нас потащат вместе с нею. Поверь, что и мы не слишком отстранены от обвинения в соучастии. Не дальше как сегодня капитан егерей Сен-Ле назвал меня жирондистом, и я принужден был ударить его саблей в доказательство, что он ошибается.

— Так вот отчего ты и возвратился так поздно?

— Именно.

— А почему не предупредил меня?

— Потому что в таких делах ты не годишься: тут надо было покончить сию же минуту, чтобы не начался шум. Мы взяли каждый, что было у нас под рукой.

— И эта каналья назвал тебя жирондистом, тебя, Морис!..

— Да!.. Теперь ты видишь, любезный друг, еще одна такая история, и мы лишимся популярности; а ты знаешь, Лорен, что в наше время слово «непопулярный» синоним слову «подозрительный».

— Знаю, — сказал Лорен, — от этого слова трепещут самые смелые. Но… все равно!.. Мне страшно пустить Элоизу на эшафот, не испросив у нее прощения…

— Чего же, наконец, ты хочешь?

— Я хотел бы, чтоб ты остался здесь, Морис, потому что тебе не в чем упрекать себя на ее счет. Я дело другое; так как я ничего не могу сделать для нее, то, по крайней мере, провожу ее, пойду вслед за ней, Морис… понимаешь… и если б только она подала мне руку…

— В таком случае и я пойду с тобой, — сказал Морис.

— Невозможно, друг мой! Только подумай: ты муниципал, ты секретарь секции Коммуны, тебя обвиняли, тогда как я был твоим защитником… Тебя сочтут виновным… Оставайся лучше… Я другое дело, я ничем не рискую и пойду.

Лорен говорил так убедительно, что нечего было и возражать. Стоило Морису обменяться одним знаком с Элоизой Тизон во время ее шествия на эшафот, тут же решили бы, что он соучастник.

— В таком случае иди, но будь осторожен.

Лорен улыбнулся, пожал руку Морису и вышел.

Морис открыл окно и послал ему прощальный знак рукой. Но прежде чем Лорен повернул за угол, Морис некоторое время смотрел ему вслед, и всякий раз, как будто повинуясь какому-то магнитному влечению, Лорен оборачивался, чтобы взглянуть на него с улыбкой.

Наконец, когда он исчез на набережной, Морис закрыл окно, бросился в кресло и впал в дремоту, которая у сильных характеров и крепких организаций служит предчувствием великих несчастий, потому что дремота этого рода похожа на тишь перед бурей.

Морис был выведен из дремоты или, вернее, забытья слугой, который бегал за какими-то делами в город и возвратился с чрезвычайно оживленным лицом, какое вообще бывает у слуг, когда они горят нетерпением сообщить господам свеженькую новость.

Но видя, что Морис занят мыслями, слуга не посмел его расстраивать и удовольствовался тем, что несколько раз без всякой причины прошел перед ним по комнате.

— Что такое? — небрежно спросил Морис. — Говори, коли что хочешь сказать.

— Ах, гражданин, еще заговор, да какой!

Морис пожал плечами.

— Такой, скажу вам, что волосы становятся дыбом, — продолжал Сцевола.

— Право? — отвечал Морис тоном человека, привыкшего к подобным новостям в то ужасное время.

— Да, гражданин, просто дрожь берет, как подумаешь — мороз по коже.

— Посмотрим, в чем дело?

— Вообразите: австриячка-то чуть не убежала.

— О?.. — заметил Морис, начинавший слушать внимательнее.

— Кажется, — продолжал Сцевола, — у вдовы Капет были какие-то шашни с девчонкой Тизон, которую казнят сегодня на гильотине.

— Какие же сношения могла иметь королева с этой девушкой? — спросил Морис, у которого пот выступил на лбу.

— Через гвоздику, представьте себе, гражданин. Тизон передала ей весь план побега в гвоздике!

— В гвоздике? И кто же это?..

— Кавалер… де… Дайте припомнить!.. Имя-то звонкое, да я забыл все такие имена… Постойте… Кавалер… Мезон…

— Мезон Руж?

— Именно!

— Не может быть!

— Как не может быть, когда я сказал вам, что нашли люк, подземелье, кареты.

— В том-то и дело, что ты не сказал об этом мне ни слова.

— Ну, так расскажу.

— Рассказывай! Если это сказка, все-таки послушаем.

— Нет, гражданин, это не сказка, и лучшее доказательство то, что я услышал от привратника. Аристократы сделали подкоп, изволите видеть; подкоп этот начинался от улицы Кордери и упирался в погреб харчевни гражданки Плюмо… Вообразите, ведь гражданку Плюмо тоже втянули в заговор… Кажется, вы знаете ее?

— Да. Что же дальше?

— А вот слушайте. Вдова Капет должна была дать тягу через это подземелье. Она уж стала ногой на первую ступеньку — каково! Да хорошо, что гражданин Симон поймал ее за платье… Постойте: бьют сбор… слышите барабан? Говорят, пруссаки в Даммартене и прошли до границы.

Посреди этого разлива слов правды и лжи, возможного и нелепого, Морис почти поймал путеводную нить. Все началось из-за гвоздики, отданной на его глазах королеве и купленной у несчастной цветочницы. В этой гвоздике содержался план заговора, который вспыхнул с более или менее верными подробностями, рассказанными Сцеволой.